Сергей Волков - Почему РФ - не Россия

действительно, он сложил голову, нанеся большевикам изрядный урон, а не

послушавшие его офицеры, все равно выловленные и расстрелянные, не знали, за что

они погибли. Следует, правда, заметить, что в дальнейшем — к 1919, когда

ситуация в России вполне определилась, выбор большинства офицеров, даже и не

находившихся на белых территориях, был вполне определенным. Вот, например, как

«в условиях чистого эксперимента» поступили предоставленные самим себе офицеры

расформированной в конце 1918 на Салоникском фронте 2-й Особой пехотной дивизии:

из 325 человек 48 осталось в эмиграции, 16 исчезли в неизвестном направлении,

242 вступили во ВСЮР и ещё 19 — в другие белые формирования.

Принимая во внимание эти обстоятельства, практически все события, последовавшие

за крушением российской государственности, были вполне естественными и не

представляют собой загадки. Учитывая же, что за люди и с какой именно

политико-идеологической программой установили свою власть на территории

исторической России, не менее естественными были и последствия. Наследие

Российской империи было уничтожено дотла во всех своих проявлениях, будь то

территориальное устройство, характер политической власти, идеология, элита. На

месте традиционной империи, равноправного члена клуба великих европейских держав

возникло тоталитарное квазигосударство поистине невиданного «нового типа»,

созданное для воплощения в жизнь в мировом масштабе чудовищной идеологической

утопии и противопоставившее себя всему остальному миру.

Феномен столь полного разрыва геополитического образования с существовавшим на

той же территории предшественником следует признать столь же уникальным, что

представляется вполне закономерным, ибо столь уникальными были устремления

творцов этого образования. История знает случаи, когда в результате завоевания

одна империя сменяет другую на той же самой территории и владеет тем же

населением. Например, Османская империя, располагалась на той же территории, что

уничтоженная ею Византийская и имела в основном то же самое население,

продолжавшее жить на захваченных турками-османами землях. Никому бы, однако, не

пришло в голову даже ставить вопрос о какой-то преемственности этих государств,

ибо понятно, что между православной и исламской государственностью таковой быть

не может. Но между Византийской и Османской империями что-то общее все-таки

было: обе они были традиционными монархиями, основанными на религиозной вере

(хотя и разной). Между Российской империей и Советским государством общего не

было ничего. Потому и практическая реализация разрыва происходила во всех

областях столь радикальным образом.

«Земшарная республика» вместо «Единой и Неделимой».

Мировая революция, как известно, была главной идеей того времени. Большевистская

революция рассматривалась её творцами лишь как пролог к революции мировой, прямо

вытекавшей из сущности коммунистической доктрины. Причем, по представлениям

захвативших власть в России большевистских вождей, таковая должна была начаться

непосредственно вслед за российской. Поэтому с самого начала никаких

национально-государственных целей они не преследовали и вопросы государственных

интересов их волновали лишь постольку, поскольку были связаны с удержанием ими

власти над определенной территорией — и только до тех пор, пока не разгорится

«мировой пожар» и государственные границы вообще утратят какое бы то ни было

значение. Поэтому их позиция, которая наивным и не знакомым с большевистским

учением людям тогда казалась самоубийственной, была единственно возможной и,

исходя из смысла их учения абсолютно оправданной.

Ленин призывал не только к поражению России в войне с внешним врагом, но и к

началу во время этой войны войны внутренней — гражданской. Более полного

воплощения государственной измены трудно себе представить, даже если бы Ленин

никогда не получал немецких денег (теперь, впрочем, уже достаточно широко

известно, что получал — как именно и сколько). При этом призывы Ленина к

поражению России не оставались только призывами. Большевики вели и практическую

работу по разложению русской армии, а как только представилась первая

возможность (после февраля), их агентура в стране приступила и к практической

реализации «войны гражданской» — натравливанию солдат на офицеров и убийствам

последних. Уже к середине марта только в Гельсингфорсе, Кронштадте, Ревеле и

Петрограде было убито более 100 офицеров. В соответствии с ленинскими указаниями

первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному

уничтожению офицерства: «Не пассивность должны проповедовать мы — нет, мы должны

звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с

оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц».

Поскольку душой всякой армии является её офицерский корпус, а основой её

существования — воинская дисциплина, лучшего средства обеспечить поражения

России, естественно, и не было.

Пользуясь нерешительностью и непоследовательностью Временного правительства,

ленинцы весной, летом и осенью 1917 года вели работу по разложению армии

совершенно открыто, вследствие чего на фронте не прекращались аресты, избиения и

убийства офицеров. Атмосферу в частях хорошо характеризует такая, например,

телеграмма, полученная 11 июня в штабе дивизии из 61-го Сибирского стрелкового

полка: «Мне и офицерам остается только спасаться, так как приехал из Петрограда

солдат 5-й роты, ленинец. В 16 часов будет митинг. Уже решено меня, Морозко и

Егорова повесить. Офицеров разделить и разделаться. Много лучших солдат и

офицеров уже бежало. Полковник Травников.» В результате деятельности большевиков

на фронте к ноябрю несколько сот офицеров было убито, не меньше покончило жизнь

самоубийством (только зарегистрированных случаев более 800), многие тысячи

лучших офицеров смещены и изгнаны из частей.

Даже после переворота, полностью овладев армией, Ленин продолжал политику её

развала, поскольку там сохранялись ещё отдельные боеспособные части и

соединения. Как отмечал В. Шкловский (известный впоследствии литкритик): «У нас

были целые здоровые пехотные дивизии. Поэтому большевикам пришлось резать и

крошить армию, что и удалось сделать Крыленко, уничтожившему аппарат

командования». Пошедшие на сотрудничество с большевиками бывшие генералы

искренне не понимали, почему, уже захватив власть, они продолжают разрушать

армию. Человек, воспитанный в государственно-патриотических принципах знал,

конечно, что существуют революционеры, которые хотят свергнуть власть и

переделать страну на свой лад. Но представить себе, что есть люди, которым

Россия как таковая может быть вообще не нужна им было невозможно. Один из таких

потом вспоминал: «Хорошо, — по детски рассуждал я, — пока большевистская партия

не была у власти, ей был прямой смысл всячески ослаблять значение враждебного

большевизму командования и высвобождать из-под его влияния солдатские массы. Но

положение изменилось, большевики уже не в оппозиции, а в правительстве.

Следовательно, заключал я, — они не меньше меня заинтересованы в сохранении

армии, в том, наконец, чтобы сдержать германские полчища и сохранить территории

страны. Партия и Ленин, однако, действовали совсем не так, как мне этого

хотелось». Естественно: русская армия в любом случае представляла бы для них

опасность и была помехой на пути мировой революции. Для последней же требовалась

совершенно новая армия — армия Третьего Интернационала (каковая и была затем

создана).

К середине декабря фронта как такового уже не существовало, по донесению

начальника штаба Ставки: «При таких условиях фронт следует считать только

обозначенным. Укрепленные позиции разрушаются, занесены снегом. Оперативная

способность армии сведена к нулю... Позиция потеряла всякое боевое значение, её

не существует. Оставшиеся части пришли в такое состояние, что боевого значения

уже иметь не могут и постепенно расползаются в тыл в разных направлениях». Между

тем большевики (в ещё воюющей стране!) в декабре 1918 — феврале 1918 перешли к

массовому истреблению офицеров, которых погибло тогда несколько тысяч.

Учитывая эти обстоятельства, говорить о «вынужденности» унизительного Брестского

мира не вполне уместно, коль скоро заключавшие его сознательно довели армию до