Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3
Вошь в прожаренном белье, видимо, не уничтожалась. Лева сам взял на себя контроль за температурой и временем нахождения в камере вещей, не доверяя дезинфектору. В результате получилось что-то неслыханное. Температура не достигала нужной цифры. Лева требовал от пом по быту дров, не разрешал вынимать вещи из дезокамеры. Люди в бане не только вымылись, но и полегли на скамейках спать. Охрана волновалась. Разъяренный пом по быту — высокий черный грузин — потрясая кулаками, кричал:
Откуда ты появился, откуда ты появился? Как ты работал на воле?
Я работал всегда честно, — отвечал Лева. — Если мы будем заряжать туфту, работать недобросовестно, то вошь не ликвидируем. — Неужели вы хотите, чтобы на людях была вошь?
— Я не хочу, но вы видите, сухих дров нет.
— Дрова нужно достать, — твердо говорил Лева. — Вошь мы должны побороть.
Начальник, он же пом по быту, видя, что ничего не помогает, набивал трубку махоркой и закуривал, дружелюбно подсаживаясь к Леве.
— Как это тебя не убили на воле? — говорил он. — Я бы тебя за твою честность здесь зарезал, да нельзя: срок за тебя дадут.
— Неужели ты не понимаешь, что самое основное — чтобы люди во всем были честные, тогда всем будет хорошо!
— Заладил ты: честные. Давно никакой честности нет. И совести давно никакой нет, вместо нее вырос… — Он употребил грубое, общераспространенное выражение. — И на воле, и в неволе все построено на лжи, мошенничестве, а ты вот откуда-то честный взялся.
Наконец первую партию одежды продезинфицировали. Люди оделись и ругали «доктора» на чем свет стоит. Ведь их сюда привели с работы, и хотя они выспались, но были страшно голодны.
После амбулаторного приема больных Лева говорил с начальником колонны и просил сухих дров, а также утверждения графика санобработки. Начальник подписал график, обещал дров, но Лева знал, что все это относительно, И действительно, с дровами продолжались затруднения, график санобработки ломался.
По окончании трудового дня Лева чувствовал себя не только усталым, но прямо разбитым. Как христианин, он работал с душой. Многие находят, что подневольный труд морально угнетает, не дает удовлетворения и стимула к высшим достижениям. Только из-за горбушки (пайки хлеба) да еще в надежде, что досрочно освободят, многие вкладывали в работу всю силу, но в то же время не брезговали ничем, чтобы обмануть учетчиков, бригадиров и показать большие проценты. Да и. сами бригадиры, чтобы поддерживать рабочих, прибегали к всевозможным ухищрениям, чтобы только оформить наряды в лучшем виде. Лева же, как христианин, не мог допустить в работе ложь или что-нибудь нехорошее. Слово Божие поучало его, как и всех христиан, находившихся в заключении: «Напоминай им повиноваться и покоряться начальству и властям, быть готовыми на всякое доброе дело». И еще: «Рабов увещевай повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить, не красть, но оказывать всю добрую верность, дабы они во всем были украшением учения Спасителя нашего Бога».
Верность, справедливость часто нарушались. Вот приходят бригадиры и просят: «Освободи работягу, хороший работник, пусть отдохнет».
— Да он не больной, — говорил Лева.
— Ты доходяг меньше освобождай, от них все равно толку не будет, а работяга отдохнет и больше процентов даст.
Приходил иногда и сам начальник колонны и «подсказывал» Леве, кого освободить, а кого гнать в шею, больной он или не больной.
От всего этого Леву мутило, и он невольно вспоминал Заполярный круг и дорогую Ольгу Владимировну, которая, имея большой врачебный опыт, пришла к мысли, что быть врачом и христианином в наши дни невозможно.
Перед тем как лечь спать, Лева в своей комнате склонялся на колени перед Всевышним и молил Его, чтобы Он простил, чтобы помог, научил больше, больше делать добра. Но добра выходило немного, и Лева страшно страдал.
Около трассы строительства были расположены отдельные поселки шорцев — жителей здешней земли. Нередко бывало, что, как только кто-нибудь из них заболеет, они приходили к начальнику колонны и просили врача. Давали подводу, конвой, и Лева ехал в поселок лечить больных. Эти путешествия на свободу, хотя и под конвоем, были для Левы очень приятны. Побыть вне колючей проволоки, повидать вольных людей, оказать помощь — все это было ему приятно.
Однажды Леву вызвали к шорцам в ближайший поселок. Полузанесенные снегом, среди тайги стояли избы.
— Что у вас? — спросил Лева.
— Болеют, очень болеют, много болеют, — ответил их председатель.
Лева пошел по избам. Везде были больные: мужчины, женщины лежали в жару. Была ночь, и Лева осматривал заболевших при свете керосиновых ламп.
«Что это? Грипп? — думал он. — Нет, не похоже, многие бредят». По привычке, выработанной на амбулаторных приемах, он требовал, чтобы больных раздевали. Они только поднимали рубашки. И он увидел сыпь. Сыпь, которую не видал, но о которой читал. Сыпной тиф, эпидемия — мелькнула в голове догадка.
Связавшись по селектору с начальником санчасти лагерей 9-го отделения Сиблага, Лева сообщил, что население поражено сыпным тифом. Диагноз его подтвердился, больное население было особенно изолировано от заключенных и охраны. Конвою было запрещено посещать шорцев. В результате сыпной тиф не прорвался к заключенным. Лечение шорцев проводили местные органы здравоохранения.
Лева усиленно работал, и не только работал. Ему хотелось изучить и обобщить опыт своей работы. Он написал статью о так называемом «крептирующем» (хрустящем) тендовагините — особом заболевании пальцев рук, и, снабдив ее анатомическим рисунком, направил в санотдел, но ответа так и не получил. Им были изобретены и практически проверены при лечении абсцессов, ожогов, обморожений антисептические бинты белой глины. Сообщение об их изготовлении и применении при лечении он направил в БРИЗ управления лагерей, но ответа также не получил. Горько, больно было Леве сознавать, что он отверженный, и отверженный вдвойне. Если обычные заключенные, написавшие ту или иную статью, являются отверженными только однажды, их особенно ценят за хорошую работу и рационализацию, то Лева чувствовал и знал, что над ним висит еще худшая, чем над обычным заключенным (любым вором, бандитом или антисоветчиком), характеристика, данная ему следователем. Он как христианин, верующий, как искатель правды, должен был знать, что все дороги, даже в заключении, для него закрыты. Его здесь терпят, дают работу медработника только потому, что налицо острая нужда в фельдшерах (лекпомах) и врачах. Было больно сознавать эту несправедливость, но лева смотрел на Иисуса, и ему становилось легче. Он понимал, что он на верном пути. «Меня гнали, и вас будут гнать», — говорил Учитель, и слова Его оказались не напрасны.
Единственной большой радостью, как бы отдушиной в спертом воздухе заключения, были письма от матери и от отца. Строки ободрения, утешения были как свежий воздух, доносимый из другого мира…
Когда Лева в этой колонне поправил, насколько смог, санитарно-медицинское дело, его снова вернули в колонну № 8. И здесь Лева налаживал работу стационара и вновь сидел над книгами и занимался, занимался. Колонна эта была очень большая, с этапами прибывали сотни людей. Среди них было много жителей Средней Азии — узбеков, киргизов, казахов. Была масса китайцев с Дальнего Востока. Многие из них приходили в амбулаторию, не зная по-русски ни одного слова, пытаясь знаками объяснить свое заболевание. В климате Горной Шории особенно тяжело было узбекам, не привыкшим к холодным зимам. Лева чувствовал к ним особое сострадание и приветствовал каждого больного: «Салям алейкум, уртак!» — «Алейкум салам», — отвечал больной и, как бы он ни был болен, улыбался.
В своем дневнике Лева делал запись за записью. 24 апреля он записал: «Традиция старого врача — он не может пройти мимо больного, чтобы не осмотреть его».
Для комиссовки прибывших людей из управления приехал врач Багиров. За день он просмотрел 490 человек, но при этом до того переутомился, что был способен только механически прикладывать трубку к груди заключенного. При этом Багиров безбожно матерился. Лева в своем дневнике сделал запись об этом враче. Раньше он никогда не видал его ругающимся:
«Перегрузка дает себя знать, и врач Багиров сильно огрубел, но, рассердившись, он фактически уже не мог устанавливать категорию здоровья».
Больные всячески старались обмануть врача, усиливая свои жалобы. Когда же нужно было быть отправленным в этап со здоровыми, то заключенный, лишенный стопы и голени, мог так браво пойти к врачу, что тот и не заметит патологию конечности.
Лева писал в своем дневнике: «Больной стоит перед врачом и говорит о своем здоровье, жалуется, не говоря правды. Он или симулирет, или аггра-вирует, или наоборот — дезаггравирует. Врачу трудно выяснить правду. Неприложимо положение, что врач должен верить больному. Здесь верить нельзя. Все привыкли лгать и употреблять ложь во спасение. И лучше вначале больного осмотреть, аускультировать., перкутировать, пальпировать и лишь, когда придешь к выводу, тогда спрашивать». Между тем весна приближалась. В воздухе днем все больше веяло теплом, и истощенные заключенные — эти «любители солнца и костра» — все больше тянулись к теплу.
