Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3
Начальник санчасти обещал Леве скоро приехать. Для того, чтобы упорядочить вопрос о слабосильных, истощенных заключенных.
Приехавшая бригада в колонне задержалась. Через ее работу и выступления начальство надеялось воздействовать на самый отрицательный контингент, собранный сюда из всех прочих колонн, и приучить их к труду и порядку. Вот хотя бы матерщина, она пропитывала здесь буквально все. Встретятся ли утром два друга, и, радостно поздоровавшись, они непременно каждое слово своего дружеского разговора приправят самой отборной матерщиной. Если же ссора или недоразумение, то мат принимает двухэтажные и трехэтажные формы и всевозможные змеиные извилины, на которые только способен язык.
Случайно Лева попал на репетицию агитбригады, куда пришел проведать своего близкого друга Жору. Один из актеров был одет старушкой — в платке и в очках.
Старушка поучает здоровенного парня с киркой и ломом, чтобы тот трудился без матюков. Парень соглашается и, подхватив старушку под руку, пускается в пляс. Оба напевают:
«Матюки, матюки, всюду слышны матюки, снизу, доверху, кругом, — всюду кроют матюом».
Лева с Жорой вышли на крыльцо. Чудный прекрасный воздух. Запахи леса, сосны и пихты…
— Вот видишь, Лева, «протаскивают» этот мат, люди будут смеяться и уже смеются, когда видят бабушку, поучающую не ругаться. И после этих поучений та же ругань будет продолжаться. Ведь артисты, большинство их из Москвы, сами не могут обойтись и один час, чтобы не выругаться. Да, действительно, как говорит Писание, «язык неудержимое зло, он исполнен смертоносного яда…» и — «язык укротить никто из людей не может».
— Да, я помню эту замечательную главу из Писания Послания Иакова, — сказал Лева. «Язык — небольшой член, но много делает. Посмотри небольшой огонь, как много вещества зажигает; и язык — огонь, прикраса неправды. Язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны». Я вот своему помощнику-санитару Ване Черному сколько раз говорил: «Не матерись», а он отвечает: «Не могу. Всю жизнь ругаюсь, стараюсь, но ничего не выходит».
— Не наша агитбригада, а Евангелие нужно бедным павшим людям, — сказал Жора. — Никакое искусство, ни литература, ни наша музыка — не могут переродить павшего человека. Христос нужен на этом дне человеческого разложения, горя и страдания.
— А как мы можем сказать им о Христе? — сказал Лева, вопросительно смотря на Жору.
— В наше время не приходится говорить. Всякая беседа о вере считается контрреволюционной агитацией и жестоко карается.
— Мы только своей жизнью, добрыми делами можем нести светить окружающим.
— Да, но у нас нет силы свыше, чтобы бесстрашно устно свидетельствовать о Спасителе, — с грустью заметил Лева.
Настал вечер, когда агитбригада должна была сделать свое большое заключительное выступление перед заключенными. Многие и многие устремились в клуб. Санитар Левы тоже стал отпрашиваться на постановку.
— Вы уж как-нибудь без меня, доктор, проведите вечерний прием.
Лева отпустил своего санитара.
Начался прием больных. Заключенные входили, в ожидании садились в коридорчике на скамейки. Там справа была дверь в комнату Левы, слева — сама амбулатория, отгороженная от коридорчика не стеною, а просто барьером. Впереди коридора была дверь в стационар. Принимая больных, Лева мог также наблюдать за пришедшими, чтобы они не заходили в стационар и вели себя прилично. Начав прием, Лева запер дверь своей комнаты, как обычно, на замок. Он принял одного больного, другого. Вдруг раздался какой-то шум, дверь распахнулась, и втащили на руках человека.
— Умирает, умирает, доктор, спасите!
— Давайте, давайте скорее сюда, на топчан, — вскричал Лева. В амбулаторию ввалилась целая толпа народа. Все кричали, шумели и требовали одно — чтобы спасли их товарища.
«Видно, какой-нибудь знаменитый урка», — подумал Лева, помогая стаскивать с умирающего рубаху. Да, действительно, это был какой-то вор. Все тело его было разрисовано самой затейливой татуировкой. Больной временами переставал дышать, начинал синеть. Лева давал ему нюхать нашатырный спирт, дыхание почти останавливалось.
— Что с ним, не эпилептик ли он? — спросил Лева.
— Нет, нет, он всегда был здоров, — раздались голоса.
— Может быть, чего-нибудь поел, выпил?
— Что вы, доктор, это не на воле, тут не выпьешь. А едим мы все в столовой.
«Что с ним?» — думал Лева. Сердце его тревожно билось, хотелось правильно поставить диагноз и оказать умирающему верную помощь. И Лева с сокрушением думал: «Все же, как мало я знаю! Надо каждую свободную минуту читать и изучать, выписать из дома еще больше медицинских книг, а потом, если только будет возможность, поступить в институт».
Думая, он щупал пульс больного. — Пульс вроде хороший, хорошего наполнения, ритмичный. Лева решил проверить зрачки. Вокруг него толпились люди, кричали.
— Что вы ему глаза, доктор, смотрите? Укол; укол делайте скорей! — закричал один из них и толкнул Леву.
Лева набрал в шприц кофеин, но больному вдруг как-то сразу стало легче.
— Вы ему, доктор, укол не делайте, сердечных дайте выпить. Лева сделал инъекцию кофеина. Больной приподнялся, с удивлением посмотрел кругом. Раздались голоса:
— Доктор, вы спасли человека!
Леву окружили урки, шумно поздравляя с победой над смертью. Больной встал, улыбнулся Леве, сказал: «Извините за беспокойство», — и вся компания мирно удалилась.
Лева испытал то, что называется моральным удовлетворением. Хотя он и не распознал точно диагноз болезни, но, видимо, помощь оказал правильно и отвел человека от смерти.
— Доктор, дайте освобождение, дайте! — умолял его один из «доходяг», которого Лева уже не раз отгонял от помойки, где он вытаскивал селедочные головы.
— Дам, дам, куда уж тебя на работу посылать, — сказал Лева.
— Спасибо, доктор, я уж вас отблагодарю.
— Чем же ты меня отблагодаришь, иди отдыхай, — сказал Лева.
— А вот вы, доктор, взгляните на дверь вашей комнаты. Лева бросил взгляд на дверь. Замок был сломан. Он бросился в комнату. В ней было все перевернуто, как после обыска, проводимого опытными сотрудниками МВД. Лева бросил взгляд на стол, где лежала аккуратно стопка книг, нагнулся над чемоданом, лежавшим открытым. Ни брюк, ни вольных рубашек, которые он хранил, чтобы иногда, сняв лагерное обмундирование, одеться почище, ни ботинок, в которых он прибыл в заключение и которые надевал, когда лагерные были сырые. Все, все украли. Особенно ему было жаль книги.
— Иди, беги скорее, позови сюда надзирателя, — сказал он доходяге.
Ему стало совершенно ясно, что его обманули. Эти воры разыграли, и очень искусно, картину заботы об умирающем. А умирающий был самый обычный симулянт. Итак, за все добро, что делал Лева, ему отплатили злом.
Пришли надзиратели. Лева показал им сломанный замок, раскрытый чемодан, рассказал, что украли.
— Особенно книги прошу найти. Ведь они изорвут их на карты. Надзиратели отправились на поиски. Спустя некоторое время вернулись и сообщили, что никаких следов нет.
Все люди на постановке агитбригады, обыскивать же каждый уголок, каждую постель нет никакой возможности.
Кончилась постановка, вернулся Ваня Черный. Когда Лева рассказал ему о случившемся, он весь вспыхнул, выругался:
— Чуяло мое сердце: как уйду, начнут воровать! — и, схватив палку, на которой носили кадушку с водой, он выбежал из амбулатории.
Скоро он вернулся, неся в руках книги. Он тяжело дышал.
— Уже часть изорвали на карты, — сказал он. — Я и изорванные отобрал. А насчет твоего барахла — пиши пропало. Уже передали за зону. Если бы оно здесь было, я бы выколотил его, но нет, оно уже уплыло.
— Как так? — спросил Лева. — Разве они через проволоку и запретную зону могли перекинуть?
— Нет, это делается гораздо проще. Они просто передали это надзирателям, которые берут ворованное и сбывают. Ведь надо же и им подрабатывать, — пояснил он, видя удивленное лицо Левы.
Леве страшно было жаль книги. Вскоре пришел в амбулаторию Жора. Санитар ушел, они остались одни. Лева с сокрушением рассказал другу о происшедшем.
— Это тебе Господь испытание послал, — утешал Жора Леву.
— Да, я это вполне понимаю, — соглашался потерпевший, — но пойми, как все это грустно и горько. Делаешь людям добро, буквально отдаешь жизнь свою, чтобы облегчить их состояние и сохранить здоровье, а они — чем отплатили?
Лева несколько помолчал, а потом продолжал: Знаешь, я вначале на них даже рассердился и подумал: не буду впредь стараться для них так. А потом вспомнил Христа. Ведь Он оставил все добровольно и пошел в наш темный мир и делал людям только добро: лечил, спасал, не имея даже где головы преклонить, — все, все делал, чтобы указать людям путь к счастью. А как они отблагодарили Его? Надругались над Ним, оплевали, истерзали и убили позорной смертью. А Он страдал, не упрекнул их, когда сняли последнюю одежду с Него. Он молился: «Прости им, Отче, ибо не знают, что делают». И тогда нехорошее чувство к этим людям, падшим, несчастным, потухло во мне. Я попытался посмотреть на них глазами Иисуса, и тогда мне стало жалко их, всех этих урок, которые гибнут и гибнут навеки.
