Виктор Кожемяко - Политические убийства. Жертвы и заказчики
Может быть, декабрьское голосование большинства армии не за тех, кто отдавал в октябре бесчеловечные приказы, следует признать своеобразным коллективным покаянием за содеянное? Но неужели ни у кого лично не возникло потребности покаяться перед людьми?
Майор американских ВВС Клод Изерли, участник атомной бомбардировки Хиросимы в августе 1945-го, не вынес угрызений совести и попал в психиатрическую лечебницу. А потом стал активнейшим борцом против опасности новой войны.
Никто из бомбивших российский Верховный Совет в октябре 1993-го и организовавших эту варварскую бомбежку, насколько я знаю, с ума не сошел, в монастырь замаливать тяжкий грех не удалился.
Может, кто-то из них хоть скажет свое покаянное слово в газете?
Апрель 1994 г.
Нет, и в газете – ни в «Правде», ни в какой-либо другой – никто из непосредственных убийц и главных виновников, организаторов массового убийства не сказал покаянного слова. Суд над ними еще впереди.
Такой он был, Дима Холодов
Навсегда врезался в память и в сердце этот момент.
Выхожу из лифта у себя на восьмом редакционном этаже, а навстречу – курьер с телетайпа. Несет, конечно, последние тассовские сообщения. Как обычно, как всегда. Только почему-то сейчас на глазах у пожилой женщины слезы.
– Ужас! – обращается ко мне. – В «Московском комсомольце» взрыв. Холодов погиб, Катя Деева ранена. Я их по газете знаю, читала, сын выписывает…
С того трагического дня 17 октября 1994 года прошел ровно год. И произошло множество новых трагедий. Однако эта не только не забылась, но в моем сознании, да и многих других, наверное, обрела даже какую-то дополнительную остроту и загадочность. Как и характер ее героя.
О Диме Холодове (так его, погибшего 27-летним, сразу стали называть: не Дмитрий, а именно Дима) писалось и говорилось много. Было это с сильной политической направленностью: Грачев, Бурлаков, коррупция в ЗГВ… Понятно, он же «бросал тень» на всех них, вот и замелькали имена главных военных при обсуждении версий убийства.
Другая сторона темы, тоже звучавшая очень сильно, – принадлежность убитого к нашему журналистскому цеху. И эта профессиональная корпоративность тоже понятна. Может, где-то мы даже увлеклись ею, повторяя громкие подсчеты, сколько «нашего брата» погибло и пострадало. Будто смерть какого-нибудь «безымянного» солдата на каком-то неназванном участке земли – трагедия меньшая. А сколько их нынче, этих смертей!..
Но озадачивало вот что: откуда он такой взялся, Дима? Такой безоглядно смелый и по-детски чистый. У Экзюпери трогательный в наивной чистоте своей Маленький принц прилетает с далекой планеты. Но Холодов-то не прилетел. На земле родился.
Между тем сразу же обратило на себя внимание не только то, что ведущий публицист «Московского комсомольца» написал о нем: «Самый лучший из нас». Через номер, в день похорон Димы, тот же «Московский комсомолец» на первой странице, крупно, вслед за обыденными биографическими штрихами дал об этом человеке еще более возвышенный текст. Прочтите:
«Он пришел в газету «с улицы», по объявлению. Он выучился на физика, писал детские сказки и хотел стать журналистом. Дима стал военным корреспондентом. Он был очень странный журналист. Не курил, не пил, никогда не ругался, даже никогда не повышал голос. Невероятно скромный, честный, чистый. Так не бывает. Таких теперь не бывает. И не стало. Прощай, Дима. Мы думали, что ты странный, а ты был святой. Прости нас».
Святой… Странный…
Коллега, работавший до «Правды» в «Московском комсомольце», человек достаточно молодой и по-современному прагматичный, на мой вопрос, кто был Холодов по своей сути, ответил так:
– Вы читали Василия Васильевича Розанова «Дети лунного света»? Вот он из таких. Не от мира сего.
Выходит, опять странный…
Однако странность эта в конце концов привела к тому, о чем после памятных похорон снова крупно и снова на первой полосе «Московский комсомолец» напечатал: «Москва прощалась на коленях».
Да, прощалась вся Москва.
Прощалась, можно сказать, вся Россия.
На коленях.
Значит, такая «странность» достойна поклонения?
И ведь тут, в этом чувстве, сказалось, думаю, не только влияние средств массовой информации, не воздействие интригующих политических игр, терпкий спекулятивный привкус которых можно было ощутить даже во время церемонии прощания с покойным.
Нет.
На могилу Димы, например, весь год регулярно приходит молодая супружеская пара: он еще студент, она – художница. Не были знакомы с ним и не читали его статей. Но видели по телевизору его лицо. Видели его глаза. Вы помните, какой необыкновенной чистоты глаза у него? Глаза человека, который не может лгать. Зеркало души…
И старая женщина – вдова фронтового корреспондента «Правды» Таисия Михайловна Земцова, тоже не читавшая ни одного материала журналиста Дмитрия Холодова, вырезала из газеты всем известную ныне его фотографию и поместила в красном углу, рядом с иконкой и портретом покойного мужа. Почему? «Да как же, он ведь такой…» И плачет.
* * *
Мне с самого начала хотелось понять, благодаря чему он стал ТАКИМ, но в многочисленных публикациях, теле– и радиовыступлениях, связанных с гибелью Холодова, об этом, как ни странно, почти не говорилось.
Все мы, по словам поэта, родом из детства, и, конечно, надо было самому встретиться с Димиными родителями: лучше их-то на этот вопрос не ответит никто. Однако я представлял, в каком состоянии они находятся, знал, какая масса собратьев по перу накинулась на них в те тяжелые дни, и… не смог поставить свой человеческий и журналистский интерес выше этого.
Решился попросить о встрече только через год.
И вот я сижу на диване, где он любил отдыхать, и кладу свой блокнот на стол, за которым он писал. И любимый его кот Рыжик, большой и пушистый, прыгает ко мне на колени.
Все вроде так буднично просто – и невыносимо трудно. Ведь лицо у матери, Зои Александровны, кажется до сих пор потемневшим от горя, а отец, Юрий Викторович, после похорон перенесший инфаркт, и теперь движется с заметной осторожностью. А за стеной лежит его мама, Димина бабушка, которую они и сейчас боятся волновать встречей с корреспондентом…
Говорила мать, потом отец, потом вперемежку. Я передаю то, что они говорили, почти в той последовательности, как оно и было. Лишь с неизбежными, но для этой темы, пожалуй, не очень значительными сокращениями и небольшими собственными комментариями.
* * *
– Знаете, мы всегда жили небогато. Ни машины, ни дорогих сервизов, ни ковров. Но мы с мужем решили: пусть ничего этого и не будет, а коли у нас двое мальчиков растут, воспитаем их соответственно. И с самого раннего детства старались показать им родную страну.
Собственно, все деньги на это и уходили – на поездки, на путешествия. И если уж отпуск, если путевки куда выбираем, то места чтобы исторические. В Севастополе два раза были, в Ленинграде – тоже дважды, в Киеве, Чернигове, Новгороде, Смоленске, Владимире… Да много где. Еще и Белоруссию добавьте, Прибалтику с Закавказьем. Ведь это все была наша страна…
* * *
– На этой фотографии, где он со старинными пушками, ему пять лет. Это Сергиев Посад, пушки, которыми русские, засев в монастыре, оборонялись от поляков в начале XVII века. В Сергиевом Посаде родители мои жили, и Дима у них почти каждое лето проводил. Места, сами знаете, святые. С одной стороны от дома бабушки и дедушки – Троице-Сергиева лавра, с другой – обитель Черниговской иконы Божией Матери и Гефсиманский скит. На Диму все это очень действовало! И потом, уже взрослый, при каждой возможности туда ездил, а за полтора года до смерти написал для газеты про эти места. Про Черниговский пещерный монастырь, ставший могучей святыней Московской земли, про подземное затворничество. Для меня это, может, даже самый волнующий его материал…
* * *
«Там, под землей, ничто не мешает. Ни один звук не доносится сквозь многометровую толщу. Капает вода, медленно плывет свечное пламя, а недоступная дьяволу мысль уносится в бесконечность…
Даже просто бродя по катакомбам, уже чувствуешь, что твое сердце окунулось в иной мир. Там нет ни дня, ни ночи, абсолютно наплевать на курс доллара. А политические игры кажутся карликовыми с высоты небесных помыслов».
(Из очерка «Изгнание pая», «Московский комсомолец», 4 марта 1994 г.).
Надеюсь, вы почувствовали высокий духовный настрой, продиктовавший автору эти строки?
Или еще: «Иеромонах Агапит засел под землю и достиг такой силы духа, что не снилось никакому создателю психотропного оружия».
Подобно православному старцу, юный автор уже понимает: сила духа может быть сильнее любого самого сильного оружия!
* * *
– А здесь муж опять сфотографировал его рядом с пушками. Но теперь это Севастополь, Малахов курган, и ему шесть лет.
Мы в Севастополь два лета подряд приезжали отдыхать по путевкам. Однако на пляже время проводили только с утра. А затем отправлялись с экскурсиями (если даже было две-три в день – старались не пропускать) или по своим маршрутам. Сапун-гора, Херсонес, музеи, памятники, знаменитая панорама – все объехали и обошли не раз. Там уж действительно все дышит историей, и у мальчиков, по-моему, глаза разбегались, а дух захватывало. «Город русской славы» – для них уже тогда звучало вполне конкретно.
