Василий Галин - Интервенция и Гражданская война
После эсеровского мятежа и окончательного разрыва с «союзниками» большевики были вынуждены обратиться к Германии за помощью. 1 августа 1918 г. народный комиссар иностранных дел Чичерин «предложил германскому посольству совместную советско-германскую экспедицию с целью освобождения двух регионов России – мурманской железнодорожной магистрали и Донской области. Гельферих передал предложение Ленина в Берлин с комментарием: большевиков следует водить за нос возможностью сотрудничества, а подготовленные германские войска использовать для их свержения»368. Гельферих был яростным сторонником диктата в отношении большевиков. 1 августа он требовал: достаточно небольшого удара, чтобы призрачный большевистский режим рассыпался на части369.
В конечном счете победила точка зрения адмирала Гинце: «Чего мы желаем на востоке? Военного паралича России. Большевики обеспечивают его лучше и более тщательно, чем любая другая русская партия без единой марки или единого человека в качестве помощи с нашей стороны. Давайте удовлетворимся бессилием России»370. Гинце писал, что Алексеева на Дону следовало не поддерживать, а свергнуть: «Алексеев является оплотом Антанты. Ведя войну с ним, мы воюем с Антантой. И меня не беспокоит то обстоятельство, что большевики сражаются с ним тоже». Гинце призывал: «Использовать большевиков до тех пор, пока они приносят пользу. Если они падут, мы должны спокойно исследовать хаос, который, возможно, последует, и ждать того момента, когда мы сможем восстановить порядок без особых жертв. Если после прихода другой политической партии к власти хаоса не последует, мы должны выступить с лозунгом защиты порядка и защиты слабых от наших противников»371. «Мы не сотрудничаем с ними, мы используем их. Это хорошая политика». Линия Гинце победила… Людендорф отдал приказ войскам, находившимся вблизи Петрограда, не крушить большевиков, а в случае необходимости помочь им. Он начал подготовку посылки германских войск в район Мурманска, чтобы сдержать англичан. Кайзер пришел к выводу, что правительству Ленина следует помочь финансовым образом. Только Гельферих не согласился с данной логикой – он запросил отставки и возвратился в Берлин»372.
«В Берлине 27 августа были подписаны дополнительные договоры с Советской Россией. По существу, это была договоренность о том, что большевистское правительство будет сражаться против Антанты на севере европейской части России. Германии передавался контроль над остатками Черноморского флота и портовым оборудованием на Черном море. Было условлено, что если Баку будет возвращен России, то треть добычи нефти пойдет Германии. Договоры имели политические и экономические статьи, а также секретные дополнения»373. Согласно секретным статьям советское правительство обещало вытеснить с территории страны войска Запада с помощью германских и финских войск.
Тем временем широкомасштабная интервенция уже началась. У интервентов из Англии, Франции, США и так накопилось достаточно причин и поводов для этого.
У. Черчилль писал: «Многие миллионы людей погибли от войны и гонений, и еще большее количество умерло впоследствии от голода… Но союзники принуждены были вмешаться в дела России после большевистской революции, для того чтобы победить в великой войне…»374 Но скоро, через полгода, война закончится, и будут выдвинуты новые поводы для продолжения интервенции, для «защиты демократии» и «помощи в восстановлении конституционного строя в России».
Американский посол Фрэнсис обосновывал свою позицию поборника интервенции тем, что «руководящим импульсом большевиков является классовая ненависть… Успех большевиков в России представляет собой угрозу всем упорядоченно созданным правительствам, не исключая наше, угрозу самим основаниям общественного устройства»375. У. Черчилль развивал тему: «Большевистский империализм угрожает не только граничащим с Россией государствам, большевизм угрожает всей Азии; он так же близок Америке, как и Франции»376.
У. Черчилль вскользь упоминает и о других причинах. Последний том «Мирового кризиса» он начинает восторженным заявлением: «Окончание Великой войны подняло Англию на небывалую высоту. Российская империя, бывшая нашим союзником, уступила место революционному правительству, которое отказалось от всяких притязаний на Константинополь и которое… не было в состоянии скоро стать серьезной военной угрозой для Индии»377. Но Октябрьская революция омрачила радость Черчилля. Призыв большевиков к угнетенным народам мира взрывал все основы мировой империалистической системы, наиболее реакционным апологетом которой к началу XX века стала Великобритания. Кроме того, за недолгий срок своего существования большевики зарекомендовали себя как приверженцы сильного русского государства и продемонстрировали свою способность достигнуть своих целей. Это вступало в резкое противоречие с убеждениями и планами Черчилля, именно поэтому, он заявлял: «…Поставленная цель еще не достигнута. Еще остались иные враги; у победителей оспаривают власть новые силы, препятствующие справедливому разрешению мировых проблем. Вовремя было вспомнить девиз древних римлян: «Щади побежденных и усмиряй гордых»378.
Обоснование политики интервентов в отношении России сформулировал У. Черчилль: «Формальное непризнание ни одного из русских правительств позволяло говорить о России как о хаосе, не способном самоорганизоваться без помощи извне». «На совещаниях союзников не было уже России – вместо нее зияла пропасть, ничем не заполненная»379. Россия превращалась в Америку в момент прибытия к ее берегам первых белых колонизаторов…
РАСПАД
Деникин, как и большинство лидеров Белого движения, связывает распад Российской империи с приходом большевиков к власти. «Нет сомнения,- пишет он,- что явление распада русской государственности, известное под именем «самостийности», во многих случаях имело целью только отгородиться временно от того бедлама, который представляет из себя «Советская республика»…»380
Здесь на некоторое время мы вынуждены остановиться на теории – теории распада империй. Термин «империя» происходит от латинского «imperium» – законная власть и означал право Рима повелевать покоренными народами. Понятие термина не оставалось постоянным и эволюционировало от века к веку. «Так, в средневековой Европе под империей понимали единство христианского мира, с ней ассоциировали мир и справедливость. В просвещенческий XVIII в. «империю» часто клеймили. В конце XIX – начале XX в. для большинства европейцев термин снова обрел положительное значение: быть империей значило быть сильным, нести прогресс и цивилизацию отсталым народам». В XX веке слово «империя» опять стала восприниматься негативно – оно означало экономическую эксплуатацию и/или «навязанное извне авторитарное правление, противоположное демократии»381. Действительно, империализм на первой стадии своего существования играл огромную созидательную роль, распространяя достижения более развитых стран на отсталые, консолидируя огромные рынки и концентрируя необходимые ресурсы для дальнейшего развития. Это был объективный и неизбежный этап человеческого развития. Правда, порой плата за цивилизацию была чрезмерно высока, а нередко переходила границы, допускаемые любой человеческой моралью. Тем не менее империи сыграли важнейшую прогрессивную, ключевую роль в развитии человечества. Ни один малый народ, за редким исключением, не создал развитой цивилизации и не мог создать вследствие ограниченности своего экономического пространства. Практически все они пользовались для своего развития достижениями великих держав, которые доставались последним ценой огромных жертв и напряжения…
Единство империй основывалось не только на силе, но и на моральной базе, державшейся на трех основных принципах: «короне, религии, народности». Бисмарк указывал, что главная сила России заключается не в территориях и армиях, а в единстве народа, который, собственно, и есть сама Россия. Но к началу XX века объединительные принципы времен феодализма во многом девальвировали свою ценность. Бердяев писал: «Из официальной фразеологии «православие, самодержавие и народность» исчезло реальное содержание, фразеология эта стала неискренней и лживой»382. Россия в этом процессе не была исключением, скорее, она шла по пятам за более развитыми странами мира. У. Черчилль писал: «В течение XIX века рост национализма определенно доказал, что все великие державы должны считаться с этим принципом (самоуправления) и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики»383.
