Владимир Соловьев - Русский вираж. Куда идет Россия?
Другое дело — друзья Путина и пресловутый кооператив «Озеро». Вообще, почти у каждого политического деятеля в любой стране мира есть некий круг приближенных, который занимается финансами. Есть такие люди и у Путина. Однако даже здесь мы видим, что интересы остальных участников не сильно ущемлены. Яркий пример: кто больше всех получил, когда свалили ЮКОС? Отнюдь не кооператив «Озеро». Никто не переходил дорогу бизнесу Михаила Прохорова, Алишера Усманова или Михаила Фридмана. Не было такого, что устроил тот же Янукович, который без особых раздумий грабил то, что нравилось.
Поэтому, когда говорят, что кто-то Путину носит чемоданы денег, — это даже не смешно. Понятно, что каждый судит по себе: «Сяду на должность, буду брать взятки». Но в данном случае работает совершенно иная психология, совершенно другой тип мышления. Мало того, у Путина еще и специфическое чувство юмора — он ведь заставил всех, кого мог, по большому счету заплатить налог на «принесенное ветром» богатство строительством олимпийских объектов в Сочи. Расходы бюджета на Олимпиаду составили меньше половины итоговой суммы — а в остальном «помогли» олигархи.
Воспитание единства
Национализация правящего класса вполне укладывается в парадигму третьего срока Путина. Если элита недостаточно патриотична, это нужно исправить. Нельзя заставить быть патриотами, но можно уничтожить саму возможность быть непатриотами и связывать свою политическую и личную жизнь с другой страной.
То же самое касается коррупции. Мы видим, что бороться с коррупцией 1990-х, 2000-х годов или медведевского периода Путин не стал. И Сердюков гуляет на свободе, и его подруга, и подмосковный прокурор. Но, похоже, была поставлена задача отсечь новое поколение российских политиков от коррупции. Со старыми разбираться не стали, они уже потеряны, а тут неизбежно начнется передел собственности, суды, пересмотр результатов приватизации, и все это может плохо кончиться. А вот новое поколение, молодое, нужно сразу уберечь от коррупции.
Как это сделать? В первую очередь, отсекать чисто юридически и финансово: повышать зарплаты, увеличивать наказание за нарушения при подаче деклараций, запрещать иметь счета и собственность за границей, упирать на то, что дети должны учиться в России, и т. п. И, похоже, практически весь кремлевский истеблишмент во главе с Путиным стал прикладывать очень большие усилия к изменению морали.
Аморально стало быть взяточником. Десять или даже пять лет назад отношение к взяточникам было просто как к людям, которые отлично устроились в жизни: пошел на госслужбу, там такие распилы, такие откаты… Взятка в принципе никогда не считалась в российской общественной морали серьезным преступлением — к ней относились скорее как к смазочному веществу для механизма государственной власти.
Сейчас появляется поколение российских чиновников, для многих из которых госслужба является действительно серьезным делом, полем для карьерного роста, то есть они становятся более европейскими в этом смысле. И попадаться на взятках как-то уже и неудобно. Такая задача была поставлена, ее в свое время сформулировал глава президентской администрации Сергей Иванов: изменить мораль в обществе таким образом, чтобы взятка была делом грязным. И отношение к госслужбе стало меняться — это уже не просто хлебное место, где можно набить карманы и через пару лет уйти оттуда.
Министром обороны стал Сергей Шойгу, появились молодые офицеры, пошли деньги в ВПК. Если раньше ракеты падали и это вызывало смех — мол, чего еще можно ожидать! — то теперь, если ракета падает, это профессиональная трагедия. Люди стараются работать лучше — то есть появились настроения, напоминающие, если угодно, энтузиазм 1930–40-х годов, когда граждане были искренне нацелены на то, чтобы сделать лучше для государства.
Люди должны чувствовать себя комфортно в своей стране. Свой своего узнает не по тому, сколько он зарабатывает, и не по тому, какая в стране политическая система, а по каким-то очень, скажем так, интимным характеристикам. Конкретно — по отношению к тем или иным вещам. К стране, к языку, к религии, к семье, к культуре, да хоть к тем же секс-меньшинствам. Как мы уже говорили, Россия на протяжении последних десятилетий была чрезвычайно несобрана в этом смысле.
Путин как-то раз выразился в том плане, что Россия — крайне запущенная страна. Это та самая разруха в головах, о которой писал Булгаков в «Собачьем сердце». И Путин, судя по всему, пришел к выводу, что невозможно собрать страну, если люди на Урале и Дальнем Востоке, в Сибири и на Кубани, в Нечерноземье и Поволжье думают по-разному и по-разному оценивают одни и те же вещи. Какая бы ни была экономика, какая бы ни была армия, каков бы ни был рейтинг президента — если люди думают по-разному, страна не будет единой. Если житель Владивостока, собираясь отправиться в Москву, говорит «полечу в Россию», — это не единая страна.
Если у страны нет общей исторической памяти — страны нет. Поэтому так важна идея единого учебника, возврат к общей национальной версии истории, которая есть у любой страны, и только Россия в 2000-е годы оказалась исключением из общего правила. У каждой социальной группы было свое понимание истории, свое к ней отношение. Дискуссии шли по принципиальнейшим вещам — к примеру, кем были Ленин и Сталин и как надо относиться к Горбачеву и Ельцину, — при том что в этих вопросах желательно иметь хоть какой-то консенсус, пусть не всеобщий, но все же среди большинства. Ничего этого в свое время не было сделано. Поэтому общие исторические ориентиры, хотя бы в виде концепции, позитивной для России, обязательно должны быть предложены.
Показателен возврат к ценностям, к морали. Надо сказать, что российская мораль всегда была коллективной, соборной, прощенческой, очень по своей сути христианской. Россиянин, в отличие, скажем, от западноевропейца, скорее пожалеет лежащего на улице пьяницу, поможет ему, дотащит до скамейки, а не просто вызовет полицию, чтобы его увезли. Вот такую мораль Путин, судя по всему, намерен возродить.
Люди должны бережно относиться друг к другу — в конце концов, россиян не так много осталось. Хватить гнобить друг друга, убивать, раздражать, сокращать жизнь. Медицина должна быть хорошей не потому, что это «правильно», а потому, что нас мало и надо беречь себя. Именно поэтому Путин неоднократно говорил, что российские солдаты нигде больше не будут гибнуть за чужие интересы. Именно поэтому он борется за повышение рождаемости и увеличение продолжительности жизни. Безусловно, многое тут зависит от экономики, но самоощущение людей, самоощущение страны — очень важный фактор, если даже не первостепенный.
Другое дело, что, когда мы говорим о традиционных ценностях, возникает очень много вопросов. Почему именно эти ценности мы должны считать традиционными? Почему именно этот вид семьи мы должны считать традиционными? Ведь с точки зрения истории семья так сильно трансформировалась в разные периоды и в разных странах, что даже хронологически трудно сказать, существование какого типа семьи является самым длительным в человеческой цивилизации. Не говорим уж про сексуальные меньшинства, которые в разные периоды человеческой истории иногда очень даже были на коне.
Так вот, возникает вопрос, почему именно те ценности, которые Россия собирается отстаивать, нам предлагается считать традиционными, а то, например, что Россия является чемпионом мира по абортам, что тоже противоречит любым библейским постулатам и человеческой морали, никого особо не волнует? Про аборты никто никогда нигде не говорит, и это почему-то вполне вписывается в представления некоторых консервативных депутатов о ценностях семьи: это только спать с чужими мужчинами нельзя, а аборты можно делать хоть каждый год. При том что можно с легкостью привести аргумент в пользу диаметральной позиции: секс на стороне ерунда, а вот убийство ребенка, которого вы делаете, — гораздо более аморальная вещь.
С другой стороны, та же Америка — страна очень религиозная, люди там в массе своей ходят в церковь гораздо чаще, чем россияне, семейные ценности очень сильны, но и там количество разводов и абортов крайне велико. Интересно, кстати, что в России число венчаний почему-то не растет в геометрической прогрессии, что на самом деле тоже вызывает вопрос: вы хотите, чтобы семьей можно было называться только после того, как государство поставит штамп, — а почему не церковь, не Бог? Хотя, конечно, венчание — это совсем другая ответственность.
Как бы там ни было, вопросы о ценностях возникают. То есть сама концепция ценностей вполне приемлема, но необходимо понять, почему именно эти ценности выбраны в качестве ориентиров, а не другие, почему отбор шел именно в этом направлении, какие критерии лежали в его основе.
