Виктор Илюхин - Вожди и оборотни
Со слов Барнаева, «24 мая 1985 года в 11 часов дня в здании прокуратуры Ф. Ходжаевского района меня избили следователи. Били кулаками».
Врачам назвал фамилию следователя Мавлянова.
26 мая Барнаев пишет заявление прокурору Бухарской области Матюшову Ю. H., в котором просит провести судебно-медицинское освидетельствование, расследовать факт избиения следователями и привлечь их к уголовной ответственности.
Прокурор дает указание следователю по особо важным делам прокуратуры Бухарской области Д. Курбанову начать расследование. Надо отдать должное, Д. Курбанов отнесся к поручению ответственно и вполне профессионально. Вскоре он получил убедительное заключение судебно-медицинской экспертизы:
«На основании судебно-медицинской экспертизы гражданина Барнаева Максуда Саидовича, 1955 года рождения, данных записей истории болезни за № 6719 неврологического отделения Бухарской областной больницы № 1 приходим к следующим выводам, что на его теле имели место телесные повреждения в виде кровоподтеков правого плеча, обоих предплечий, задней поверхности правой голени, ссадины левого плеча, на коже угла правого глаза, которые причинены от действия тупых твердых предметов, сами по себе относятся к категории легких телесных повреждений. Давность их причинения может соответствовать 24 мая 1985 года. Причинение их самим М. Барнаевым маловероятно».
В деле стали появляться и другие материалы, подтверждающие версию об избиении Барнаева на допросах. Он хорошо запомнил встречи с гдляновскими следователями, подробно рассказал о них. Его неоднократно вызывали на допросы, требовали дать информацию о фактах получения взяток дядей — И. А. Шариповым. Но он ничего о них не знал и не мог рассказать. Допросы следовали один за другим, правда, протоколы не всегда составлялись. Он упорно отказывался от предложений следователей писать ложное заявление на дядю.
В один из дней, когда он, жена и дети отсутствовали, у них в доме выбили дверь, провели обыск, забрали его паспорт, военный билет. Из квартиры исчезли некоторые вещи. Обыск прошел впустую, жил он со своей семьей скромно, ничего запрещенного в доме не хранил.
24 мая его жестоко избили.
«Во время допроса в кабинете прокуратуры были Мавлянов, Карташян, два следователя высокого роста с бородками, фамилии их не знаю, еще был следователь азербайджанец с усами и один следователь из Туркмении маленького роста, худощавый. Все требовали признания Мне был дан лист бумаги и все требовали писать добровольное признание на имя Генерального прокурора. Я отказывался. Допрос был начат в 9 часов 50 минут, а закончился в 13 часов. Я ничего не писал. Во время допроса били — Карташян, Мавлянов, двое бородатых следователей и «усатый». Били по одному и сразу несколько, два-три человека. Били ребрами ладони по шее, по бокам, по рукам, ногами по ногам, по лицу. Говорили «пиши» и тут же от кого-нибудь получал удар… От ударов у меня шла из носа кровь. В 13 часов отпустили на обед и Евстафьев сказал, чтобы я пришел еще и после обеда, т. е. в 14 часов».
Барнаев на допрос не явился по известной уже причине. Придя на работу он отпросился, так как почувствовал себя совсем плохо, ушел домой, а вечером жена и родители вызвали скорую помощь.
До 15 июня он находился на лечении в бухарской больнице, а потом родственники договорились о его обследовании в больнице города Ташкента, куда он и был госпитализирован. А в это время продолжалось следствие по его избиению. Видимо, не всех устраивало, что бухарский следователь может докопаться до нежелательной для многих истины. Из прокуратуры Союза в Бухару прилетел заместитель начальника Главного следственного управления С. И. Герасимов, взял все следствие в свои руки. Однако вскоре неожиданно для себя почувствовал, что бразды правления стали переходить в руки Гдляна и Иванова. Они стали допрашивать, вести другие процессуальные действия, подключили к их выполнению следователя Абдурахимова, человека из того круга лиц, которые подлежали проверке.
Сергей Иванович Герасимов к этому времени в центральном аппарате проработал несколько месяцев. В силу этого, видимо, не смог противостоять гдляновскому напору и скоро вовсе был отключен от следствия.
Руки же Гдляна и Иванова оказались развязанными.
Первое, что они делают, — получают заключение от врачей, что с М. Барнаевым можно проводить следственные действия. 4 июля 1985 года того доставили к Гдляну, у которого уже вызрела, надо сказать, весьма циничная, более того, садистская версия. Он предложил написать М. Барнаеву заявление, что тот был избит 24 мая 1985 года дядей И. А. Шариповым, тем самым, к оговору которого во взяточничестве склоняли Максуда. К этому времени у Гдляна уже было на руках «признание» Шарипова в избиении племянника. Потом на суде Шарипов расскажет, что «признание» у него выбили путем шантажа и насилия.
Гдлян воплощением своей версии мог убить двух зайцев. Получить дополнительный компроматериал на Шарипова и благополучно закончить историю с Барнаевым. Но тот снова проявил упрямство. Отказывался подтверждать ложь. Его до поздней ночи мотали по следственным кабинетам, а потом Иванов вынес постановление о задержании и поместил его в камеру. Хотя по больничным документам он еще значился на излечении.
Изнурительные допросы, издевательства сломили М. И. Барнаева, он «признался» в том, чего не знал и чего не совершал, чего в действительности не было.
Если Гдлян и Иванов захотят опровергнуть написанное мною, нашу версию в истории с М. Барнаевым, то пусть объяснят, почему они не привлекли И. Шарипова к суду за избиение племянника? Почему все материалы по данному факту, по задержанию и аресту Барнаева, его содержанию под стражей свыше 60 дней были выброшены из дела? Мы их потом частично обнаружили, частично восстановили. В течение четырех лет М. Барнаев значился обвиняемым. И только в июле 1990 года он был полностью реабилитирован, ему возместили материальный ущерб.
Вряд ли Гдлян, Иванов дадут вразумительный ответ. Хотя для нас он абсолютно прост. Материалы выбросили из дела, частично уничтожили, только потому, что в них усматривалась явная фальсификация доказательств, беззаконие и произвол.
После этого естественно возникает вопрос — а как же с ответственностью? По ряду известных причин, мы не смогли и не успели предъявить обвинения за все, что натворили с Барнаевым. Не хочу говорить сейчас о конкретизации и персонизации ответственности. Скажу лишь одно, что только за сокрытие и уничтожение материалов дела, по которым арестовывались граждане, виновных в этом необходимо было отдать под суд.
Егор Лигачев и другие
Е. Лигачев в фальшивых обвинениях Гдляна и Иванова занимает особое место. Оба уделили ему пристальное внимание в своих выступлениях на страницах печати, на телевидении, в выступлениях на митингах, собраниях перед широкой аудиторией граждан.
Его фамилия появилась не случайно, не случайно выбрали время для ее тиражирования. Оно совпало с тем периодом, когда Гдлян и Иванов наиболее активно уголовное дело перелицовывали в политическое, которое в последующем и использовалось как таран, большой «компромат» против партии.
Особенно часто Е. Лигачев замелькал в документах и высказываниях Гдляна осенью 1988 года, хотя его личность кулуарно обсуждалась и ранее.
В 1986 году Горбачеву М. С. была передана большая информация Гдляна и Иванова о ходе расследования дела в Узбекистане. Б. Ельцин говорил об этом на сессии Верховного Совета СССР в апреле 1990 года, в других выступлениях.
М. Горбачев лично ознакомился с запиской следователей и предал ее гласности на заседании Политбюро ЦК КПСС. Хотя прокуратура Союза систематически информировала ЦК о положении дел в Узбекистане. Чем же именно записка привлекла внимание Генерального секретаря? Предполагаю, что М. С. Горбачева не знакомили подробно с предшествующими информациями прокуратуры, стараясь не отвлекать от более важных дел, где требовалось его личное участие. Они оседали в отделе административных органов ЦК или у секретаря, курирующего правоохранительные органы. Могла привлечь и тем, что Гдлян и Иванов указывали в записке о сложностях в расследовании, о трудностях в привлечении к уголовной ответственности высокопоставленных лиц.
Для А. Рекункова обращение следователей непосредственно к Генеральному секретарю ЦК КПСС явилось полной неожиданностью. О письме он узнал на самом Политбюро, куда его пригласили также неожиданно. Генеральный прокурор, как правило, не участвовал в этих заседаниях, «го приглашали тогда, когда рассматривались правовые вопросы. В неудобном оказался он положении, сложно было отвечать ему на некоторые вопросы М. С. Горбачева. Может быть, впервые за сорокалетнюю работу в прокуратуре Рекунков оказался в такой ситуации. Но он нашел выход. Человек большой воли и стойкости, хорошо знающий «кухню» партийных, государственных органов, он не растерялся. Доложил коротко, что делается в Узбекистане и других регионах, какие задействованы силы и какие имелись результаты. А доложить было что. Активно велось расследование приписок, обмана государства, взяточничества в аграрнопромышленном комплексе. Дела пошли в суды, шло реальное возмещение материального ущерба, укреплялись кадры правоохранительных органов. Что касается вопросов, поставленных Гдляном и Ивановым, то Рекунков попросил дать ему время на тщательное ознакомление с запиской следователей и последующего доклада по ней. Политбюро согласилось с ним.
