Сергей Кремлёв - 1917
Безусловно, замена царя и его окружения, подумывающих о сепаратном мире с немцами и сильно дискредитированных в глазах общества группой близких к союзникам либералов, была выгодна и необходима европейской Антанте. Но так же верно и то, что Милюковы и Бьюкенены устраивали переворот в России в феврале 1917 года, в том числе и для того, чтобы облегчить Соединённым Штатам вступление в войну в апреле 1917 года. Из сообщения Харпера документально вытекает, что элитарный российский Февраль 1917 года и впрямь связан с элитарным заокеанским Апрелем 1917 года куда более тесно, чем это обычно представляют.
А то, что союзником Англии и Франции до Февральского переворота была царская Россия, позволяет уверенно предположить, что Америка инициировала Февральский переворот в первую голову – ещё в большей мере, чем англичане. К весне 1917 года Америке пора было подключаться к войне открыто – как её прямой участнице, и «демократической» элите США очень не хотелось иметь в союзниках царя. Это и зафиксировал Сэмюэль Харпер в своих мемуарах.
Самодержавие в России само по себе было для республиканско-демократической Америки крайне неудобным фактом. Ещё более осложняло возможный политический «союз» Америки и России то, что в Америке не один год вовсю муссировался «еврейский вопрос» в его российском аспекте… На языке у газетчиков и политиков постоянно были напоминания о еврейских погромах, за которые-де ответственен проклятый царизм. Здравый смысл, которого Америке было не занимать, подсказывал, что если нечто мешает двигаться по намеченному пути, то вернее всего убрать это нечто с дороги. Вот царизм и убрали с пути Америки к официальному участию в войне – как некстати попавший под ноги камень. Встретившись с послом Временного правительства Борисом Бахметевым (Бахметьевым), президент США Вильсон заявил, что теперь США и Россия – «партнёры в борьбе за демократию».
Резюмируя, можно уверенно заявлять, что свержение самодержавия было прямо заказано Антанте Америкой не в последнюю очередь для того, чтобы устранить политически неудобное препятствие для непосредственного, юридического включения Соединённых Штатов в войну в Европе.
Вашингтонский Апрель 1917 года действительно надо связывать в системном отношении с петроградским Февралём 1917 года: первый политически вряд ли был бы возможен без второго. И, во всяком случае, без февральского свержения царя всё для США политически серьёзно осложнялось бы, ведь Америка шла воевать в Европу под лозунгом «защиты демократии»! Российский буржуазно-демократический Февраль «случился» постольку, поскольку был нужен для реализации американского Апреля.
К тому же Февраль усиливал российский кризис, вёл к Смуте, что Америке и требовалось для осуществления её перспективных планов в отношении постфевральской России. Можно лишь удивляться, как мало кто в России понял это в реальном масштабе времени – кроме большевиков, конечно.
ДЛЯ ИЛЛЮСТРАЦИИ то ли глупости, то ли продажности российской уже не деловой, а служилой элиты сошлюсь ещё раз на записку, которую подал 17(30) марта 1916 года в царский МИД первый секретарь посольства России в Вашингтоне Иосиф Григорьевич Лорис-Меликов (1872-?). В этой записке имелся и следующий «интеллектуальный» кульбит:
«…самое действенное средство превзойти еврейское влияние в Америке – это парализование его на финансовой почве, и тут мы подходим к весьма важному пункту, тесно связанному с программой нашего коммерческого сближения с Америкой…».
Далее российский аристократ-дипломат заявлял, что «одним из главных факторов» германского коммерческого проникновения в США и Англию «были всегда немецко-еврейские банки» и что «никакая иностранная нация не имеет в Америке столько банков, сколько Германия».
Лорис-Меликов писал:
«Чтобы перечислить только крупнейшие из них, достаточно упомянуть о фирмах „Кун, Лоеб и Кº“, „Ляденбург, Тальман и Кº“, „Селигман и Ко“ и прочие. Эти банки всецело немецкие по происхождению, и если в настоящее время они и считаются американскими, то не подлежит сомнению, что интересами своими они всё ещё тесно связаны с Германией. Они имеют огромное положение и силу в Нью-Йорке…».
А далее Лорис-Меликов делал вывод, что России, мол, тоже не мешало бы проникнуть в экономику и финансы США по примеру Германии. Он не хуже акробата в цирке совершал головокружительный трюк и предлагал:
«Вот арена, где нам надлежит… пробить брешь для сломления еврейского могущества. Рука об руку с торговым проникновением должно идти и финансовое…».
Напомню, что в результате якобы прогерманского влияния банков якобы немецкого происхождения, к 1917 году США предоставили Германии кредитов на 20 миллионов долларов, а странам Антанты – более чем на 2 миллиарда!.. Вряд ли Лорис-Меликов был о том осведомлён, но за год до краха царской России, спеленатой внешними долгами, строить планы российского экономического завоевания Америки?! Это уж, извините, не ошибка, не преступление, а совсем уж форменный политический кретинизм…
На фоне подобных дурацких (или, наоборот, коварных?) рекомендаций в ходе Первой мировой войны происходило последовательное проникновение банковского капитала США в Россию. Не утомляя читателя перечнем фактов и цифр, просто отсылаю желающих, например, к серии статей покойного член-корра РАН Р.Ш. Ганелина по теме, включая статью 1968 года «Царизм, буржуазия и американский капитал перед Февральской революцией 1917 г.». Как классический будущий экс-советский и постсоветский ренегат от истории, Рафаил Шоломонович Ганелин и в советский период своей карьеры не был силён в верных исторических выводах, но фактография его работ об отношениях царской России и США в период Первой мировой войны заслуживает немалой похвалы. И существенно, что даже Ганелин верно отмечает:
«Когда… Фрэнсис (новый посол США в России. – С.К.) ехал в Россию, перед ним стояла лишь одна задача – развитие экономической экспансии США в России и общее укрепление американских позиций там, главным образом путём преодоления английского влияния».
Показательно при этом, что далее Ганелин, имея в виду события российского Февраля 1917 года, утверждает:
«Появление перед американской дипломатией в России задач военно-политического характера застало Фрэнсиса врасплох, в частности потому, что… крушения царизма он как раз в это время не ожидал…».
Наивный американский дипломат, которого важнейшие события в стране пребывания застают «врасплох», – это что-то вроде белой акулы, не способной в любой момент стремительно и неудержимо атаковать добычу. А уж 57-летнего Дэвида Роуленда Фрэнсиса (1850–1927) считать простаком в России тем более не получалось никак. Предприниматель и политик, в 35 лет – мэр Сент-Луиса, в 39 лет – губернатор штата Миссури, в 1896–1897 годах – министр внутренних дел в администрации президента Гровера Кливленда, Фрэнсис имел огромный опыт политических комбинаций и махинаций, и застать его врасплох вряд ли смог бы даже его личный камердинер.
Вряд ли простым совпадением было и то, что назначенный президентом Вильсоном посол Фрэнсис являлся торговцем зерном и держателем железнодорожных акций. Контроль над зерновыми потоками из России и над «кровеносной» системой железнодорожных коммуникаций Российской империи и внутренним железнодорожным строительством вполне значимо входил в будущие «российские» планы США.
Вскоре после приезда в Россию, почти за полтора года до Октябрьской революции, Фрэнсис сообщал государственному секретарю Лансингу:
«Европейские и американские газеты и журналы подробно освещают великолепие этой империи, её неразрабатываемые богатства и колоссальные возможности. После окончания войны будет сильна конкурентная борьба за русский рынок. Американские предприниматели уже смотрят с вожделением на минеральные залежи, на огромные источники гидроэнергии и на возможности железнодорожного строительства, которые предоставляет эта страна… Все считают, что нет такого региона, который может сравниться с ней».
Что же до «крушения царизма», то Фрэнсис его не то что «ожидал», но аккуратно готовил, изучив за восемь месяцев, прошедших со дня его приезда в Петроград, ситуацию, информацию и кадры будущего Февраля.
Тем не менее Ганелин бестрепетно продолжает в следующем духе:
«Когда же разразилась (? – С.К.) революция, которая смела царизм, и на политической арене России Фрэнсис увидел (? – С.К.) два лагеря – буржуазно-помещичий и революционно-демократический, он избрал единственно возможный для него как по классовым, так и по военно-политическим мотивам путь – навёрстывать упущенное (! – С.К.) в установлении (!! – С.К.) тесных связей с лидерами русской буржуазии, оказавшейся теперь у власти».
