Гейдар Джемаль - Революция пророков
Человек не имеет в себе изначально присущего ему содержания, которое является каким-то априорным свойством его натуры. Именно такой эмпирический физический человек — практически ноль, чистый лист бумаги. У него есть определенные генные предпосылки, есть определенная индивидуальная природа, но в принципе он — лишь потенция, некая возможность, которая оживает при встрече только со сверхчеловеческим началом, с обществом. А общество в свою очередь доказывает свою сверхчеловеческую сущность в том и тем, что оно погружено в нечеловеческое.
Перед нами такая триада: звезды, Луна, Солнце, зеленая трава, звери, моря — нечеловеческое; общество — сверхчеловеческое; и просто человек. Когда человек сначала воспринимает общество и через него сверхчеловеческий принцип, то после этого для него все становится неким введением к великой тайне бытия. Все становится знамением этой тайны — звезды, звери, вещи и т. д. Если же он не воспринял это сверхчеловеческое, то тогда нечеловеческое, так называемая природа, превращается для него в страшный жернов, в то, что Тойнби и другие называют «вызовом». А что такое вызов? Грубо говоря, человека голого вытаскиваешь на льдину, куда-нибудь в Берингов пролив — вот тебе и вызов. Разной формы вызовы сводятся к одному и тому же: голый человек на льдине. За этим вызовом скрывается то, что пространственно-временной континуум — это некое внешнее одеяние, ширма, за которой скрывается рок, бесконечная энтропия, время, которое стирает. Это «дахр», как он называется в Коране, или Зерван, как его называли древние персы, или Кронос. Эта ничтожащая коса «одета» в пространственно-временной континуум, железная рука одета в перчатку пространства и времени. А уже в свою очередь эта перчатка может принимать разные очертания — льдины, гор, землетрясения, чего угодно. Сверхчеловеческий фактор, общество как манифестация Великого существа непосредственно, напрямую в своих истоках связан с дахром, с роком, с Кроносом, с вечным временем. И эта связь Великого существа и вечного времени есть основа основ метафизической Традиции жрецов.
Лекция №6. Традиция и революция
1. Корни революции — в духе
Тема сегодняшней, 6-й лекции, может быть, является одной из наиболее существенных тем всего цикла «Традиция и реальность». В этом цикле были проделаны конкретные сопоставления Традиции с разными известными нам аспектами жизни человека, некие примерки Традиции на реальность. Мы говорили о традиции и философии, понимаемой как форма духовной деятельности человека, о традиции и созерцании, о традиции и откровении — все эти моменты в основном касались гносеологического измерения Традиции как некоей модальности пребывающего знания и сравнения этого пребывающего знания с тем, что открывается для нас в реальности.
А сегодня мы переходим к другому измерению, уже не гносеологическому, но наиболее трепетным образом касающемуся всей темы «Традиция и реальность». Тема нашей сегодняшней лекции — «Традиция и революция». Слово «революция», даже на бессознательном, инстинктивном уровне, обладает странной зажигающей притягательностью. Оно заставляет человека внутренне дрогнуть, мобилизоваться. Отвлекаясь от бездонной перспективы сопоставления традиции и революции, следует отметить, что есть особое качество, которое лежит на человеке, называющим себя революционером. На нем лежит особая харизматическая печать. Часто в таких нонконформистских кругах, которые противостоят социуму, можно услышать споры о том, кто является революционером больше, кто меньше, у кого только революционная фраза и слово, а у кого — дело. За этим стоит инстинктивное понимание того, что революционер — это человек, отмеченный особым качеством экзистенции. Он просто по своей биохимии является носителем экстремальной альтернативы существующему. В некотором смысле, революционер — это своего рода посвященный по рождению, включенный в некое особое, сопряженное со многими тайнами существования, измерение.
Мы привыкли воспринимать тему революции в социальном аспекте, на человеческом уровне, в человеческом измерении. Эта привычка связана с инерционной склонностью преувеличивать значение человеческого фактора. Такой подход социального антропоцентризма, укоренившегося на уровне клеточном, на уровне нашей крови. Это неправильно, потому что человек является просто неким зеркалом, к которому спускаются лучи из другого измерения, и те конфигурации, которые проявляются на уровне человека, представляют собой знамения, говорящие о гораздо более серьезном плане, чем он сам. Так и социальная революция есть лишь тень революции духа, метафизической революции, корни которой лежат в глубинном существе реальности.
Что такое революция с точки зрения Традиции? Это один из фундаментальных вопросов, относящихся к компетенции самой Традиции. Представители традиционализма от Жозефа де Местра до Юлиуса Эволы занимались проблемой революции. Рене Генон также посвятил ряд текстов теме революции. Поэтому тема революции существенным образом относится к сути вопроса. Что такое Традиция, мы уже попытались сформулировать. Традиция есть перманентное пребывающее знание, система, помогающая человеку преодолеть тот уровень, на котором он рождается и развивается. Является ли Традиция неким блоком бытия, вдвинутым как ящик в объем человеческого существования? Или это некое послание, которое написано невидимыми, но тем не менее нестираемыми огненными буквами, и вновь и вновь открывается взгляду приходящих поколение за поколением традиционалистов? Главное для нас в том, что Традиция перманентна. Традиция есть некий стержень, некий принцип, который как шест поставлен в стихию водоворота, составляющую сущность житейской субстанции. Есть бурлящая вода, есть шест, который в нее поставлен, уперт во дно, вокруг этого шеста есть завихрения, — таково соотношение Традиции как перманентного и становление человеческого изменчивого бытия как стихии. Отсюда ясно, что перманентное враждебно изменениям, противостоит изменчивой стихии. Таким образом, уже в первом приближении задан ее негативный вектор в отношении к понятию «революция».
Революция — это переворот, это не просто изменение, а радикальный модус и парадигма всех изменений, перестановка с головы на ноги, с ног на голову. В инстинкте прирожденного революционера живет жажда увидеть все, что он застал при рождении, перевернутым: черное белым, белое черным, верхнее внизу, а нижнее вверху. Это заключено в его первичном инстинкте революционера, начиная с детского возраста. Уже потом придет рационализация, оправдание, доказательство того, что нынешнее «черное» мерзко, а грядущее «новое черное», которое заменит нынешнее, будет прекрасно. Первый же его инстинкт — это желать, чтобы то, что он застал после травмы рождения, радикально поменяло плюс на минус. А Традиция доказывает, что все сущее справедливо, существует должным образом. Традиция констатирует, что нисхождение проявленной реальности от принципа до самых дальних краев проявления есть не что иное, как последовательная реализация изначальной возможности на все более низких уровнях этой манифестации. Отсюда закон — удаление от принципа означает нарастание изменчивости, ослабление формы и усиление субстанции. На некоем этапе удаления от принципа в мир входит нечестие, соблазн, субверсия. Форма уже ослабела, затмилась, субстанции стало много, и она начинает пытаться предъявить свои права и перевернуть порядок вещей. Этот соблазн должен прийти в мир, но горе тому, кто его принесет. Традиция смотрит на революцию как на функциональное, неизбежное на определенном этапе отклонение, вернее, перверсию, неизбежное предусмотренное извращение, которое в конечном счете будет преодолено и погашено принципом, вечно торжествующим над своей периферией.
Действительно ли революция есть лишь продукт нарастающей изменчивости, «ослабления» действия принципа, действия центра? Вот начало народовольческой прокламации «Принципы революции». Там говорится, что революция только тогда революция, когда она полностью порывает со всеми существовавшими формами, не оставляет ни одной, уничтожает все, все переворачивает сверху вниз и снизу вверх. А если хоть одна форма уцелеет, то это уже не революция, а болтовня. Таков непосредственный инстинкт революционера XIX века, который Генона не читал, не читал, скорее всего, и Папюса, и Сент-Ив д’Альвейдра. Но его инстинкт — это инстинкт метафизика. Уровень этого «русского мальчика», который написал эти строки в передовице, уровень его метафизического инстинкта, не взирая на то, что он черное называет белым — это уровень метафизического инстинкта Платона, никак не меньше. Потому что он поднимается до пафоса требования уничтожения всех форм. По своему нигилистическому масштабу это сопоставимо с позитивной утвердительностью философов калибра Платона и Аристотеля.
