Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2004-05гг. (v1.1)
СОПРОТИВЛЕНИЕ ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ
Мой друг Гейдар Джемаль, выступая однажды перед форумом левых активистов, заявил, что ислам был знаменем, под которым угнетенные массы на протяжении полутора тысяч лет сопротивлялись тирании. Что, кстати, можно отнести и к любой другой народной религии. Неожиданно из зала прозвучала реплика: «Все это хорошо, но пора бы, наконец, перестать сопротивляться тирании, и просто уничтожить ее».
В последние годы слово «сопротивление» стало модным в кругах антиглобалистов и левых. Мало какое слово повторяется так часто на митингах, в дискуссиях и в декларациях, мало какое слово несет такой положительный эмоциональный заряд. Сопротивление - это стойкость, верность своим принципам, готовность бороться наперекор всему, невзирая на неравенство сил и очевидную для обывателя обреченность борьбы. Логика сопротивления - экзистенциальна. Я не расчитываю шансы. Я просто стою на своем. Даже если я не могу победить, даже если я знаю, что обречен на поражение, я все равно должен дать бой, ибо всякое иное поведение - предательство. Не только по отношению к своему делу, но и по отношению к самому себе.
Именно так мы боролись против наступающей реакции на протяжении 1990-х годов. Тактические соображения отсупали на второй план. Те, кто оценивали шансы на успех, быстро отказались от борьбы, пополнив ряды перебежчиков, рассуждающих о бесперспективности марксизма и самоочевидной эффективности свободного рынка. Другие стали поклонниками Тони Гидденса, соратниками и Тони Блэйра немецкими «красно-зелеными» министрами и «социально озабоченными» депутатами от «Единой России», которые каждый законопроект, направленный на ограничение прав трудящихся сопровождают извержением «прогрессистской» риторики. Нигде не найдешь столько бывших революционеров, как среди этих господ. Они бы с удовольствием низвергали капитализм, но по здравому размышлению, обнаружив, что революция - дело отдаленного будущего, а жизнь коротка, и карьеру надо делать быстро, предпочли пойти в услужение разоблаченному им злу. При этом - ни на минуту не переставая гордиться своим революционным прошлым, и при каждом удобном случае пытаясь извлечь из него моральную или материальную выгоду.
Презрение к этим господам увеличивает решимость сопротивления. Не хочешь стать таким как они - борись, сохраняй верность принципам, отвергай мелочные расчеты и сомнительные тактические выгоды.
И все же, в логике сопротивления есть своя моральная двусмысленность, которая становится очевидной тем более, чем эффективнее мы сопротивляемся.
Дело в том, что капитализм вполне может пережить сопротивление себе. Чего он не может пережить, так это революцию, которая его уничтожает. Революции могут быть неудачными, более того, подавляющее большинство революционных попыток именно таковыми и оказываются. Но, как говорил перед смертью Жан-Поль Сартр, от неудачи к неудачи идет вперед прогресс человечества. Если бы не было этих неудачных попыток, мы, наверное все еще жили при феодализме. Незавершенные и даже потерпевшие трагическое поражение революции все равно значат для истории больше, чем целые десятилетия «спокойного» развития, ибо мир, переживший подобное социальное потрясение, уже не может быть прежним.
Вернемся, однако, к идеологии сопротивления. Не случайно слово это было произнесено генералом де Голлем в самом начале Второй мировой войны, когда мощь нацистской Германии казалась непреодолимой, а дело свободной Франции безнадежно проигранным. Страна была оккупирована, армия разгромлена, значительная часть элиты предала республику или бросила ее на произвол судьбы. Естественно в таких условиях было поднять знамя сопротивления. Другое дело, что после Сталинграда взгляд на борьбу радикальным образом менялся. Надо было уже не просто выстоять, но и победить. Победа, благодаря стойкости и самопожертвованию первых лет войны, стала реально достижимой, но для того, чтобы приблизить ее, надо было действовать уже по-другому. Нужна была тактика, стратегия, координация. Нужна была эффективность и организация, которые совершенно не обязательно требовались для каждого акта сопротивления, ибо подобные акты носили в первую очередь моральный характер.
После массовых демонстраций 1999 года в Сиэтле, когда Всемирная торговая организация вынуждена была отложить очередной раунд глобальных переговоров об очередной волне неолиберальных реформ, идеолог антиглобалистского движения Уолден Белло заявил, что это был наш Сталинград. К сожалению, Уолден ошибался. Сиэтл можно сравнить скорее с битвой за Москву, в которой обороняющиеся показали, что могут побеждать, но до победы над нацизмом было еще очень далеко. Решающий перелом в борьбе против неолиберального капитализма еще не наступил. Но возникла новая ситуация, когда одной лишь решимости и твердости недостаточно. Надо учиться побеждать.
Это значит - важны становятся тактика и организация. Нужны позитивные программы и политически эффективные методы деятельности. Возможны компромиссы, приобретающие стратегическую и моральную осмысленность: ведь они позволяют приблизиться к целям борьбы, которые становятся совершенно конкретными и реальными.
Сопротивляясь мы достигаем своеобразного морального комфорта. Тем более, что речь идет все же не об условиях гитлеровской Германии, где за участие в левой тусовке отправляли в концлагерь. Разумеется, есть принципиальная разница, между теми, кто проповедует свои идеи с западноевропейской кафедры, и теми, кто сопротивляется власти транснациональных корпораций где-нибудь в Нигерии или Индии, ежедневно рискуя здоровьем и даже жизнью. Однако больше всего об идеалах сопротивления говорят именно те, кто меньше всего рискует их отстаивая.
Дело, разумеется, не только в репрессиях. Моральные риски не менее, а в конечном счете, даже более значимы. Можно жить, по выражению великого русского писателя Салтыкова-Щедрина, «применительно к подлости». Можно просто говорить «нет» системе, и удовлетвориться этим. В последнем случае мы избегаем множества сложных и морально неоднозначных вопросов. Ведь практическая деятельность, направленная на решение конкретных задач, заставляет нас постоянно принимать решения. Эти решения оказываются спорными, они могут быть ошибочными. Они ставят моральные вопросы, на которые у нас нет готовых ответов. С кем можно сотрудничать, а с кем нет? Где границы допустимого компромисса? У кого можно принять денежные пожертвования и на каких условиях? Как обеспечить единство и эффективность организации, сохраняя при этом в ней демократическую жизнь? Как использовать разногласия между нашими врагами на пользу нашему делу? Как бороться за власть, одновременно сознавая, что власть развращает? Вопреки знаменитому афоризму Черчилля, кстати, малая толика власти, развращает даже больше, чем власть, полученная во всей ее полноте.
Короче, как победить дракона и не стать самому похожим на дракона?
На подобные вопросы нет общеупотребительных теоретических ответов. Отвечать на них можно только практическим действием, совершая поступки, осознавая связанные с ними моральные и политические риски, критически оценивая собственные ошибки. Единственная гарантия в том, что действуют не отдельные люди, а массы. Одиночки, даже героические, даже мудрые и вооруженные самой передовой теорией, то и дело ошибаются. Массы тоже нередко впадают в заблуждения. Им свойственно поддаваться иллюзиям, загораться энтузиазмом, а порой и впадать в депрессию. Именно депрессия масс после поражений 1980-х годов подтекстовывала ощущение глобальной безнадежности в 1990-е годы. Но критически мыслящие интеллектуалы для того и нужны, чтобы увидеть перспективы и опасности, не замеченные массами. А массовое движение, если оно способно развиваться и учиться, может и должно поставить под контроль «своих» интеллектуалов и политиков. Далеко не всегда люди способны учиться на своих ошибках. Но ошибки одних могут быть исправлены другими.
Легко понять, что в эпоху сопротивления модны были анархические идеи. В конце концов, зачем нужна политика, если все равно на этом поле ничего не достичь? Закономерно, что появляются книги, призывающие изменить мир, не пытаясь взять власть. Как в басне Эзопа, виноград зелен: взять власть нам все невозможно.
Но изменить мир, не пытаясь взять власть невозможно. Если бы это было возможно в принципе, история не знала бы ни революций, ни политической борьбы. Ибо те, кто правит миром, сохраняя власть, не только не позволят преобразовать систему, но даже не пойдут ни на какие уступки, пока не почувствуют угрозу собственной власти. Оппозиции далеко не всегда удается взять власть, но она становится эффективной только тогда, когда правящий класс начинает понимать, что угроза потери власти совершенно реальна.
Надо признать, что большинство людей в любом обществе - далеко не революционеры. И это относится марксовым пролетариям точно так же как и к любому другому классу в истории. Но это отнюдь не значит, что «обычный человек» по природе своей консерватор. Скорее - он стихийный реформист. Чем более трудящиеся осознают свои классовые интересы, тем более они враждебны системе. Другое дело, что эта враждебность -пассивная. Готовность действовать возникает тогда, когда появляется конкретная перспектива успеха. Сопротивление - удел одиночек. Когда оно становится массовым, это уже восстание, это уже первый шаг к революции.
