Человек после общества. Антология французского анархо-индивидуализма начала XX века - Ан Ринер
Из этого сциентистского интеллектуализма и проистекает авторитаризм анархизма.
«Анархистский интеллектуализм, таким образом, в силу того, что он тотально воплощает в себе интеллектуалистскую логику, является наиболее совершенным авторитаризмом. В этом и заключается его роковая ошибка. В любой системе интеллектуализма нет места свободе. Свобода — это изобретение, право и сила, позволяющая найти, привнести что-то новое во вселенную. Но когда существует только одна универсальная истина, открытая нам религией или наукой, вне которой нет места никакому индивидуальному счастью или никакому социальному порядку, то свобода, таким образом, теряет всякий смысл существования и становится лишь средством отрицания. Наука отстаивает своё право на свою свободу от религии, а когда вместо религии начинает доминировать наука, то религия начинает делать то же самое по отношению к науке, но поскольку две единые и универсальные истины не могут существовать одновременно, то кому-то из них придётся уничтожить своего противника; ибо, если и есть истина, то именно во имя это универсальной истины должно быть воплощено социальное, духовное, национальное, международное или же человеческое единство»56.
Сциентистский интеллектуализм наложил свой отпечаток на каждую идею по преобразованию общества в соответствии с анархическими принципами. Первые теоретики анархизма строили свои рассуждения посредством апелляции к космологическим, физическим, биологическим явлениям, что делало их претенциозными, но и туманными.57 Среди всех к наук анархисты особенно апеллировали к биологии, желая обосновать их утопические представления об обществе. Обращаясь к биологии, они стремились показать на реальных примерах идеал «автономии в гармонии», призывая нас воплощать этот идеал в человеческом обществе. Именно биология предлагает нам представление о равноценности функций органов биологических организмов, по аналогии с которыми и обосновываются такие же представления о равноценности социальных организмов. Туманный идол эволюции используется, таким образом, в качестве «палочки-выручалочки» для разрешения всяких трудностей. Это напоминает то, как научный прогресс используется для предсказаний материального благополучия человечества, так как считается, что научно-технический прогресс якобы приведет к такому изобилию жизненно необходимых благ, что потребление людьми этих благ из общих складов тогда, когда им заблагорассудится, будет для них единственным приемлемым способом их перераспределения58.
Очевидно, что индивидуализм не поддерживает ни одну из таких псевдонаучных выдумок. Для индивидуалиста не существует Наука — только науки, то есть методы исследования, которые в разной степени применимы и надежны. Нет ничего более чуждого истинному научному духу, чем этот унитарный сциентизм, рассмотренный нами выше. Помимо вышесказанного, стоит, однако, уточнить, что индивидуалист может быть, в лучшем случае, лишь настороженным приятелем интеллектуализма, угрозу авторитаризма которого он, тем не менее, не без оснований понимает. Вместе с Бейлем, Стендалем и Фурье он с радостью отвергнет власть идей над нашим поведением. Он ограничивает поле своего предвидения, отдав предпочтение свободе и случаю. Предвидение будущего заковывает нас в кандалы — оно заставляет нас быть сдержанными в действиях, боязливыми и расчетливыми. Индивидуалист с энтузиазмом присоединяется к Штирнеру и его дифирамбам свободе каждого момента. Он с подозрением относится ко всяким социологическим обобщениям, которые, будучи неточными, не менее деспотичны. Он восстает против власти экспертов, о которых тщеславно фантазировал Бертло, желающий противопоставить их античным папам с их грезами об универсальной теократии. Индивидуалисту чужды разного рода проекты по перестройке общества. Его отношение к подобным проблемам является полностью отрицательным, как это описал Баррес в своем произведении под названием «Враг законов»59: «Что вы предлагаете вместо этого, спрашивается? Я не знаю, хотя мне это довольно интересно. Уничтожив все, я и не могу придумать что-либо конкретное, что могло бы это заменить. Это как, например, когда у кого-то болят мозоли от ботинок, которые натирают, — единственное, чего хочется и таком случае, так это снять их... По правде говоря, я считаю, что принадлежу к той расе людей, которые годятся только для понимания и разрушения».
~
Теоретические различия между анархизмом и индивидуализмом приводят к дальнейшим различиям между ними и в практической сфере. Курс действий, рекомендуемый индивидуализмом по отношению к сложившемуся обществу, сильно отличается от того, который предлагает анархизм.
Для индивидуалиста проблема заключается в следующем: как можно жить в обществе, которое рассматривается, в лучшем случае, как вынужденное зло?
Радикальные решения, которые, казалось бы, предлагает социальный пессимизм, связаны либо с тем, чтобы покончить с собой, либо уйти в лес. Но если индивидуалист не приемлет такие решения, то он приходит к еще одному, не более радикальному, чем названные, но которое, тем не менее, подобно им, поскольку основывается на принципе приспособления к необходимостям практической жизни. Проблема здесь схожа с той, которая поднимается Шопенгауэром во введении к «Афоризмам житейской мудрости». Для него проблема состоит в том, чтобы создать искусство как можно более приятного и счастливого жизнепроживания, или, по его словам, «эвдемонологию». Однако идея эвдемонологии по своей сути противоположна общей концепции жизни Шопенгауэра. Эвдемонология, о которой он пишет, представляется как откровенно низшая философия, «экзотерическая» философия, являющаяся ошибочной точкой зрения, уступкой человеческой слабости и необходимостям практической жизни:
