Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы
— Пол-литра бы на поправку, — деловито заметил Гриша, намазал латку клеем, подул, пошептал и прихлопнул ее к камере.
— Эх, Егоров, Егоров… Доиграется он еще у меня…
— У него молочная ферма хорошая.
— Хорошая-то хорошая, да в плохих, так сказать, руках. Черствый он человек… Мда… Голова совсем того… А, знаешь, ну его к чертям, Егорова. Поехали в «Счастливую жизнь»!
Собаки в Березках, где находился колхоз «Счастливая жизнь». встретили Столбышева еще за околицей. Один барбос, видно, самый хороший сторож, вспрыгнул в машину и чуть было не цапнул Столбышева, но не удержался на ухабе и свалился на землю.
— И с чего они, того этого, здесь такие бешеные?
— Сюда наши частенько наведываются.
— Мда… Козел вон пасется…
Всю ночь и утро до обеда в правлении колхоза «Счастливая жизнь» шел дым коромыслом. В разгаре веселья, часам этак к двум ночи, Столбышев подошел, качаясь, к шурину предколхоза (старшему кладовщику), хватил его за бороду и с криком: «Эх! Ты — троцкист!» съездил ему в ухо. Старший кладовщик, к тому времени слабо различавший, где грешная земля и где благословенное небо, где подчиненные и где начальство, размахнулся и залепил Столбышеву ответную затрещину. Они сцепились и покатились по полу, но более трезвые товарищи разлили их самогоном.
Уже в обеденное время Гриша заторопился и, примерно сохраняя равновесие на ходу, вынес из правления на плечах живого барашка и привязал его к капоту джипа.
— Был бы прицеп! — почесал он в раздумье затылок и усадил на сиденье козла.
Козел степенно уселся, осмотрелся вокруг и на прощание закивал головой. Столбышева вынесли и погрузили в машину последним, после мешка с картошкой.
— Так вы же нажимайте! — за выбывшее из строя начальство, отдал руководящие указания шофер и нажал на газ.
Собаки опять неистовствовали, а их хозяева-колхозники вздыхали с облегчением: что если бы был прицеп!..
Говорят, что езда укачивает. Это отсталое представление о езде давно отошло в СССР в область предания. Через несколько километров из Столбышева вытрусило, выбило сон и он почувствовал прилив сил и бодрости. И попадись же, как на беду, в это время на дороге заяц.
— Держи его!.. Ату!.. — заорал хозяин райкома. Джип, как гончая собака, запрыгал через ямы, бугорки, пни. Заяц курьерским поездом мчал по полю, прижав уши.
— Врешь, не уйдешь! — по-марксистски предрекал будущее Столбышев.
Потом раздался треск и жалобное мычание: машина налетела днищем на пень. Козел легко и свободно, как ангел, отделился от сиденья, пролетел несколько метров, брякнулся о землю, но сразу же вскочил на ноги и вприпрыжку побежал подальше от таких веселых товарищей. Столбышев навалился грудью на переднее сидение, но остался жив и здоров. Он встал, топнул ногой по железному полу, сделал несколько танцевальных движений руками и пропел с бессмысленным выражением на лице: «Тай-тай… та-ра-та-тай…» Затем он не удержался на ногах, шлепнулся на сиденье и запрокинул голову.
— А все-таки движемся к коммунизму! — заключил он, наблюдая за плывущими облаками.
Шофер Гриша стонал.
ГЛАВА XI. Великое нашествие
В орешниковском райкоме, райисполкоме, райкоме комсомола — в этих трех китах, которые, опираясь на силу четвертого кита — районный отдел МВД, держали на себе советскую власть в районе — было много служилого люда. Так много, что наблюдательный дед Евсигней часто говаривал: «Вот ежели бы им всем дать лопаты и заставить копать, так они бы за одну пятилетку до Америки дырку скрозь землю прокопали б…»
Не будем спорить со старым человеком. Может быть, у него были неточные познания в географии и о величине земного шара. Может быть, он явно преувеличивал силы бюрократов. Деду это вполне простительно, потому что в самой деревне Орешниках количество партийных, советских и комсомольских работников можно было сравнить с количеством кроликов в Австралии, где, как известно, они являются страшным бедствием для страны. И это только в районном центре. А сколько их по всему району?..
И вот в это утро привыкшие ко всяким зрелищам орешане высыпали на улицу посмотреть великое нашествие.
На подводах, верхом, на велосипедах, пешком, ехали, шли инструкторы райкома, штатные пропагандисты, работники многочисленных отделов райисполкома, комсомольские работники, парторги, уполномоченные, особоуполномоченные, теребильщики, инспектора, работники сельских советов. И кого, кого только здесь не было!..
На одном возу ехало сразу четыре уполномоченных. Рядом на коне без седла ехал штатный пропагандист. Он подгонял усталую лошадь битком набитым портфелем:
— Но! Проклятая!.. Откуда, товарищи?
— Из колхоза «За прочный мир, демократию и коммунизм во всем мире». Организовали стрижку овец…
— Много настригли?
— Какой там! Оказалось — неточные сведения. Нет там овец. Месяц пробыли, ни одной не видели.
— Но!.. Не поела, так и идти не хочет. А не слыхали, где Петрушкин?
— В этом же колхозе обследовал случай яловости коровы «Дуньки». Большой доклад, страниц на сто, составил.
— Петрушкин — ценный работник…
За возом легким пехотным шагом шел строй комсомольских работников.
— Откуда, ребята?
— Из сельсовета Тараканово. Организовывали борьбу комсомольцев за досрочное начало уборочной.
— Но!.. Пошла… пошла… переставляй ноги!.. Ну, как?
— Народа нет, работать некому…
— Беда, не хватает людей…
Отдельным табуном, размахивая портфелями и полевыми сумками, шли инструкторы райкома. Оттуда доносился разноголосый говор:
— Теребить надо. Главное, всегда за спиной стоять…
— Созвал, понимаешь, собрание, стукнул кулаком…
— У меня на лекции «Вопросы прибавочной стоимости в 1842 году в Англии в свете трудов Маркса» был такой случай…
— Лучше всего через каждые пять минут командовать: встать! Тогда не заснут…
— Здорово, Тришкин! Откуда?
— Ездил в колхоз «Радостный труд» уполномоченным по пуху и перу. Организовывал ощипку цыплят и кур…
— Куда прешь? Людей подавишь!
— Теснота, не пройти и не проехать…
Дед Евсигней, Мирон Сечкин и Бугаев сидели на скамейке у дедовой избы, курили и неторопливо переговаривались:
— Пылят, паразиты, как стадо. Света не видать…
— Вот же дармоеды! Смотри, смотри, вон тот… Эко харю разъел!
— Это штатный пропагандист райкома Матюков, — пояснил Сечкин.
Память деда была вместительна, как старорежимный сундук. Он прищурился, почесал пятерней в седой бороде и сразу же вспомнил:
— А не тот ли это Матюков, который в 28-ом году, при НЭПе, на Демьяновской ярмарке у цыган мерина украл?..
— Кажись, что-то в этом роде было…
— Ах, ты ж, ворюга! Смотри, как его разнесло!.. Помню, били тогда его цыгане пустой бочкой. Страх! Думали, что не выживет…
— Большой теперь человек Матюков. Его и сам Столбышев побаивается.
— Оно и не удивительно: жулик большой руки был! — заметил дед, погладил бороду, сосредоточенно хлопнул ладошкой по мухе, усевшейся ему на лоб, но не попал. Он проследил ясными васильковыми глазами ее полет и улыбнулся:
— Провалили, паразиты, воробьепоставки, а тут еще и уборочная на носу… Раньше, бывало, в это время уже молотьбу добрые хозяева оканчивали, а тепереча еще и уборочной не начинали. Осыпается хлебушко на корню…
— Нам-то что? Обдерут до последнего и при плохом и при хорошем урожае. Пущай осыпается, — Бугаев сплюнул длинной струйкой, не вынимая цигарки изо рта, выпустил клуб дыма и поинтересовался:
— А сколько у них пойманных воробьев?
— А ни единого. Все подохли, — дед Евсигней неодобрительно покачал головой. — Оно хоть и птица Божья, а все ж кормить надо. Одно, знай, только проценты считают. В день по пять комиссий проверяет, сколько процентов. А кормить некому. Поэтому, наверное, и созывали большое совещание. Сейчас будут штурм начинать.
— Ну, до штурма еще далеко, — высказал свое соображение Сечкин. — Штурм будет в последние пару дней…
Стихийный парад районной бюрократии окончился. Поднятая бесчисленным количеством ног, копыт, колес пыль частью осела на дорогу, частью, подхваченная ветром, понеслась, поклубилась по деревне, затмила собой солнце и, словно дымовой завесой, отрезала одну половину Орешников от другой.
Районный Дом культуры «С бубенцами» еле вместил в себя всех собравшихся на собрание. Сидя в президиуме Столбышев мигал отяжелевшими ресницами, с натугой пялил посоловевшие глаза и все время удивленно щупал себя за распухшую губу. Изредка, при особенно громком выкрике оратора: «Мы заверяем, что все будет выполнено!», он с болезненной миной на лице брался за голову.
По плану собрания должно было быть четыре доклада: Столбышев — «О состоянии районного сельского хозяйства и воробьеловства», Семчук — «0 положении воробьеловства и сельского хозяйства в районе», Тырин — «Успехи и недостатки районного сельского хозяйства». Потом было запланировано сорок два выступления в прениях. И затем заключительное слово Столбышева. Запланированный пятый по счету доклад Маланина на тему «Сельское хозяйство и воробьепоставки района» был вычеркнут из повестки дня негодующим Столбышевым: нечего болтовней заниматься, работать надо!
