Игорь Аверкиев - В ожидании людоедов; Мутное время и виды на будущее

Во-вторых. В отличие от романских и балканских фашизмов, германский нацизм абсолютно исторически уникален (случаен), хотя и породил массу последователей по всему миру. И именно вследствие этой уникальности его более или менее аутентичное воспроизводство оказалось невозможным, в отличие от его тоталитарного собрата — российского коммунизма, который оказался вполне себе воспроизводим по всему миру в основных своих качествах. И дело не в том, что, кто кого победил во Второй мировой войне, тот и стал тиражироваться. Но это отдельная тема.

В-третьих. Германский нацизм действительно имеет много общего с авторитарными режимами того времени (национализм, культ личности, этатизм, корпоративизм, антилиберализм, антикоммунизм и т. д.). Но все сходства перевешивает главное и фундаментальное отличие: абсолютизация, институционализация, технологизация массового, систематического, публичного и жестокого политического насилия. Война и террор стали в цивилизованном государстве основными инструментами национального возрождения после национальной же катастрофы.

Именно национальное возрождение Германии как великой державы, претендующей на главенствующую роль в Европе, было целью гитлеровского режима и политической платформой, объединившей большую часть немецкого народа.

В отличие от фашистских и нефашистских авторитарных режимов, германский нацизм — тоталитарная диктатура именно благодаря особой роли политического насилия. Упрощённо, именно абсолютизация насилия отделяет тоталитарные режимы от авторитарных, «социальные диктатуры» — от авторитарных, ограниченных автократий.

Почти каждый авторитарный режим на определённом этапе своего развития может столкнуться с соблазном массового, систематического, публичного и жестокого политического насилия (даже независимо от его возможностей). И если авторитарный режим отдаётся этому соблазну — он становится реальной диктатурой, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая «тоталитаризирование» своих политических оправданий.

В проблеме соотношения авторитарного и тоталитарного есть один «тупой», но важный аспект: «массовость насилия» — это сколько? Можно, наверное, поработать с конкретными цифрами, но как-то странно всё это, неловко: «нормативы числа жертв», «стандарты жестокости»… Хотя я как-то столкнулся с определением геноцида, опирающимся на порог жертв в 10 тысяч человек.

Есть косвенные показатели скатывания авторитарного режима в «социальную диктатуру»: представители режима начинают подробно и занудно, умно и «научно» объяснять, сколько и каких врагов имеет страна, почему именно они враги. Очень много выдаётся разъяснений по поводу того, как их, врагов, отличить, выявить, в чём именно их коварство, ибо настоящий враг всегда скрытен и незаметен. И этого всего должно быть много, отовсюду, из разных источников, и особенно от «простых людей», которые, чтобы защититься от врагов, должны собираться в специальные общественные организации… и так далее и тому подобное.

Я убеждён, что в силу кардинально изменившихся исторических условий ни немецкий нацизм, ни романо-балканский фашизм, ни сталинский коммунизм сегодня невоспроизводимы. Но массовое, систематическое, публичное и жестокое политическое насилие может вновь стать актуальным и в отдельных странах, и по всему миру. И цивилизованность, как и 80 лет назад, не является прививкой от такого насилия.

(См. «Путин наш хороший Гитлер»: http://www.pgpalata.ru/index/071025)

Авторитарный режим и демократия

За вычетом мифа о народовластии, демократия — это способ получения власти путём конкурентной борьбы претендентов за голоса избирателей (Джозеф Шумпетер). Демократия по факту — это всё та же власть элит, формируемая в результате более или менее честной публичной конкуренции элит за власть через выборы населением, где население выступает в качестве «технического (статистического) арбитра» — электората, мобилизуемого на участие в выборах мифом о народовластии и тому подобными мотивами. Можно, конечно, при описании этой схемы использовать словосочетания «власть народа», «суверенитет народа», а можно и не использовать.

Фундаментальное отличие демократии от традиционных форм правления (монархии, диктатуры, олигархии) — это переход от монистического к плюралистическому типу взаимоотношений внутри элит по поводу власти, что означает, во-первых, узаконивание и институционализацию разнообразия и согласования интересов элит, что предполагает и возможность коллегиального принятия властных решений, а, во-вторых, узаконивание и институционализацию самой конкурентной борьбы за власть (например, абсолютная монархия не предполагает узаконивание и институционализацию ни того, ни другого). Всё это в совокупности приводит к революции в стиле властвования: власть во многих своих проявлениях (даже в таких интимных, как борьба за власть и принятие решений) становится публичной и не привычно прозрачной. Что, в свою очередь, приводит к ускорению всех процессов во власти и элитах, что так необходимо в обществе, пережившем «модерный транзит» (но именно «пережившем»).

Демократия хороша для «народа» не «народовластием», а более качественным отбором начальников, благодаря их публичной конкуренции и более качественным принятием решений, благодаря коллегиальности, учитывающей разнообразие интересов элит. Здесь можно сослаться на известную мысль Уинстона Черчилля в том смысле, что всенародные выборы, конечно, не самый лучший способ определения и назначения государственных начальников, а коллегиальность, конечно, не самый лучший способ принятия решений, но остальные применительно к избыточно сложному модерному обществу — ещё хуже). Случится упрощение — уйдёт демократия. Демократия — дитя сложности.

Народовластие — это бред отчаявшихся, в лучшем случае — молитва для униженных и оскорблённых, но в основном — просто демагогия властей.

Народовластие работало бы и существовало бы, если бы однажды где-то на земле состоялись выборы, на которых бы больше половины избранных представителей народа были кухарками, инженерами, водителями троллейбусов. Но таких результатов на выборах нигде и никогда не было. На любых выборах, хоть в Америке, хоть в России, как минимум, 95 % избранных народом представителей являются представителями элиты (правящего, господствующего, управляющего класса), даже если эти представители элиты — члены коммунистической партии.

Простые люди выбирают только непростых людей, бедные выбирают только богатых, в начальники люди выбирают только начальников. Исключения бывают, но они именно исключения. В Советском союзе выбирали в депутаты доярок, пастухов и токарей, но там, как известно, выборов не было, поскольку кандидат на каждом избирательном участке был всегда один и назначенный сверху. Чтобы простой человек выбрал во власть простого человека, его нужно заставить.

Немногие романтичные простолюдины могут считать, что выбирают на выборах своих «представителей», но остальные-то знают, что выбирают «начальников». Вот и получается, что человек, считающий, что выбирает на выборах «своего представителя», — живёт при народовластии, а его сосед, считающий, что выбирает на выборах «своего правителя», — просто живёт.

Безусловно, «люди власти» в своих интересах всегда вынуждены учитывать интересы простолюдинов, и в этом смысле являются их «представителями». Но «люди власти» ровно настолько удовлетворяют интересы простолюдинов, насколько удовлетворение интересов простолюдинов позволяет властвовать над ними.

В модерных обществах выборы оказались самым эффективным для элит способом легитимации (узаконивания) власти в условиях кризиса традиционных способов легитимации (аристократия, монархия — происхождение, наследование, богоданность-богоизбранность, насилие). А «легитимация власти» — главная проблема любой власти, любых элит. Выборы позволили элитам упорядочить и узаконить внутри себя саму борьбу за власть, превратив её в более или менее мирную публичную конкуренцию за политические посты по прозрачным, конвенциональным и надёжным для элит правилам. Немаловажно и то, что выборы, в сравнении с традиционными способами борьбы за власть, свели к минимуму смертность в элитах, связанную с этой самой борьбой. Кроме того, демократические выборы для элит — это ещё и рекрутинговая процедура: и внутриэлитный институциональный лифт, и способ выявления и отбора перспективных персонажей «из народа». С помощью выборов элиты пополняются, проветриваются и поддерживают внутреннюю динамику.

Парламент, как избранный населением коллегиальный орган, в этой парадигме предстаёт стабильной и удобной для элит переговорной площадкой для согласования и установления общих правил (законов) и для дележа властных полномочий, национальных ресурсов и налоговых поступлений. А бюджет является соответствующим межэлитным соглашением, фиксирующим и легитимирующим этот делёж. В конечном счёте, парламент представляет собой традиционный элитарный «закрытый клуб» с жёстким отбором участников (только депутаты) и безукоризненной иерархией, опирающейся на размер фракций.