Александр Шубин - 1937. АнтиТеррор Сталина
Политическая биография большевиков не дает никаких оснований для того, чтобы согласиться с гипотезой О. Лациса о том, что «не недостаток ума, а избыток благородства помешал российским революционным интеллигентам вовремя понять и убрать Кобу».[6] Более резонно мнение Л. Фейхтвангера: «Большинство этих обвиняемых были в первую очередь конспираторами, революционерами; всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота — в этом было их призвание».[7]
Конечно, с позиций сегодняшнего дня нельзя утверждать, что сталинские обвинения «доказаны в суде». Но также нельзя на этом основании считать несуществующим антисталинское сопротивление с участием вождей идейных течений 20-х гг. Юридический подход искусственно расчленяет историю 20-х и 30-х гг. Мощные политические потоки, разбуженные Российской революцией, внезапно «исчезают», партия превращается в монолит, во главе которого стоит кровожадный маньяк, уничтожающий ради собственного удовольствия и мелкой мести пассивных невинных агнцев (в недавнем прошлом — неуступчивых, полных идей и амбиций революционеров).
Но приверженцы юридического подхода утверждают: нет, не было опасных для Сталина групп и движений. Ведь они не оставили после себя документов, проектов конституций, как, скажем, декабристы или петрашевцы. Но декабристы успели выйти на Сенатскую площадь «в свой назначенный час». Однако могли и не успеть. Александр I получал предупреждения о заговоре, но не принял мер. А если бы принял, мы бы судили о заговорщиках по их признаниям и проектам конституций. Коммунистические лидеры, обвиняемые в заговоре век спустя, признавались в преступлениях, но им не было нужды перед самым арестом писать какие-то проекты программ. Свои идеи они подробно сформулировали в 20-е гг.
Юристы невиновны в возникновении этого подхода, они делают свое дело, устанавливают чистоту доказательств вины в суде. Нечисто доказано — значит не доказано. Но чисто юридические аргументы для историка недостаточны. Неправовые методы следствия в Средние века не позволяют отрицать возможность существования в то время заговоров. Исторический подход требует критического анализа всех доступных источников, сравнения их достоверности с учетом информации, выходящей за рамки следственного «дела».
Юридический подход игнорирует социальную среду, реальное обострение социального противоборства, оцененное Сталиным как «обострение классовой борьбы». Еще Бухарин возражал: какое может быть обострение классовой борьбы, когда капитализм разгромлен? Но сегодня правомерно поставить и другой вопрос: а как его может не быть, когда взбаламучены миллионные человеческие массы?
Стратегия Сталина — наиболее последовательное и грубое проведение марксистского социально-экономического централизма — могла осуществиться только через преодоление сопротивления всех социальных слоев, насильственной трансформации всех структур страны в единую монолитную вертикаль власти. Все должно было сопротивляться этому процессу — личность крестьянина и чиновника, горизонтальные общественные связи, сохранившиеся с начала века, все классы, характер которых болезненно изменялся, и, наконец, сама правящая бюрократия. Потому что в финале начавшегося социального процесса сжатия власти она должна стать послушным инструментом узкой олигархии. Вся классовая мощь бюрократии должна была сосредоточиться в центре абсолютной власти, что противоречило интересам каждого слоя бюрократии в отдельности. К тому же такая перестройка порождала многомиллионные маргинальные массы, часть которых сплачивалась вокруг олигархии в противостоянии более широким правящим слоям, а часть с надеждой ждала крушения большевистского режима.
В 1930–1932 гг. партия столкнулась с крупнейшим после 1921 г. социальным кризисом. В 1930 и 1932 гг. происходили волнения в городах: в Новороссийске, Киеве, Одессе, Борисове, Ивановской области. А это уже недалеко от Москвы. Сталин ответил на бунты не только силой — была введена новая система распределения по карточкам, где наилучшее снабжение предоставлялось чиновникам и рабочим столиц, а также наиболее важных производств, а также «ударникам». В Новочеркасске рабочие крупных заводов не поддержали выступление горожан. Но проблема оставалась серьезной — в провинции могли возникнуть очаги восстаний с центрами в небольших городах. Часть крестьян люто ненавидели коммунистов. Интеллигенция роптала. Среди участников Гражданской войны шли разговоры: «За что боролись?!»
Страна оказалась на волосок от новой революции. Но для революции нужно не только отчаяние. Нужна надежда, уверенность масс в том, что, если свергнуть ненавистную верхушку, страна не окажется в состоянии хаоса. Есть ли достаточно опытные люди, способные взять управление страной на себя?
Сколько бы инакомыслящие ни каялись в ошибках, но в стране не произошло ничего, что могло бы убедить их в успехе сталинской политики. Издержки индустриального рывка Первой пятилетки были колоссальны, разразился голод, а намеченные в 1930 г. показатели не были достигнуты.
Подпольная оппозиция сохранялась и ждала удобного случая, чтобы остановить сталинскую альтернативу и отстранить от власти ее лидера. В условиях авторитарного и тем более тоталитарного режима это называется заговором.
Как отделить реальность от вымысла ОГПУ?
Н.Н. Покровский предложил использовать для анализа документов процессов 30-х гг. методику Я.С. Лурье, рекомендованную для анализа средневековых процессов: в тенденциозном источнике достоверно то, что противоречит тенденции, и не достоверно — что ей соответствует.[8] К этому правилу необходимо дополнение. Реальность может и соответствовать тенденции следствия, но мы имеем право утверждать это, если имеем еще какие-то источники, подтверждающие «тенденциозный» факт.
Что считать «тенденцией» следствия в «делах» 30-х гг.? Инакомыслие подследственных? Их отрицательное отношение к коммунистическому режиму? Наличие антибольшевистских организаций? Готовность поддержать интервенцию? Вредительство? Наличие оппозиционной организации — вопрос толкования. Организацией можно называть и кружок инакомыслящих, и разветвленную партию. Это просто разные организации. Но в условиях острого социального кризиса политические клубы могут быстро превратиться в массовые движения.
Почему сажали «спецов»?
Первая пятилетка сопровождалась арестами «спецов» — инженеров, ученых, публицистов, обвинявшихся во вредительстве и подготовке свержения советской власти с помощью интервентов. Такова «тенденция следствия». Если вынести ее за скобки, останется еще много интересного.
В 1929–1930 гг. ОГПУ заявило о раскрытии нескольких групп, работавших в режиме «теневого кабинета»:
Промышленная партия (лидеры — инженер П. Пальчинский, директор теплотехнического института, профессор Л. Рамзин, зампред производственного отдела Госплана, профессор И. Калинников и др.), Союзное бюро РСДРП (меньшевиков) во главе с членом коллегии Госплана В. Громаном и Н. Сухановым; Трудовая крестьянская партия (лидеры — ученые-аграрники Н. Кондратьев, А. Чаянов, П. Маслов, Л. Юровский), группа ученых-гуманитариев Академии наук во главе с академиками С. Платоновым и Е. Тарле, организация военных специалистов и многочисленные группы вредителей в отраслях народного хозяйства (военная промышленность, снабжение мясом и др.). Еще до суда по стране шли демонстрации с лозунгом «Расстрелять!». На суде обвиняемые занимались самобичеванием, признавая свою вину. Но не все дела были доведены до суда, не во всех обвиняемых сталинское руководство было «уверено»…
Общество не видело ничего невероятного в том, что бывшие члены оппозиционных партий продолжили свою борьбу в подполье. Даже после разоблачения методов, которыми готовились процессы 1936–1938 гг., процессы 1930–1931 гг. некоторое время считались «подлинными». В 90-е гг. ситуация изменилась «вплоть до наоборот».
Решающим основанием для отрицания достоверности показаний меньшевиков, да и участников других групп, является письмо одного из обвиненных на процессе «Союзного бюро» М.П. Якубовича, направленное в мае 1967 г. Генеральному прокурору СССР, в котором он рассказал о методах следствия.
Якубович утверждал, что «никакого «Союзного бюро меньшевиков» не существовало». Показания Якубовича и ряда других меньшевиков и эсеров были получены в результате физического воздействия: избиений, удушений, отправки в карцер в холодную или жаркую погоду, лишения сна. Якубович утверждает, что дольше всех держались он и А. Гинзбург, и даже попытались покончить с собой. И, только узнав, что все уже сдались, а также под воздействием пытки бессонницей, Якубович стал давать нужные показания.[9] Утверждение Якубовича о том, что он сдался последним, не совсем точно: Якубович и Гинзбург «сломались» в декабре 1930 г. и сразу стали давать показания в соответствии со сценарием следствия, в то время как один из основных обвиняемых Суханов в декабре еще давал показания, расходившиеся с версией следствия.
