Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №25 от 19.06.2012
30/VI 41. Не знаю, дадут ли мне работу? Как долго придется оставаться здесь?
Где и когда производить долгожданного сына Маира? Надо искать работу, искать квартиру.
Всех евреев (мужчин) гонят на работы по уборке города.
Вчера пошла проведать своих больных. Пошла на фабричную улицу, где жила пациентка Б. с пороком сердца. От этой улицы остались одни развалины, печки. Кое-где еще тлели остатки. Уцелел только монастырь. На этой улице преимущественно жили евреи.
Пошла я в одну русскую семью. Пациент 19 лет, юноша, бежал с температурой 39 и после бомбардировки выздоровел. Они меня снабдили черными сухарями. Все ко мне очень сочувственно относятся, что действует на меня угнетающе.
Все мысли, всё обращено к Маиру. Неужели кончилась на этом моя счастливая семейная жизнь? Неужели я вдова в 23 года и мой ребенок никогда не будет знать отца? Как это тяжело! Тем более, что лечение будет платным и никогда не буду уверена в наличии работы. Это ужасно!
5/VII 41. Введены знаки отличия для евреев и принудработы. Все евреи хотят получить где-либо место, чтобы не ходить на принудработы.
Вчера был первый день начала моей «работы». У нас 10 районных врачей. Из советских врачей я одна в Гродно. Кругом говорят только по-польски, русского как ни бывало. Я почти ничего не понимаю. Придется учиться. Истории болезней надо писать на польском языке. Мне очень одиноко и скучно, тем более без работы. Хлеб мне дает соседка. Я его экономлю. Съедаю в день по 150 г. Сухари уже съела. Молоко с сегодняшнего дня получать не буду. Молочник требует за молоко вещи, а денег не берет. Пытаюсь устроиться работать в госпиталь. Там дают обед.
Из квартиры меня стараются выселить. Каждый погорелец зарится на квартиру и ходит в магистрат. «Вас, советских, всё равно будут выселять в одно место, потом высылать», - эту фразу приходится слышать часто.
Вчера гадала мне соседка: «Маир жив, вероятно, в плену, бежит из плена, увидимся не скоро. Меня ожидают одни неприятности». Я это и без гадания знаю.
Часа три лежала в кровати и мечтала, как мы встретимся с Маиром. У меня тогда уже будет сын. Тогда Маир нас вместе будет носить на руках. Я чувствую страшную слабость. Как я буду работать? Мне сейчас даже сидеть тяжело. Мне еще осталось ходить 3 месяца. Тучи надвигаются со всех сторон, будет дождь, а где мой Маир? Мне передали, что он ушел вечером 22/VI в числе 30 командиров с пушками. Они сели на машину и уехали прямо по полю за Станиславово. Куда успели они доехать? Хотя бы получить известие, что он жив. Какая бы была это радость!
13/VII 41. Уже 3 недели, как я одна. Впервые я среди народа одна. Да… я чувствовала себя одной, но в семье я об этом забывала. Как полон был мой дом, когда был Маир! Сходила к соседке в огород. Там я застала веселую компанию вместе с немцами, которые загорали. Присутствие «советской женщины» вдохновляет всех на разговоры о Советской власти, о низком культурном уровне советских людей. Рассказывали о том, как жены командиров купили шикарные ночные рубашки и отправились в театр. О том, «как воспитаны» советские мужчины и на что похожи жены. «Это страна малограмотных людей с азиатской культурой, управляемая жидами, которые прикрываются избранными кухарками и работницами». Я выслушивала всё молча. Здесь я сама не видела порядочных людей. Но я чувствовала, что это все обвинения обращены ко мне. Наконец М-ский сказал: «Я уверен, что все, кто здесь остался, нас ненавидят. Если только придет Советская власть, они побегут с доносами на нас. В этом я уверен, и меня никто не разубедит». Это уже было сверх моих сил. Выслушивать 2 часа без всякого перерыва в сущности одно и то же. Каждый старается поддеть тебя, отомстить за всё. Видя, что меня мало прошибёшь этим, назвать меня достаточно ясно шпионкой и предательницей. Я не могла остаться в этой компании. Я убежала. Дома горько плакала. Маира нет, одна. Я убита личным горем, а тут каждый хорошо знакомый даже старается тебя уколоть, ущипнуть. Да, мне нет места ни в польской, ни в русской компании. Я теперь хорошо должна это усвоить и сидеть дома. С этого дня так и будет. Кто хочет, может приходить ко мне. Очень грустно, что я должна отказаться от всякого общества и замкнуться в свой собственный мир.
В тени 31 градус. На солнце больше 40. Очень жарко ходить.
Хорошо, что живот у меня не так велик, как у моей соседки, хотя у обеих у нас 7 месяцев. Придется ходить и работать до конца. Пока на работе я получаю 1/2 кг в день за свои деньги.
Я посещала пациентов до сих пор и никогда не могла сказать, сколько надо за визит – страшно смущалась. За это меня выругала М. и говорит: «10 рублей за визит, иначе на Вас верхом будут ездить». На другой день меня попросили навестить одну больную (желудочное кровотечение). Я к ней пошла в 5-й раз. Мне пришлось сделать внутривенное вливание глюкозы. Больной на глазах стало лучше. Мне они заплатили 50 рублей. Я их взяла (скрепя сердце от непривычки). К вечеру кровотечение повторилось, и я отправила ее в больницу в очень тяжелом состоянии. Другая пациентка сказала: «Вы здесь недалеко живете. Мой муж вечером Вам деньги занесет». На другой день больной стало лучше, и она денег не прислала. Впредь буду умнее и менее деликатной. Вернее, я собираюсь стать такой. Во всяком случае у меня осталось 35 рублей +50 я получила - итого 85 руб. Я почувствовала насколько я стала богаче.
Теперь буду заниматься.
29/VII 41. Каждый день происходит что-либо новое.
Сегодня выходит газета на белорусском. На днях в магистрате было собрание русских и «белорусов». Собираются поставить во главе белорусского бургомистра. Русские в почете! Смешно! Прошла перепись.
В деревнях уже выдают новые паспорта. С завтрашнего дня буду принимать в амбулатории с 10 до 12 по немецкому времени.
Дома я всё одна да одна.
Воспоминания
АрестРаздался резкий стук в парадную дверь. Никого я не ждала. Сегодня вышла на работу в амбулаторию. Сдала требуемую администрацией анкету, которую с трудом заполнила на немецком языке. На работе все говорили на польском, а я была единственная русская- советская. Я уже почувствовала, как стали сторониться меня мои прежние приятельницы, избегая русской речи. «Ничего,- подумала я, - это перенести можно!»
К концу работы, от которой нельзя было утомиться, я почувствовала озноб, недомогание. Когда я кормила сынишку, то заметила на груди начинающийся фурункул в виде розового пятна с точечной гнойной головкой в центре. Тогда стало понятно происхождение этого озноба. Я легла в постель, температура поднялась до 40. Я смогла себе позволить такую роскошь, у меня была няня, о которой речь будет идти позже.
А в дверь стучат всё настойчивее. Лидия Ивановна, так звали няню, впустила непрошенных гостей. Я увидела двух жандармов в зеленых мундирах, полных, уже немолодых. Около них услужливо увивался молодой поляк-переводчик. За ними вошли еще четверо каких то людей. Мне сразу стало понятно: враги в моем доме с недобрыми намерениями. Подошедший ко мне жандарм спросил меня по-немецки, могу ли я подняться с постели. Я, конечно, сказала, что могу. Ведь скажи «не могу» - сами подымут! Я накинула на себя домашнее фланелевое платье.
Пожилой жандарм сказал: «Мы Вас должны взять и повезти для дачи свидетельских показаний». Очевидно, не хотели они видеть истерию сопротивления. Вообще не знаю, чем было вызвано их «благородство». Ведь знали они, что везут меня в тюрьму, ведь знали, что я оставляю 28-дневного ребенка!
Я попросила разрешения покормить ребенка, для чего удалилась в другую комнату. Меня обступили соседи и чужие совсем люди. Кормя малыша, я быстро давала распоряжения Лидии Ивановне, а главное - своей приятельнице, в доме которой я сейчас жила, Кире Щербицкой. Я знала, что расстаюсь с сыном и, возможно, навсегда, но слез моих и моего душевного смятения никто не увидит. Я же среди врагов. Единственные, кто мне помогут, - это Кира и Л. Ив., которая остается с новорожденным.
Вам интересны мои распоряжения? Извольте: адрес моих родителей в Ленинграде, куда переслать ребенка после моей смерти, чем кормить - у меня запасы манной, риса, сахара. А утром попросите грудного молока у кормящей соседки доктора Исакович.
Когда я направлялась кормить сына, я спросила, нужны ли какие документы? Тут быстро в разговор вмешался толмач-полячок и по-польски мне сказал: «Если пани признается, что она Бесолова, то документов уже не требуется. Мы берём Вас для того, когда документы уже не нужны!»
«Сволочь! - подумала я, - всё равно слез моих тебе не увидать, не получишь ты этого удовольствия!»
Вот последние распоряжения отданы, засунута наспех пеленка в лифчик, чтобы не промокнуть от молока. Весть о моем аресте быстро разнеслась по всему дому. Все жильцы высыпали на улицу. Никого я не видела, только слышала, как всхлипывали женщины. Женщины! Они понимали эту трагедию! Я еще не успела ее ощутить. Слишком все быстро произошло. Я уже сижу в машине «скорой помощи», которая мчится по направлению к гродненской тюрьме.
