Антон Носик - Изгои. За что нас не любит режим
По-моему, совершенно естественно вспоминать имя Ксензова в связи с блокировкой соцсетей в России – даже если он однажды перейдет на работу в Фейсбук, Госдеп или Общество защиты Интернета.
Сколько лет давать за «трейлер» и «спойлер»?
Один пламенный государственник на зарплате призывает сегодня с утра пораньше защитить русский язык от иностранных слов.
Это, в общем, закономерное такое предложение, не раз высказывавшееся депутатами от ЛДПР. Которые, как известно, наделены чудесным даром предугадывать невысказанные задумки высокого начальства (зачастую обходясь совершенно без помощи интуиции). Нельзя исключить, что и у государственников на зарплате появилась эта почетная функция – вбрасывать хозяйские думки «для обсуждения», чтоб прочувствовать, дозрел ли клиент.
В самой по себе идее поставить милицию и ФСИН на стражу русской речи нет ничего ни неожиданного, ни удивительного.
Если у нас государственное чиновничество постоянно рвется указывать гражданам, какие фильмы им смотреть в кинотеатрах, какое искусство должно выставляться в музеях и галереях, какие книги допустимо читать, на какие сайты заходить, в каком духе воспитывать детей, какую еду и лекарства принимать внутрь и что думать о событиях сентября 1939 года, то рано или поздно должны добраться и до госуправления словами языка – наладив цепочку совершенно понятных механизмов. Сперва через Госдуму и Совфед проводится ворох законов, содержащих запреты на те или иные импортные слова, устанавливается норма ответственности за их использование для юридических и физических лиц, потом подключаются МВД, ФСБ, Росгвардия, Роскомнадзор, СКР, прокуратура и суды для наказания нарушителей. Причем, очевидно, запрет употребления иностранных слов как ответственность за всякое иное мыслепреступление следует принимать по «антитеррористическому пакету» (не по экономическому же!), в результате чего нарушителям запретов будут сразу шить экстремистские статьи, «преступление против конституционного строя РФ», как сказано в моем собственном обвинительном заключении. Это значит, что любому расследованию будет придаваться гриф «особой важности», который позволит поучаствовать в каждом из таких дел всей цепочке от оперов ГУПЭ до генералов ФСБ, и все смогут заработать по палке в рапорт за успехи в очередном спасении Отечества от супостата…
Но это все не интересно, потому что о механизмах функционирования этой системы я уже тут не раз писал: топтунам без разницы, на что возбуждаться. А вот про сам феномен «засорения» русского языка иностранными словами стоит все же уточнить, откуда он взялся.
Конечно, любого образованного человека в наши дни просто обязан бесить тот адский наплыв бездумных иностранных заимствований, которыми за последнюю четверть века засорена устная и письменная русская речь. Ивенты с мерчендайзерами, коучи с икспириенсом в тимбилдинге, трейдинг бондами на стокмаркете, инсайт с инсайдом про экзитполы/АйПиО – вот это вот все. Хорошо помню, как в 1993 году приезжал к нам в Израиль из Москвы покойный Илья Кормильцев, полиглот, умница и филолог, и привез новый русский анекдот:
«Наше почтовое отделение предлагает клиентам новые виды услуг: маркетинг, конвертинг, лизинг и прилепинг».
Анекдот этот показался мне тогда очень смешным, но совершенно абсурдным, в духе «Сколько волка ни корми, все равно у слона больше». Лишь вернувшись в Россию несколько лет спустя, я осознал, до какой степени конкретно и правдиво эта шутка отражала реальные процессы замусоривания повседневного русского языка. И понятно, что процессы эти не в последнюю очередь связаны с малой грамотностью и тотальным отсутствием чувства языка у внедряльщиков. Которые свое профтехобразование получали на недельных экспресс-курсах, где нахватались терминов, но не имели ни времени, ни ума их толком осмыслить – и потащили в бизнес-практику, сформировав в каждой отрасли свой жаргон, богатый на бессмысленные иностранные кальки.
При желании любой из нас может назвать 10, 50 или 100 терминов, которые сегодня уже вошли в словари русского языка, но изначально они в нем совершенно не нужны были, потому что полностью дублируют по смыслу уже существовавшие в обиходе, всем понятные слова и выражения. Скажем, ритейл – это розница, никак иначе. Клиренс в автомеханике – это просвет. Не нравится просвет, можно «зазор». Клиренс в медицине – это очищение, выведение. Хилер – это целитель. Риэлтор – это маклер. Чек-ап – обследование, диспансеризация. Иностранные слова, не привносящие новых смыслов, языку не нужны. Они там заводятся от отсутствия гигиены речи. Об этом можно сожалеть, можно воздерживаться от использования всех этих паразитов в собственной речи, но увы: если слово-паразит прижилось в широком речевом обиходе, его место – в словаре.
Однако больше возникает в языке не глупых двойников типа «ритейла», а слов, которые отражают принципиально новые явления, которых никогда раньше не было ни в обществе, ни в природе, поэтому они не имеют привычного названия, и придумывание для них неологизма – процесс естественный для любого языка. И, чтобы рассуждать о «правильном» русском словообразовании, нужно просто учитывать специфику именно русского языка. Который имеет свой, очень понятный путь – не уникальный, но и не идентичный другим языкам Европы.
Самый наглядный и простой из нашего времени пример – компьютер. Слово для обозначения этого явления более или менее одновременно начало входить в обиход во всем мире. Исходно computer – это классика английского словообразования. Взяли американцы свой глагол to compute, вычислять, прицепили суффикс – er, указывающий на деятеля, получили слово, буквально переводящееся на иностранные языки как «вычислитель». А дальше все народы мира начали это слово перенимать к себе. И тут прекрасно отразился тот самый особый путь.
Французы, немцы, израильтяне, чехи без труда повторили упражнение американцев: взяли свой глагол со значением «вычислять», прицепили суффикс деятеля, получили не заимствование, а неологизм из местного корня. Ordinateur, Rechner, махшев, počitač. Слова, не похожие на «компьютер» по звучанию, но идентичные ему по смыслу.
Русскому языку по самой его природе такой путь оказался не органичен. Разумеется, по этому пути пытались пойти. Назвали компьютер «электронно-вычислительной машиной», сократили до ЭВМ, в начале 1980-х, с появлением PC, добавили слово «персональный» и заново сократили – уже до пЭВМ. В те же годы из русских переводов Лона Пула и оригинальных руководств Брябрина посыпались на голову публике другие термины, образованные тем же способом: ОЗУ, ПЗУ, ЦПУ, НЖМД, НГМД, манипулятор типа «мышь» и т. п. Все это были официальные обозначения, и ни одно из них не прижилось. Потому что русский – это такой специальный язык, который привык любую терминологию перенимать из того обихода, откуда она к нам пришла. Это для живого русского языка совершенно естественный, органичный и освященный веками успешной практики процесс. У нас даже «столяр» и «слесарь» – слова иностранного происхождения, не говоря уже о солдате, матросе, капитане, командире, об армии и флоте, авиации и космонавтике, о патриархии и администрации президента. Местами эта вековая традиция доходит до явного абсурда, как в случае с норд-остом и зюйд-вестом. Которые в момент своего прихода в русский язык были, очевидно, избыточны, все бы нормально поняли «северо-восток» и «юго-запад», но они прижились на ура, потому что это совершенно органичный путь, и само голландское звучание тут несет нашу смысловую нагрузку, которой нет в исходных голландских словах.
В разные эпохи случались в России патриотические движения, пытавшиеся бороться с «засорением» русского языка путем «импортозамещения», – но никакие тихогромы, мокроступы, топталища, шарокаты, ячества, рожекорчи и крестословицы у носителей живого языка не получили поддержки. А фортепьяно, калоши, тротуары, биллиард, эгоизм, гримаса и кроссворд – вполне родные для любого русскоговорящего человека слова. Над потугами Шишкова вырабатывать русский лексикон, исходя не из языка, а из политической догмы, стебался еще Пушкин в первой главе «Онегина»:
В последнем вкусе туалетомЗаняв ваш любопытный взгляд,Я мог бы пред ученым светомЗдесь описать его наряд;Конечно б это было смело,Описывать мое же дело:Но панталоны, фрак, жилет,Всех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо б меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический словарь.
Естественный процесс появления новых слов в русском языке не исключает появления слов с местными корнями. В той же компьютерной терминологии, хоть и не покатило название ОЗУ, мы все же говорим не RAM, а оперативка, более формально – оперативная память. Винчестер, он же хард, со временем стал называться жестким диском. Слово «дискета» хоть и иностранного происхождения – но все ж не «флоппи-диск», как она именовалась в странах-экспортерах. Дисководы в свое время уверенно победили «флоппи-драйв». Опять же, «планшет» – слово иностранное, но ни разу не «таблет», как именуют их в стране происхождения. То есть в появлении слов с русскими корнями для обозначения новых явлений ничего невозможного нет. Просто это у нас не путь умолчания, а менее частый вариант.
