Пётр Кропоткин - Хлеб и воля

Именно в этом заключается, по нашему мнению, весь вопрос — в том, чтобы предложить крестьянину в обмен на его продукты не клочки бумаги, — что бы ни было на них написано, — а самые предметы потребления, в которых он нуждается. Если это будет сделано, жизненные припасы будут отовсюду стекаться в города. Если этого не будет — мы будем иметь в городах голод со всеми его последствиями: реакцией и подавлением революционного движения.

Мы уже видели, что все большие города получают хлеб, муку, мясо, не только из провинции, но и из-за границы. В Париж из-за границы присылаются бакалейные товары, пряности, рыба, различные продукты, составляющие предмет роскоши, и значительное количество хлеба и мяса.

Но во время Революции на заграничный ввоз нельзя будет рассчитывать, или, по крайней мере, придётся полагаться как можно меньше. Если теперь русский хлеб, итальянский или индийский рис, а также испанские и венгерские вина наполняют западно-европейские рынки, то это происходит не от того, что в странах, вывозящих их, этих продуктов слишком много, или что они растут там сами без труда, как сорная трава в поле. В России, например, крестьянин работает по шестнадцати часов в сутки и голодает от трёх до шести месяцев в году, чтобы продать свой хлеб на вывоз и заплатить подати помещику и государству. Как только хлеб собран, полиция уже является в русские сёла и продаёт у крестьянина последнюю корову, последнюю лошадь, в уплату недоимок и выкупных платежей — если только крестьянин сам уже не продал своего урожая скупщику, на вывоз за границу. Таким образом, крестьянин оставляет себе хлеба на девять, на шесть месяцев, а остальное продаёт, чтобы его корову не продали чиновники за три рубля. А затем, чтобы прожить до нового урожая — в течение трёх месяцев в хороший год и полгода в плохой год — он примешивает лебеду в свой хлеб, в то время как в Лондоне лакомятся бисквитами из его муки. Теперь хорошо известно из самих казённых статистик, что если бы из Европейской России не вывозили ни одного пуда ржи и пшеницы, то их было бы ровно столько, сколько нужно на прокормление населения.

Но как только произойдёт революция в России, русский крестьянин оставит свой хлеб для себя и для своих детей. Итальянские и венгерские крестьяне сделают то же самое, и будем надеяться, что этому примеру последуют и индусы. Даже в Америке производство пшеницы сократится, если только и там начнётся рабочее движение. Следовательно, на привоз хлеба и кукурузы из-за границы плохой будет расчёт.

Вся наша буржуазная цивилизация основана на эксплуатации низших рас и стран с отсталою промышленностью, и первым благодеянием революции будет то, что она позволит освободиться этим, так называемым, низшим расам, от их якобы цивилизованных благодетелей. Но это освобождение будет иметь последствием значительное уменьшение притока жизненных припасов в большие западно-европейские города.

Относительно внутренних дел предсказать что-нибудь оказывается труднее.

С одной стороны крестьянин несомненно воспользуется революцией, чтобы распрямить свою спину, согнутую над землёю. Вместо того, чтобы работать по четырнадцати и шестнадцати часов, как теперь, он совершенно справедливо захочет отдыхать половину этого времени, что может повести к уменьшению производства главных жизненных продуктов — хлеба и мяса.

Но с другой стороны, производство, наоборот, усилится от того, что крестьянину не придётся больше работать на тунеядцев. Будут расчищены новые земли, будут пущены в ход новые, более совершенные машины. — «Никогда ещё земля не была так хорошо вспахана, как в 1792 году, когда крестьянин получил ту землю, которой так давно желал», говорит Мишле в своей истории Великой Революции.

Через очень короткий промежуток времени, когда усовершенствованные машины и химическое и всякое другое удобрение станут доступны общинам, каждый крестьянин сможет вести усовершенствованную, усиленную, интенсивную культуру. Но в начале есть основание думать, что, как во Франции, так и в других странах, произойдёт уменьшение количества земледельческих продуктов.

Благоразумнее поэтому предполагать, что привоз продуктов, как из местностей внутри страны, так и из-за границы, в общем уменьшится.

Как же пополнить этот недостаток?

Очень просто: заменить недостающее собственными силами. Нечего искать в тумане разрешения вопроса, когда оно так просто.

Большие города должны заняться обработкой земли, подобно деревням. Нужно вернуться к тому, что называется в биологии «интеграцией функций)». После того, как установлено разделение труда, приходится «интегрировать» соединять; таков ход вещей во всей природе.

Впрочем, помимо всякой философии, самоё течение событий несомненно приведёт к этому. Если только Париж узнает, что через несколько месяцев он должен остаться без хлеба, он займётся обработкой земли.

Но откуда взять землю? — В земле недостатка не будет. Большие города, а Париж в особенности — окружены парками богатых собственников, миллионами десятин, которые только и ждут того, чтобы разумный труд земледельца превратил их в плодородные поля, гораздо более плодородные, чем южно-русские степи, покрытые чернозёмом, но выжженные солнцем.

Рабочие руки? Но чем же будут заниматься два миллиона парижан, когда им не нужно будет больше наряжать и занимать русских князей, румынских бояр и жён берлинских финансистов?

Благодаря созданным нашим веком машинам, благодаря уму и техническим знаниям рабочих, опытных в деле пользования усовершенствованными орудиями, имея к своим услугам изобретателей, химиков, ботаников, профессоров в Jardin des Plantes и огородников из Gennevilliers[6], пользуясь всеми средствами для увеличения числа существующих машин и испробования новых; наконец, благодаря организаторскому духу, энергии и предприимчивости парижского населения — земледельческий труд парижской анархической коммуны будет совершенно иной, чем работа современных крестьян где-нибудь в Арденнах.

Пар, электричество, солнечная теплота и сила ветра очень скоро будут пущены в дело. Паровые плуги, машины для очистки земли от камней быстро выполнят всю подготовительную работу, и земля, размягчённая и удобренная, будет только ждать разумного труда человека — особенно женщины — чтобы покрыться тщательно выращенными растениями, которых будут снимать по три и по четыре жатвы в год.

Учась садоводству, под руководством опытных специалистов, имея возможность пробовать на специально отведённых местах всевозможные способы обработки, соперничая между собою для достижения наилучших результатов и при этом черпая в физическом труде — не в непосильном и чрезмерном труде — те силы, которых так часто не хватает жителям больших городов, мужчины, женщины и дети с радостью займутся полевыми работами, которые перестанут быть каторжным трудом и превратятся в удовольствие, в праздник, в обновление человеческого существа.

«Бесплодных земель нет! Чего стоит человек, того стоит земля!» — таково последнее слово современного земледелия. Земля даёт всё, чего от неё потребуют; нужно только требовать умеючи.

На практике, даже такой небольшой территории, как два округа — Сены и Сены с Уазой — было бы достаточно для того, чтобы пополнить недостачи, вызванные революцией, даже в таком большом городе, как Париж.

Коммунистическая община, если она решительно станет на путь экспроприации, несомненно приведёт нас к этому соединению земледелия с промышленностью, — к тому, что человек будет заниматься и тем и другим одновременно.

Пусть только она вступит на этот путь: с голоду она уже наверное не погибнет! Опасность лежит вовсе не в этом: она лежит в умственной трусости, в предрассудках, в полумерах.

Опасность там, где её видел Дантон, когда говорил Франции: «Смелости, смелости, больше смелости!» — особенно смелости умственной, за которой не замедлит последовать и смелость воли.

Жилища.

Всякий, кто внимательно присматривался к настроению умов у рабочих, несомненно заметил, что есть один важный вопрос, по которому во Франции мало-помалу устанавливается общее соглашение. Это — вопрос о жилых домах. В больших французских городах (и даже во многих маленьких) рабочие приходят понемногу к убеждению, что жилые дома, в действительности, нисколько не составляют собственности тех, кого государство признает их собственниками, а на деле должны бы принадлежать всем жителям города. Такой поворот в умах несомненно совершается, так что уверить народ в справедливости права собственности на жилые дома теперь уже трудно.

Не собственник строил дом; его строили, украшали и отделывали сотни рабочих, которых голод толкал на работу, а необходимость существовать заставляла довольствоваться жалким заработком.