Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №29 от 17.07.2011
Известно давно, что слухи сами собой не возникают, ясно, что приводимые тут Никоновым слухи, распускали противники Годунова, а кто? Да вот кто:
"А пока придуманный боярами дикий план — посадить на пустой трон коллективного царя — не сработал: посадский люд, который созвали целовать крест Боярской думе, заволновался, зашумел, начал галдеть, что никакой такой Думы он и знать не знал, и слыхом не слыхал, и вообще давайте нам Бориску на царство!"
На тот момент самым старшим "по званию" в государстве был патриарх — как политрук, который после смерти командира берет на себя командование. Патриарх на правах старшого пошел к Годунову просить, чтобы тот сел на царство. Годунов отказался. Причем отказывался он не раз и не два. Патриарху пришлось несколько раз проводить с ним беседы с глазу на глаз, постепенно продвигая к этой мысли.
В конце концов решение о царе отложили до Земского собора, который должен был состояться 17 февраля 1598 года. На открытии съезда патриарх толкнул проникновенную речь, суть которой сводилась к тому, что "…нам, мимо Бориса Федоровича, иного государя" и искать не надо. Земский собор поддержал патриарха.
20 февраля патриарх с представительной делегацией из духовенства и народа прибыл в Новодевичий монастырь, где вместе со своей сестрой Ириной находился Годунов. Патриарх и вся делегация со слезами били челом, умоляя Годунова занять опустевший престол, но снова получили отказ.
На следующий день к Новодевичьему монастырю уже подтянулась внушительная демонстрация горожан — шли с иконами, хоругвями, женами и младенцами. Был бы на месте Годунова царь Николай Второй, он бы устроил им "Кровавое воскресенье" двумя-тремя залпами из трехлинеек. Но Годунов был мягким человеком. Он согласился стать царем.
Тут ещё уместно вспомнить, что Смутное время, наступившее затем на Руси, называли "семибоярщиной", а вы говорите народ, народ. Простой полуграмотный народ-то, как раз и оказался более компетентным в вопросах выбора руководителя государства, и именно вследствие народной поддержки Годунов и взошёл на царский трон. А отказывался Годунов (как и Иван Грозный в своё время, кстати) вовсе не из скромности, а потому что понимал, что это значит — быть царём и чем для него это может закончиться. И опасался садиться на престол Годунов не зря:
16 октября 1604 года чудесно воскресший царевич Дмитрий с огромной бородавкой на носу (она досталась ему по наследству от Гришки Отрепьева) с небольшим отрядом польских интервентов вступил в пределы Московского государства. Города сдавались Спасителю один за другим. Служилый люд перебегал к чудесному царевичу целыми толпами.
Годунов держал страну изо всех сил. Осадивший Новгород-Северский самозванец был отброшен войсками законного государя. Затем войска московского царя под предводительством Федора Мстиславского одержали еще одну победу над Лжедмитрием и оттеснили его к Путивлю. Со своей стороны политрук московский и всея Руси — патриарх Иов — сделал громкое заявление, что сына Ивана Грозного Дмитрия нет в живых, а назвавшийся Дмитрием человек на самом деле беглый расстрига Гришка Отрепьев. Заявление транслировали во всех церквях страны. Но народ уже ничего "не брал" в голову, а "выбирал сердцем", толпами стекаясь в войско самозванца.
…Я уже писал выше, что народ — свинья неблагодарная? Ну, повторюсь…
Трудно сказать, как сложилась бы судьба страны дальше, если бы дрогнувшее окружение Годунова не отравило его. 13 апреля царь проснулся утром бодрый и веселый. А после того как откушал обед, стал жаловаться на дурноту, боли в животе. Носом и через уши у него пошла кровь, и около трех часов пополудни царь скончался, как скажут позже — "от большой печали". Дальше — Смута. Время безвременья.
Отравили Годунова бояре, стекался к самозванцу толпами служивый люд, а свинья — народ. Странная логика, не правда ли?
В другой своей книжке — "Судьба Цивилизатора" Никонов приводит такой пример из истории Древнего Рима:
"Звали блистательного командира — будущего покорителя Карфагена и победителя в Третьей Пунической войне — Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Позже ему, как и его славному деду, дали почетную кличку Африканский. И добавку Младший — чтобы отличать от полководца, выигравшего Вторую Пуническую. Вся армия его любила. А поскольку грамотность была всеобщей, каждый солдат писал домой письма, в которых описывал общее незавидное положение в войсках и чудесные подвиги Сципиона. Чуть не половина мужского населения Римской республики была тогда в римском войске, так что практически все семьи Рима были осведомлены о том, кто есть ху в римской армии. Так в республике сложилось общественное мнение, сформированное тысячью независимых солдатских мнений. "Республика", кстати, в переводе с латыни, "общее дело", если кто забыл…
Посланная в Африку сенатская комиссия (с целью разобраться в причинах проволочек и общего затягивания войны) только подтвердила то, что уже знал и поддерживал весь Рим: старого козла полководца необходимо сместить, а толкового паренька — назначить. Но увы! По закону этого сделать было никак нельзя: прежде чем стать консулом, человек должен был пройти все ступени выборной лестницы — побыть сначала эдилом, потом претором, а уж потом выставлять свою кандидатуру в консулы. Сципион не был ни эдилом, ни претором. Избрать его было невозможно, а между тем дела в Африке стали настолько плохи, что перед римлянами замаячил призрак катастрофы. Снова, как во Второй Пунической, на карте стояла судьба римской цивилизации. На очередных выборах приехавший в Рим Сципион выставил-таки свою кандидатуру в консулы. На что он рассчитывал?
На всеобщую грамотность. В широком смысле этого слова. Едва он показался на Марсовом поле, политизированный народ Рима немедленно избрал его консулом. Сенаторы и юристы вышли к народу и объяснили людям, что так делать нельзя: их выбор противоречит закону Веллия от 180 года. Грамотный народ в ответ сослался на то, что по Конституции Рима, то есть по законам, оставленным еще отцом-основателем города Ромулом, именно народ является субъектом власти в стране".
Способен ли был каждый римский солдат без спецподготовки стать Сципионом? Конечно же, нет. Однако это не помешало римской солдатско-крестьянской массе сделать правильный выбор, несмотря на писаные законы. Хорошо, когда хозяином страны является народ, не правда ли?
Андрей ТРИБУНСКИЙ, г. Чайковский
ИСТОРИЯ
ЖЕНЩИНЫ НА ВОЙНЕ
(Продолжение. Начало в № 27)Ефросинья Григорьевна Бреус, капитан, врач:
"…уже война давно окончилась, я собиралась на курорт. Как раз это время Карибского кризиса. Опять в мире неспокойно стало. Укладываю чемодан, платья взяла, кофточки сложила. Ну, кажется, ничего не забыла? Достаю сумочку с документами и беру оттуда свой военный билет. Думаю: "Случится что, я там сразу пойду в военкомат".
Уже я на море, отдыхаю и возьми расскажи кому-то за столиком в столовой, что ехала сюда и взяла военный билет. Я так сказала, без всякой мысли или желания порисоваться. А один мужчина за нашим столиком вдруг разволновался:
— Нет, никогда не победят наш народ, потому что только советская женщина, уезжая на курорт, может взять в собой военный билет и думать, что, если что такое, она сразу пойдет в военкомат.
Он смотрел на меня такими глазами… Даже на любимых женщин так не смотрят…".
С.М. Кригель, старший сержант, снайпер:
"Уезжая на фронт, каждая из нас дала клятву: никаких романов там не будет. Все будет, если мы уцелеем, после войны… А до войны мы не успели даже поцеловаться. Мы строже смотрели на эти вещи, чем нынешняя молодежь. Поцеловаться для нас было — полюбить на всю жизнь. А тут — война!".
Нонна Александровна Смирнова, рядовая зенитчица:
"Молодые были, конечно, хотелось любить, быть любимой. Женщина не может, чтобы ее не замечали. Но любовь была как бы запрещенной (если узнавало командование, как правило, одного из влюбленных переводили в другую часть, попросту разлучали), мы ее берегли — хранили как что-то святое, возвышенное".
Евгения Викторовна Кленовская, партизанка:
"Я хочу сказать, что великое, благородное, необыкновенно красивое чувство я вынесла из войны. Ну, просто никакими словами не передать, с каким восторгом и восхищением относились к нам мужчины. Я с благодарностью и восхищением пронесла это чувство через войну и через всю свою жизнь. Они относились к нам благородно, с необыкновенным уважением, это что-то особенное. Я с ними жила в одной землянке, спала на одних полатях, ходила на одни задания.
Да, была любовь. Я ее встречала у других. Но вы меня извините, может, я и не права, и это не совсем естественно, но я в душе осуждала этих людей. Я считала, что не время заниматься личными вопросами. Кругом зло, смерть, пожар. Мы каждый день это видели, каждый час. Невозможно было забыть об этом. Ну, невозможно, и все. Мне кажется, что так думала не одна я.
