Анатолий Лукьянов - Август 91-го. Был ли заговор?

Думаю, что историки еще не раз вернутся к материалам этого процесса, выявляя в нем те или иные оттенки и особенности. Но главный итог останется неизменным: убрать с политической арены защитников Советской Конституции и единства Союза ССР российским властям не удалось. А для тех же, кто нарушил Конституцию и развалил Союз, суд нашего народа еще впереди…

Когда я был в Индии, в бомбейском домике Махатмы Ганди, мне напомнили его афоризм, который звучит примерно так: «Каждый, кто желает заниматься большой политикой, должен какое-то время посидеть в отечественной тюрьме».

Из тюрьмы многое предстает в ином свете, глубже оцениваются прожитые годы. Лучше были видны и недостатки законодательства в целом, в частности, виднее необходимость освобождения значительной части заключенных, которое не успел провести в свое время Верховный Совет СССР.

Что касается условий содержания в тюрьме, то я прошел нелегкий жизненный путь. Долго жил в голоде, считая каждую копейку, не имея денег, чтобы купить хорошую книгу или одежду, работал по двенадцать-четырнадцать часов в день. Поэтому неизбежные тяготы тюремного заключения для меня не обернулись катастрофой.

И администрация тюрьмы, и другие заключенные относились к политическим узникам уважительно. Это старая традиция.

Да, тюрьма — это трудно, тяжело, но я не могу выкрасить ее только в черный цвет. Наоборот. Около года я сидел в камере вместе с одним предпринимателем. Он вышел по амнистии. У нас были самые добрые человеческие отношения. Хотя я знаю, он мне сам рассказывал, что его предупредили: будь осторожен, ты встретишься с таким пауком, с таким махинатором, который был чуть ли не идеологом путча, манипулировал Верховным Советом. Все это быстро развеялось. Последние полгода я провел в одиночной камере, отказываясь давать показания.

Одиночка — тяжелое испытание. Держался я спокойно, хотя, не скрою, почти полтора года в тюрьме даром для здоровья пройти не могли. Такое спокойствие было явно не по душе следователям и их руководителям, которые в своих многочисленных интервью неизменно заявляли, что бывший Председатель Верховного Совета СССР оказался, мол, психологически уязвимым, не сдерживает себя, грубо обходится с представителями прокуратуры и т. д. Думаю, что не сдерживали себя прежде всего сами блюстители закона, а у меня выдержки и терпения хватало, как хватало их в ходе самых жарких и нервных дебатов в парламенте.

Гораздо больше меня заботила судьба моей семьи. У нас всегда была дружная семья. Мой арест был для нее, конечно, тяжелым ударом, однако еще больше нас сплотил. Моя жена с благодарностью отзывается о поддержке и понимании своих коллег по Академии медицинских наук. Много добрых слов участия и помощи получила моя дочь, доцент МГУ, и ее муж. У внука в школе не было никаких проблем ни с учителями, ни с одноклассниками.

В ноябре 1992 года у меня на свидании побывала моя мама — вдова офицера, погибшего в годы Отечественной войны. Ей было 85 лет. Она жила в Смоленске и рассказывала мне, какой заботой окружили ее совсем иногда незнакомые люди, сочувствующие, помогающие, подбадривающие. Письма, которые я получал от матери, всегда были проникнуты верой в мою правоту.

В материальном смысле трудности у семьи, конечно, были, но кто их не имеет в наше нелегкое и тревожное время.

Самое же неожиданное последствие моего ареста — это то, что у нас оказалось гораздо больше добрых друзей, чем мы даже могли предполагать. И мои домашние, и я чувствовали это почти каждый день, получая десятки писем от совсем незнакомых людей со всех концов нашей страны и из-за рубежа. В большинстве этих писем — пожелания выдержки, благословения и поддержка. Иногда приходили денежные переводы, продукты, рецепты, эссе и даже целые стихотворные сочинения. Все это достаточно убедительно говорило о настроениях в нашем обществе. Жаль только, что не всем моим доброжелателям я смог тогда ответить и поблагодарить за участие и понимание.

Из более чем четырех тысяч писем, поступивших в тюрьму, я с особым трепетом читал те, что имели смоленский обратный адрес. Именно оттуда, с моей родной Смоленщины получил я заботливые письма от моей классной руководительницы в 27-й школе Софьи Наумовны Ханиной и от других учителей. Получил я доброе письмо и от человека, который когда-то занимался с нами, мальчишками, в драмкружке, — от артиста областного театра драмы Василия Михайловича Кабанова. Очень теплые письма пришли и от известного в Смоленске профессора-невропатолога Михаила Александровича Лапицкого и от прихожан и священника одной из смоленских церквей, которые каждый день ставили свечу в храме за мое здоровье. Писали мне и деятели культуры из Новоспасского, и с родины Твардовского, из других районов Смоленщины.

Когда человек теряет опору и веру в свое общество, в своих товарищей, в своих близких, он терпит самую страшную жизненную трагедию.

Могу с уверенностью сказать, что такая трагедия меня миновала.

Со мной остались мои многочисленные друзья и товарищи. Более того, их число даже-выросло, а исключений буквально единицы.

Много писем пришло мне за то время от народных депутатов СССР и РСФСР. В некоторых из них — раскаяние и осознание несправедливости того, что произошло на последней сессии Верховного Совета СССР. Большая группа депутатов, ученых-юристов, врачей, деятелей куйьтуры подписали поручительство о моем освобождении из-под стражи.

Поступало немало резолюций и решений съездов, собраний, митингов, манифестаций, партийных групп. Для политических заключенных — это огромная моральная поддержка, помогающая преодолеть чувство одиночества, верить в то, что твои мысли, твои оценки разделяют тысячи и тысячи людей.

Не забыли меня и мои любимые писатели — Расул Гамзатов, Виктор Боков, Станислав Куняев, Валентин Сорокин, Василий Белов и многие другие. 26 марта 1996 года они устроили в одном из больших московских кинотеатров мой творческий вечер. Перед этим писатели обратились к генеральному прокурору с просьбой выпустить меня на три часа из тюрьмы, предлагая, что в качестве поручительства они готовы на это время сами находиться в моей камере. Прокурор, естественно, не ответил, но на вечер собралось около тысячи человек. Туда же удалось передать запись одного из моих стихотворений.

Я уже говорил о поддержке, которую получал от матери, жены, дочери, всех моих родных, о той верности и стойкости, с которой они встретили мою, а точнее — нашу общую беду.

Но еще раз хочу повторить: может быть, самое сильное, трогающее за душу ощущение нерасторжимости со своей Родиной я испытывал почти каждый день, получая добрые письма от людей, живущих во всех бывших советских республиках.

Я и сегодня бережно перебираю эти непритязательные, но такие дорогие для меня послания тех дней. Вот ветеран войны, Герой Советского Союза из Москвы и металлург из Караганды, старшеклассник из Санкт-Петербурга и священник сельской церкви из Псковщины, нефтяник из Тюмени и врач с Камчатки, музейный работник из Крыма и военнослужащий из Белоруссии, ветеран труда из Донбасса мучитель из Узбекистана, многодетная семья из Казани и одинокая пенсионерка из Рязанской области.

Можете себе представить, как дорого мне каждое из этих писем. В них мнение тысяч людей. В них — моя надежда и, если хотите, опора для продолжения борьбы за наше справедливое дело.

«Здравствуйте, дорогие советские товарищи! Исполняется годовщина со времени вашего доблестного Заявления в защиту СССР, Родины, социализма. Без вины виноватые. Все честные, сознательные трудящиеся приняли к сердцу ваш призыв к порядку в стране и глубоко переживают за вашу судьбу, всех до единого…

Вы, наверное, знаете, что 9 Мая движение «Трудовая Россия» выразило гнев и возмущение у стен «Матросской тишины», словно встревоженный огромный пчелиный рой, гнев за несправедливость вашего заточения.

Вместе с тем многотысячный митинг, в котором и я принимала активное участие, был у ваших окон, чтобы поздравить вас с Днем Победы и теперь уже Победы вашего духа.

Физических и душевных сил Вам, многоуважаемый Анатолий Иванович! Всего Вам доброго. Читали Ваши стихи. Посылали в другие города.

«Наш великий народ умел всегда жалеть обиженных, преследуемых судьбой и властями. Но я Вас не жалею, я преклоняюсь перед Вашим Мужеством, перед Вашей Стойкостью, перед Вашей Смелостью. Я всегда уважал и уважаю людей, которых не сломала судьба.

Для Вас это письмо может остаться незамеченным, потому что к Вам приносят десятки весточек с различных уголков нашей Родины, потому что все вокруг человека Вашего возраста и здоровья угнетает, потому что Ваши силы и способности уходят на изучение «Вашего» дела и подготовку к суду, да и автор Вам незнаком. Но я верю, что каждое письмо, которое приходит к Вам, которое доходит до Вас, наполняет Вашу душу светом, является для Вас лучиком в царстве обмана и предательства.