И. Рисмухамедова - Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг.
Гавриил Мясников, рабочий с Урала, получил известность в большевистской партии в 1921 году, когда, сразу же после решающего X съезда, потребовал «свободы печати для всех, от монархистов до анархистов». Несмотря на все усилия Ленина, направленные на то, чтобы отговорить его от агитации по этому вопросу, Мясников не отступил и в начале 1922 года был исключен из партии. В феврале-марте 1923 года он вместе с другими активистами создал «Рабочую группу Российской Коммунистической партии (большевиков)», которая накануне XII съезда РКП издала свой Манифест. Группа начала подпольную работу среди партийных и беспартийных рабочих и, по некоторым данным, активно участвовала в забастовках лета 1923 года, призывая к массовым манифестациям и пытаясь политизировать по существу оборонительное классовое движение. Участие мясниковцев в забастовках внушило ГПУ уверенность, что они представляют собой реальную угрозу; аресты ряда ведущих активистов группы нанесли ей серьезный удар. Но, как мы видели, она продолжала свою подпольную работу, хотя и в ограниченных масштабах, вплоть до начала 1930-х гг.[22]
Манифест «Рабочей группы» являлся значительным шагом вперед по сравнению с «Обращением» «Рабочей правды», но и в нем нашли все же отражение колебания и неоформленность идей левых коммунистов того времени, особенно проявившиеся в России.
Манифест, как и другие подобные документы, содержит обличение ужасных материальных условий, в которых жили российские рабочие, и неравенства, сопровождавшего нэп, а также высказывает предостережение, как бы «нэп (новая экономическая политика) не превратилась в «нэп» (новую эксплуатацию пролетариата).» Затем осуждается подавление инакомыслия внутри и вне партии и констатируется опасность перерождения партии в «группу господствующих лиц, держащую в своих руках и экономические ресурсы страны, и власть, [которая] грозит превратиться в олигархическую касту». Говорится, что профсоюзы, Советы и заводские комитеты перестали действовать как пролетарские органы, поэтому рабочий класс более не контролирует ни производство, ни политический аппарат режима. Возрождение всех органов классовой самоорганизации, радикальная реформа советской системы с тем, чтобы вернуть пролетариату господство в экономической и политической сферах - таковы задачи, выдвигаемые в Манифесте «Рабочей группы».
Это подводит нас к важнейшей проблеме, с которой сталкивались российские левые в начале 20-х гг. Как следовало им вести себя по отношению к советскому режиму? Сохранял ли этот режим в той или иной степени пролетарский характер, или же революционерам следовало стремиться к его полному разрушению? Трудность состояла в том, что тогда не существовало ни опыта, ни проверенных критериев для того, чтобы определить, стал ли режим однозначно контрреволюционным. Эта неопределенность нашла отражение в двойственном отношении к нему со стороны «Рабочей группы». Осуждая неравенство, вызванное нэпом, и опасность его «бюрократического перерождения», она одновременно заявляла: «Нэп–есть прямое следствие состояния производительных сил нашей страны. Она должна быть использована для закрепления позиций пролетариата, занятых в октябре».[23] В Манифесте перечисляется ряд предложений, призванных «улучшить» нэп - рабочий контроль, независимость от иностранного капитала и пр. Точно также, критикуя перерождение партии, «Рабочая группа», как мы видели, предпочла работать среди партийцев и оказывать давление на партийное руководство. Хотя группа задавалась вопросом, не окажется ли российский пролетариат в будущем вынужден «вновь и вновь начинать борьбу, да, может быть, и кровавую, за свержение олигархии», Манифест в целом ориентировал на возрождение советского государства и его институтов, а не на их насильственное ниспровержение.
Такая позиция «критической поддержки» нашла выражение и в том, что перед лицом военной угрозы, возникшей в связи с ультиматумом Керзона в 1923 году, члены «Рабочей группы» заявили о намерении сопротивляться «всем попыткам свергнуть советскую власть».
Вопрос о том, «правильной» ли была защита российского режима в 1923 году, на самом деле не столь важен. Позиции, занятые в то время
«Рабочей группой», определенно не являлись контрреволюционными, поскольку классовый опыт тогда еще не разрешил окончательно русский вопрос. Нечеткость представлений мясниковцев о характере российского режима свидетельствовала прежде всего о том, какую громадную сложность представлял этот вопрос для революционеров в те годы замешательства и разброда.
Но важнейшей отличительной чертой «Рабочей группы» был не ее анализ российского режима, а четкая интернациональная ориентация. Показательно, что Манифест 1923 года начинается с впечатляющего описания мирового кризиса капитализма и альтернативы, перед которой стоит все человечество: социализм или варварство. Пытаясь объяснить запоздание рабочего класса с выработкой революционного осознания этого кризиса, Манифест ярко разоблачает повсеместную контрреволюционную роль социал-демократии:
«Социалисты всех стран в данный момент - единственные спасители буржуазии от пролетарской революции, потому что многочисленные массы рабочего класса привыкли с недоверием относиться к тому, что исходит непосредственно от их угнетателей, а если то же самое преподносится рабочему классу как защита его интересов, да еще с набором социалистических фраз, то рабочий, отуманенный этими фразами, верит и растрачивает свои силы на бесполезную борьбу. Лучших адвокатов буржуазия не имела и не будет иметь».
Понимание этого позволило «Рабочей группе» подвергнуть резкой критике коминтерновскую тактику «единого фронта» и «рабочего правительства» как способы привязать пролетариат к его классовому врагу. Хотя и не вполне осознавая контрреволюционную роль профсоюзов, группа разделяла точку зрения КРПГ о том, что в новый период упадка капитализма от всей прежней реформистской тактики необходимо отказаться:
«Время, когда рабочий класс мог улучшать свое материальное и правовое положение путем забастовок и парламентских выступлений, безвозвратно миновало. Надо открыто об этом сказать. Борьба за ближайшие цели -есть борьба за власть. В своей пропаганде надо выявить, что, хотя мы и призывали в различных случаях к забастовкам, но они реально улучшить положение ваше (рабочих) не могут, но вы, рабочие, еще не преодолели старые реформистские иллюзии и ведете борьбу, которая истощит только и главным образом вас. [...] Мы пойдем за вами и в забастовке, [...] но знайте, что это не избавит вас от гнета, рабства и нужды беспросветной, а путь к этому миру счастья - это завоевание власти вами, мозолистые руки».
Таким образом, роль партии, по мнению мясниковцев, состояла в том, чтобы повсюду готовить массы к гражданской войне с буржуазией.
Видение «Рабочей группой» новой исторической эпохи обнаруживает значительное сходство с представлением КРПГ о «смертельном кризисе капитализма», разделяя все сильные и слабые стороны данной концепции. Обе организации полагали, что, поскольку капитализм вступил в стадию своего финального кризиса, условия для пролетарской революции налицо в любой момент. Задача партии – послужить детонатором классового революционного взрыва. В Манифесте ни словом не упоминается спад мировой революции, который имел место в то время и требовал тщательного анализа новых перспектив революционного движения. Для «Рабочей группы» в 1923 году мировая революция стояла на повестке дня точно так же, как в 1917-м.
Вот почему группа разделяла иллюзии КРП Г о возможности построения IV Интернационала в 1922 году, и даже позднее, в 1928-1931 гг., Мясников все еще пытался создавать Коммунистическую рабочую партию в России.[24] Очевидно, лишь итальянские левые оказались способны по-настоящему понять роль коммунистических фракций в период спада, когда деятельность партии уже невозможна. По мнению же КРПГ, группы «Уоркерс' Дредноут», Мясникова и других, партии могли создаваться и существовать когда угодно. Неизбежным следствием подобного близорукого видения являлась непреодолимая тенденция к политической дезинтеграции: немецкие левые коммунисты, как и близкие к ним русские и английские, оказались практически не способны обеспечить свое политическое существование в период контрреволюции, и причиной тому были не только репрессии.
Конкретные предложения «Рабочей группы» относительно объединения революционеров в международном масштабе свидетельствовали о здравой озабоченности достижением максимального единства революционных сил, но в них нашла отражение уже отмеченная нами неопределенность отношения левых коммунистов в перерождавшимся «официальным» структурам коммунистического движения. Так, категорически отвергая единый фронт с социал-демократами, Манифест «Рабочей группы» призывает к образованию своеобразного единого фронта всех подлинно революционных сил, в число которых он включает, наряду с рабочими коммунистическими партиями, партии III Интернационала. Есть сведения, что «Рабочая группа» вела также переговоры с представителями левого крыла Коммунистической партии Германии (группой Маслова) с целью привлечь их в свое «зарубежное бюро», попытки создания которого так и не увенчались успехом. В комментариях к Манифесту КРПГ решительно критиковала то, что называла «иллюзиями " Рабочей группы"» относительно возможности «революционизировать III Интернационал..., который больше не является орудием борьбы рабочего класса. Вот почему коммунистические рабочие партии образовали Коммунистический Рабочий Интернационал». Однако вопросу о природе советского режима и Коминтерна, стоявшему перед «Рабочей группой», предстояло разрешиться в свете конкретного опыта; победа сталинизма в России побудила ее выбрать более непримиримую линию поведения в отношении бюрократии и ее государства, в то время как быстрый распад Коминтерна после 1923 года с неизбежностью привел к тому, что международными «партнерами» «Рабочей группы» стали впоследствии подлинные левые коммунисты разных стран.
