Георгий Корниенко - Холодная война. Свидетельство ее участника
Сразу же после победы Кеннеди на президентских выборах в ноябре 1960 года из Москвы стали исходить сигналы о желании Хрущева как можно скорее, не дожидаясь вступления Кеннеди в должность в январе 1961 года, завязать с ним диалог через доверенных лиц, а еще лучше — встретиться лично. Что касается неофициальных контактов, то таковые были без труда установлены, в частности через Аверелла Гарримана. Рассчитывать же на личную встречу с вновь избранным президентом до инаугурации было абсолютно нереально. Нам в посольстве это было ясно, но посол М. А. Меньшиков, зная настроения в Москве, довольно назойливо поднимал этот вопрос при встречах со всеми, кто мог довести его до сведения Кеннеди. Из этой затеи, естественно, ничего не получилось.
Однако вскоре после инаугурации, по данным посольства, в Белом доме началось обсуждение вопросов взаимоотношений США с СССР и, в частности, вопроса о встрече Кеннеди с Хрущевым. В течение февраля состоялось три таких обсуждения с участием государственного секретаря Д. Раска и лучших знатоков Советского Союза: Дж. Кеннана, А. Гарримана, Л. Томпсона, Ч. Болена, Ф. Колера. В результате было подготовлено и 22 февраля подписано президентом его первое письмо советскому лидеру, в котором содержалось предложение об их встрече. Томпсон, тогдашний посол США в СССР, вернулся с этим письмом в Москву 27 февраля, но ввиду того, что Хрущев находился в длительной поездке по стране, письмо президента было передано ему Томпсоном только 9 марта в Новосибирске. При этом в качестве возможного срока встречи на высшем уровне Томпсон назвал начало мая, а в качестве места встречи предложил на выбор Вену или Стокгольм. Хрущев высказался в пользу Вены.
В обеих столицах сразу началась интенсивная подготовка к встрече. Через некоторое время она, правда, застопорилась в связи с тем, что начали сгущаться тучи над Кубой и в середине апреля произошло организованное Соединенными Штатами вторжение на Кубу антикастровских формирований. Но уже в конце апреля Москва дала знать Белому дому, вначале по неофициальному каналу, что Хрущев желает вернуться к вопросу о встрече с президентом. 4 мая министр А. А. Громыко подтвердил это официально послу Томпсону в Москве, 16 мая Меньшиков вручил президенту письмо Хрущева, датированное 12 мая, явившееся ответом на февральское письмо Кеннеди, в котором содержалось предложение о встрече. Хрущев официально принимал это предложение.
До посольства доходили сведения (впоследствии они подтвердились опубликованными материалами), что не все в окружении президента считали момент подходящим для его встречи с Хрущевым. Без энтузиазма к ней относились, в частности, вице-президент Линдон Джонсон и госсекретарь Дин Раск. Они опасались, что согласие Кеннеди на встречу так скоро после провала кубинской авантюры могло быть расценено Хрущевым как дающее ему возможность разговаривать с Кеннеди в Вене «с позиции силы». Но президент, как и его основные советники по советским делам Томпсон и Болен, не разделял таких опасений. Встреча в Вене была назначена на начало июня.
В чем были едины в канун венской встречи все советники Кеннеди, включая Томпсона, так это в том, что президенту не следует втягиваться в дискуссию с Хрущевым общего и тем более философского характера, а сконцентрироваться вместо этого на обсуждении конкретных, наиболее острых на тот момент проблем: Берлин, Лаос, запрещение ядерных испытаний.
На встрече все пошло не такКогда я познакомился с советскими записями бесед на встрече в Вене, состоявшейся 3–4 июня 1961 года, то, к своему удивлению, обнаружил, что, вопреки предостережениям советников Кеннеди именно по его инициативе большая часть времени была затрачена на дискуссию как раз по общим, принципиальным вопросам отношений между США и СССР как лидерами двух социально-экономических систем. Кеннеди в начале первой же беседы сказал Хрущеву, что его как президента США интересует главным образом вопрос о том, как обеспечить такое положение, при котором США и СССР — две мощные державы, имеющие многочисленных союзников и придерживающиеся разных социальных систем, державы, находящиеся в соревновании друг с другом в различных частях земного шара, — могли бы жить в мире.
Последовавший за этим разговор об историческом процессе мирового развития, о допустимых и недопустимых формах соревнования двух систем — капитализма и социализма — занял всю первую беседу. И хотя два лидера не пришли к единому мнению по этим вопросам, что было неудивительно, казалось, «философская» часть обмена мнениями на этом могла бы и закончиться.
Но после перерыва на официальный завтрак Кеннеди снова предложил продолжить разговор с Хрущевым по вопросам общего характера. Этот разговор, по инициативе опять-таки президента, проходил один на один с участием только переводчиков. В продолжение утренней дискуссии Кеннеди сказал Хрущеву, что он хорошо понимает его высказывания насчет смены в свое время феодализма капитализмом, и, более того, заявил буквально следующее: «Я также хорошо понимаю Вас, когда Вы говорите, что наше время характеризуется упадком капитализма и приходом на смену ему социализма». Сославшись далее на бурные события, которые потрясали Европу в эпоху перехода от феодализма к капитализму, Кеннеди выразил убеждение в том, что как раз в такой переходный период необходимо проявлять особую осторожность в подходе к различным спорным проблемам, тем более учитывая то страшное оружие, которое находится в руках США и СССР.
Все это звучало так, будто Кеннеди соглашался с тезисом Хрущева о том, что капитализм идет к закату и будущее принадлежит социализму. Когда я впервые прочел такое в советских записях бесед, меня, по правде говоря, взяло сомнение: точно ли переданы слова президента? Но, как явствует из опубликованных потом американских документов, советские записи не грешили против истины.
Так неужели Кеннеди действительно считал, что будущее мира за социализмом? Весьма, конечно, сомнительно, тем более что в другой части беседы он прямо говорил Хрущеву, что не считает такой ход событий в мире исторически неизбежным. Думается, правы те американские исследователи президентства Кеннеди, которые полагают, что в данном случае он позволил себе выражения, импонировавшие Хрущеву, руководствуясь тактическими соображениями: главным для него было так или иначе убедить последнего в опасности попыток изменить сложившееся на тот момент статус-кво в мире. И действительно, на протяжении всей венской встречи Кеннеди многократно возвращался именно к мысли о том, что в мире тогда установилось настолько четко очерченное соотношение сил, что даже если одно из новых государств перейдет на сторону Советского Союза и примет его систему, то и это резко изменит существующее равновесие в его пользу. В стремлении предостеречь Хрущева против попыток нарушить сложившийся баланс сил Кеннеди, чтобы продемонстрировать свою искренность в таком подходе, не остановился перед тем, чтобы назвать в этом контексте своей ошибкой недавнюю интервенцию на Кубу. Кстати, в связи с разговором о Кубе Хрущев среди прочего провидчески сказал Кеннеди: «Ведь Фидель Кастро не коммунист. Но вы своими действиями можете так вышколить его, что он в конечном счете действительно станет коммунистом, и тогда это уже будет ваша заслуга».
Кеннеди заявил, что он верит в возможность сосуществования стран с разными социальными системами при условии, чтобы каждая из них проводила независимую политику. Тревогу у него вызывает только то, что в случае победы в той или иной стране сил, исповедующих идеи, которых придерживается Советский Союз, эта страна крепко привяжет себя к его политике, а это не может не затрагивать безопасности Соединенных Штатов. Получалось, что его беспокоила перспектива изменения статус-кво не столько в социальном, сколько в геополитическом плане.
Анализируя в целом «философскую» часть бесед Хрущева и Кеннеди в Вене в сочетании с другими ставшими известными позже американскими материалами того времени, приходишь к выводу, что, хотя Кеннеди, конечно же, не разделял мнение советского лидера об обреченности капиталистической системы и неизбежности торжества социализма, он вместе с тем действительно был готов на практике исходить из факта сосуществования двух систем. Это документально подтверждается тем, что в феврале 1961 года при работе в Белом доме над первым письмом президента Хрущеву Кеннеди в качестве исходной установки в развитии отношений с Советским Союзом написал на представленном ему проекте письма следующую лаконичную, но емкую формулу: «Я заинтересован в гармоничных отношениях с СССР — это означает признание разных систем».
Готовность Кеннеди строить свои отношения с СССР исходя из принципиальной установки на мирное сосуществование разных социальных систем вполне ясно просматривалась во всех его высказываниях и на самой встрече. Однако Хрущев был явно не расположен к достижению взаимопонимания на предложенной Кеннеди основе «замораживания» сложившегося в мире статус-кво. Во-первых, потому, что это предполагало отказ Советского Союза от активной поддержки национально-освободительных войн (об этом Кеннеди прямо говорил со ссылкой на речь Хрущева от 6 января 1961 года, в которой открыто провозглашался курс на их поддержку), пойти же на такой отказ Хрущев не считал возможным и по собственным убеждениям, и с оглядкой на Пекин, да и на некоторых своих коллег в Москве. Во-вторых, в не меньшей, а может быть, и в большей степени потому, что предлагавшееся Кеннеди «замораживание» статус-кво в геополитическом плане означало бы отказ Хрущева уже тогда, в Вене, от своего требования об изменении статуса Западного Берлина. Пойти на это там он тоже не был готов.
