Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
Вместо этого, поскольку Инез постоянно интересовалась и к этому времени неплохо разбиралась в живописи, для нее придумали должность консультанта коллекций, принадлежавших американским посольствам по всему миру. В теории жены новых послов должны были представлять Инез сведения о размерах стен в домах, обставленных мебелью за счет госдепартамента, а Инез — советовать, какого рода картины подходили больше всего не только для декорации конкретных стен, но и соответствовали бы значимости посольства. «Ну, к примеру, я вряд ли послала бы Сарджента[124] в Заир», — рассказывала она репортеру, но трудно было заставить ее объяснить почему. Как бы то ни было, лишь два посла получили новое назначение за все время работы Инез в качестве консультанта, что делало этот «особый интерес» отнюдь не всепоглощающим. Что касается ее желания работать с беженцами, она в конце концов осуществила его в Куала-Лумпуре; когда я ее там увидала, мне пришло в голову, что сама Инез Виктор являлась в некотором роде беженцем. У нее был защитный инстинкт удачливого беженца. Она никогда не оглядывалась назад.
9Или — почти никогда.
Я помню только один случай, когда Инез Виктор действительно сделала попытку оглянуться назад.
Попытку, реальное усилие.
Этот случай был нетипичной для Инез попыткой систематизации и своего прошлого, предпринятой на веранде красного дерева в доме, который Гарри и Инез Виктор снимали весной, когда он читал лекции в университете в Беркли, в промежутке между кампанией 1972 года и заключительным этапом кампании по сбору средств для Союза демократических учреждений. Оно началось со ссоры после факультетского обеда в честь Гарри.
«Я всегда стремился говорить с американским народом снизу вверх», — сказал Гарри, когда за столом один физик стал расспрашивать о его подходе к той или иной энергетической программе, и Инез показалось, что на живой и приятный, насколько позволяли обстоятельства, вечер пал некий унылый покров.
«Не сверху вниз, — добавил Гарри. — Только посмейте говорить с американским народом сверху вниз».
Физик продолжал гнуть свою тему — техническую и весьма неясную.
«Либо Джефферсон был прав, либо — нет, — сказал Гарри. — Я склонен верить первому».
Инез уже неоднократно приходилось слышать это от Гарри — обычно тогда, когда у него не было под рукой фактов, и она никогда бы об этом не заговорила, если бы Гарри не вспомнил физика по дороге домой.
«Он не приготовил свое домашнее задание, — сказал Гарри. — Эти парни получают Нобелевские премии и дальше плывут по течению».
Инез — она была за рулем — ничего не ответила.
«Тебе не стоит так нажимать на педаль газа, — сказал Гарри, когда она повернула на дорогу, ведущую в Сан-Луис, — если только позади нас нет чего-то такого, о чем я не знаю».
«Тебе не стоит так нажимать на риторику за обеденным столом, — услышала Инез собственный голос, — если только ты не стремишься к чему-то, о чем я не знаю».
Наступила тишина.
«Этого можно было бы и не говорить, — сказал наконец Гарри; голос у него был сперва напряженным и обиженным, затем выровнялся для ответного удара. — Я, собственно, не возражаю против того, чтобы ты срывала на мне свое очевидное несчастье, однако я рад, что дети в Нью-Йорке».
«И вдалеке от моего очевидного несчастья — насколько я понимаю, ты это имеешь в виду».
«Именно это».
Они молча легли в постель, а на следующее утро, когда Гарри отправился в кампус, не сказав ни слова, Инез взяла кофе и пачку сигарет на залитую солнцем веранду красного дерева и присела, чтобы обдумать слова «свое очевидное несчастье». Ей не казалось, что она столь очевидно несчастна, но также не казалось, что она ощутимо счастлива. Казалось, «счастье» и «несчастье» вообще не те карты, которыми она привыкла играть. Там на веранде в прозрачном утреннем солнечном свете она решила восстановить детали тех обстоятельств, при которых, по ее воспоминаниям, она была счастлива. Размышляя над этими обстоятельствами, она была поражена их незначительностью, невозможностью состыковать их с основными событиями ее жизни. В ретроспективном рассмотрении она, казалось, больше всего была счастлива в снятых домах и за ленчем.
Она вспомнила, как была особенно счастлива, сидя одна за ленчем в номере чикагского отеля, когда ветер гнал снег по выступам окна. Был еще ленч в Париже, который она помнила в деталях: поздний ленч, вместе с Гарри и близнецами в Прэ-Кателан во время дождя. Она помнила, как его струи стекали по большим стеклам, как дождь шумел в деревьях, как ветки шуршали по окнам, а внутри был теплый свет. Она помнила, как Джесси издавала радостные звуки, настоятельно указывая пальцем на пуделя, сидевшего на позолоченном стульчике в противоположном углу комнаты. Она помнила, как Гарри расстегнул пуговицы на промокшем свитере Эдлая, поцеловал влажные волосы Джесси и налил каждому из них полстакана белого вина.
Она смогла восстановить целый день из жизни в Гонконге — день, который они провели вдвоем с Джесси в снятом доме с видом на Репалс-Бей. Она и Гарри оставили Эдлая в Гонолулу с Жанет и Диком Зиглерами, впихнули Джесси в самолет на Гонконг, а когда на рассвете приземлились, то узнали, что Гарри ожидали в Сайгоне для участия в брифинге по сложившейся ситуации. Гарри немедленно вылетел в Сайгон, а Инез с Джесси ждали его в доме, принадлежавшем главе гонконгского бюро «Тайм». Выставленные перед домом бегонии в горшках вызывали в Инез ощущение счастья, счастливой делали ее и высохшая лужайка, и особый отблеск солнца на поверхности моря. Чувством счастья наполнило ее даже брошенное на ходу, когда он отдавал ей в аэропорту ключи от дома, замечание шефа бюро «Тайм» о том, что недавно в саду видели детенышей кобры. Это введение в день детенышей кобры сообщило Инез чувство трансцендентальной пользы собственных действий, побудило исполнять желания Джесси. Она отнесла Джесси от крыльца к качелям во дворике. Она отнесла Джесси с качелей во дворике на скамейку, откуда они могли наблюдать за игрой солнечных бликов на поверхности моря. Она даже отнесла Джесси из дома в правительственную машину, которая прибыла к закату, чтобы отвезти их в отель, куда Гарри должен был приехать в полночь.
Там, на залитой солнцем террасе красного дерева на Сан-Луис-роуд, Инез начала думать о Беркли как о еще одном месте, которое позже сможет стать воспоминанием о состоянии особого счастья: еще один снятый дом, и она решила не забывать об этом, однако к июню того же года, возвратившись в Нью-Йорк, она уже не могла припомнить все детали. Именно в июне Эдлай попал в катастрофу (вторую, тяжелую, при которой пятнадцатилетняя девушка из Денвера потеряла левый глаз и одну почку); в этом же июне 1973 года Инез обнаружила Джесси на полу в ее спальне, а в мусорной корзинке валялись стеклянная ампула и игла одноразового пользования.
«Позволь мне умереть, и пусть все это кончится, — сказала Джесси. — Пусть я буду в земле и усну».
Прибыл доктор в тренировочном костюме.
«У меня двойка по истории, — сказала Джесси. — Никто не садится со мной за обедом. Не говорите папе».
«Я здесь», — сказал Гарри.
«Папа здесь», — сказала Инез.
«Не говорите папе», — сказала Джесси.
«Стоило бы подумать о лечении», — сказал доктор.
«Стоило бы также подумать о прикреплении наркологов к долтонской школе, — сказал Гарри. — Ладно, забудем, не надо меня цитировать».
«Сейчас время стресса», — сказал доктор.
Первым психоаналитиком, которого порекомендовал доктор, была молодая женщина из клиники на 61-й Ист-стрит, специализировавшаяся на лечении того, что психиатры называют «юношеским злоупотреблением химическими веществами».
«Возможно, было бы полезным поговорить о вас, — сказала врач. — О вашей собственной жизни, мироощущении».
Инез помнила, что врач носила серебряный анк[125].
Она помнила, что через разделяющее стекло видела, как Джесси жует прядь своих длинных светлых волос, склонившись над многофазовым «Реестром личности», выпущенным в Миннесоте.
«Моя жизнь — не совсем та проблема, которой следовало бы заняться сейчас, — вспоминала она свои слова. — Не так ли?»
Врач улыбнулась.
Инез зажгла сигарету.
Ей пришло в голову, что, если бы она просто вошла в соседнюю комнату, взяла Джесси за руку, посадила бы на самолет и увезла куда-нибудь в этой самой тренировочной майке с эмблемой школы «Долтона», все случившееся просто перестало бы существовать. Они могли бы встретиться с Эдлаем в Колорадо-Спрингсе. Эдлай вернулся в Колорадо-Спрингс днем раньше на сессию в школе, где он хотел набрать побольше баллов, что дало бы ему возможность попасть в колледж и получить отсрочку от призыва в армию. Они могли бы поехать повидаться с Гарри в Энн-Арборе. Этим утром Гарри уехал в Энн-Арбор читать лекции о положительных и отрицательных аспектах гражданского неповиновения.
