Анджей Чехович - Семь трудных лет
Среди «старых» было много алкоголиков. Некоторые пропивали все, что зарабатывали, так что не имели даже гражданской одежды, в которой могли бы выйти за территорию казарм. В получку денег они не брали, так как все выплаты за них уполномочен был делать буфетчик, который в границах определенной суммы выдавал им алкоголь. Если у них было желание выпить еще, то они выклянчивали у коллег 50 пфеннигов на бутылку вина.
В период, когда я был в Штейерберге, известной личностью в казармах был некий Каланто, который в Германию попал в качестве военнопленного в сентябрьскую кампанию 1939 года. Днем он занимался главным образом подметанием территории. Летом еще солил огурцы, делая это весьма умело. Вечерами сидел в солдатском буфете и пил. Когда уже не имел, на что пить, разыгрывал вместе с одним литовцем примитивные пантомимы порнографического характера. В таких случаях почти всегда находился кто-нибудь, кто или ставил ему пиво, или давал полмарки. Одни потому, что их это веселило, другие просто из жалости к алкоголику.
Другой старый вахман — один из тех, кто как напился от радости по случаю падения третьей империи, так и не протрезвился до сих пор, — вышел однажды вечером из буфета бледный и шатающийся. Никто не обратил на него внимания, так как подобный вид не был для него чем-то необычным. А на следующий день его нашли на помойке мертвым. Он умер там от сердечного приступа. Может быть, быстрая медицинская помощь и спасла бы его от смерти, но кто знает, хотел ли он вообще, чтобы его спасали…
Солдатский буфет был главным пунктом, где сходились люди. Здесь каждый вечер собирались все, кто имел еще немного денег, чтобы выпить бутылку пива или купить сигарет. Первым буфетчиком, которого я застал, когда приехал в Штейерберг, был человек с разносторонними интересами. Он крал и обманывал, но каждый год совершал паломничество в Рим, чтобы увидеть папу и получить его благословение. Преемником этого буфетчика стал Дычковский, тот самый из Цирндорфа, носивший кличку Копыто. Он получил наконец право на политическое убежище, но устроиться в ФРГ не сумел. И вот, когда он написал мне, что ищет работу, я подбросил ему мысль занять должность буфетчика, которая как раз освобождалась в наших казармах.
Дычковский не был единственным человеком, с которым я переписывался, находясь в Штейерберге. Я писал десятки писем еженедельно — мне это было нужно по разным причинам. Писал также и родителям. Первое письмо домой послал еще из Цирндорфа, сообщая, что решил не возвращаться на родину, так как хочу посмотреть мир. Родители, естественно, не были информированы о моей работе в разведке, не знали, что мое «бегство» из Польши было лишь тактической уловкой. Обычно на письма, адресованные обоим родителям, отвечал отец. На этот раз написала мать. Задача у нее была не легкая. Интуитивно она чувствовала, что мне нелегко вдали от родины, но в то же время она не могла не написать, какую боль я им причинил. Беспокоилась обо мне. Через некоторое время я получил от нее посылку, в которой были пальто, свитер и теплое белье. Эти вещи мне очень пригодились в морозные дни в Цирндорфе. На мои письма из Штейерберга по-прежнему отвечала мать. Отец молчал. Из материнских намеков я понял, что он не простил меня. Я был горд за него.
Между тем мать по-прежнему старалась мне помогать. Несколько раньше она написала родственникам в Канаду и попросила их постараться забрать меня из ФРГ к себе. В результате хлопот дальних родственников я получил вызов в канадское консульство. Я должен был явиться туда, так как всем рассказывал, что мечтаю уехать за океан, но одновременно боялся, как бы канадцы на самом деле не пожелали увидеть меня гражданином их страны. Из Канады было бы труднее поддерживать контакты с радиостанцией «Свободная Европа». К счастью, от обитателей лагеря в Цирндорфе я уже знал, кого Канада «не впускает». Во время беседы в канадском консульстве я держался так, что беседовавший со мной служащий должен был быть злостным саботажником, пренебрегающим инструкциями своих властей, если бы дал обо мне положительный отзыв. Через некоторое время я получил извещение, что не отвечаю требованиям, предъявляемым иммигрантам в Канаде. Мать, уведомленная канадскими родственниками о бесплодности их хлопот, расстроилась. Она писала мне об этом. Я же не мог сообщить ей, как я рад такому обороту дел. Поэтому я отвечал ей как можно сдержаннее. Во всяком случае, мне так тогда казалось. Однако когда после возвращения на родину я просмотрел эти письма (мать их все время хранила), то увидел, как угнетающе действовало на меня пребывание в охранных ротах.
Я переписывался также с родственниками и знакомыми в Великобритании. Там жила одна девушка, которую тогда я очень хотел увидеть. Поездке в Англию я собирался посвятить свой отпуск. В связи с этим я начал хлопотать о визе. Я помнил любезных, исполнительных служащих британского посольства в Варшаве. Но тогда в руках у меня был польский паспорт. Теперь же, входя в британское консульство в ФРГ, я был лицом без гражданства, политическим беженцем. Работники консульства смотрели на меня как на преступника. После серии различных вопросов, касающихся биографии, последовал и такой:
— А на что вы будете жить в Великобритании?
— У меня есть деньги, — ответил я. Действительно, я из своего жалования сэкономил немного марок.
Узнав, какой суммой я располагаю, чиновник заявил:
— Это, пожалуй, слишком мало…
Визы я не получил и поэтому обратился с прошением к английской королеве. В своих письмах я не жаловался на отношение ко мне ее чиновников, мне хотелось только добиться визы. Наконец я получил уведомление, что должен вновь обратиться в консульство для обсуждения вопроса о визе.
Я переписывался также с Которовичем и несколькими другими работниками так называемого польского отдела радиостанции «Свободная Европа». Которович отвечал все реже. Чувствовал он себя скверно, но все еще успокаивал меня, советуя набраться терпения, так как «все идет хорошо», что, впрочем, я знал не только от него. Потом он замолк. В октябре я прочитал в «Последних известиях» некролог, посвященный Которовичу. Теперь из «Свободной Европы» писали мне иногда Птачек и Юлицкий-Розпендовский. Они получали от меня различные материалы. Помню, что один из них касался общественной работы студентов, а точнее — студенческих бригад, выезжавших на уборку урожая, их организации и задач. Поскольку во время учебы в Варшавском университете мне пришлось однажды организовывать такие бригады по поручению Союза социалистической молодежи, я написал проект статьи, выдержанный в тоне, о котором я договорился еще с товарищами в Центре. Я даже не знаю, передала ли «Свободная Европа» этот текст в эфир. Будучи в охранной роте, я, как и другие вахманы, редко слушал эту радиостанцию. Были там два или три офицера, которые проявляли живой интерес к передачам «Свободной Европы», но большинство вахманов и водителей считали, что у них «не все дома». Да и могли ли люди, которых нищенские условия существования вынудили пойти на службу в охранные роты, иначе расценивать дешевую пропаганду радиостанции «Свободная Европа», взахлеб восторгающейся «чудесами» Запада?
В связи с приходившими на мое имя письмами в фирменных конвертах с типографским оттиском «Radio Free Europe» у меня однажды произошел разговор, который я часто вспоминал позднее. Один из вахманов, Вацек, которого называли Медведем за его огромную силу, увидел как-то такое письмо. Вацек был выходцем из Белостокского воеводства, он родился и воспитывался в глухой лесной деревушке. Я уже не помню, рассказывал ли он подробно, как попал на Запад. Запомнил только, как он мне объяснял, почему это сделал. Насмотрелся он, как ведут себя и как живут в течение нескольких недель те «иностранные» поляки, кто сэкономленную у себя валюту решил истратить за один отпуск в своих родных местах в Польше.
— Люди восхищается лаком на их машинах, — рассказывал он с восторгом. — Девушки расстилаются перед ними, как свадебный ковер в костеле. Все у них есть, живут в свое удовольствие. И я тоже так поживу, — убеждал он меня, — через пять-шесть лет, когда уже буду иметь иностранное гражданство…
Вацек намеревался перебраться из Европы в Южно-Африканскую Республику. Не знаю, почему именно там он надеялся найти райскую жизнь. Пока же, как и многие другие мечтатели, он служил в охранной роте. Меня поразила его реакция, когда он увидел письмо, присланное мне из радиостанции «Свободная Европа». Он сразу набросился на меня:
— Ты что, сумасшедший?! Зачем связываешься с этими проститутками? Наша «беспека» должна ведь там иметь своих людей. Засекут эти письма, и как ты сможешь потом ездить в Польшу? Никогда не поедешь: страх тебе не позволит. А я, увидишь, буду ездить!
Я стоял как вкопанный: он ошеломил меня. Позднее, когда я уже, как работник радиостанции, высылал в Центр копии приходивших в «Свободную Европу» текстов, авторами которых были люди, считавшие себя умными и образованными гражданами нашего государства, я не раз вспоминал о Вацеке. Этот парень, во всяком случае, не был глуп.
