Говард Зинн - Американская империя. С 1492 года до наших дней
Во время инцидента с «ребятами из Скоттсборо» Каллен написал горькое стихотворение, отметив, что белые поэты берутся за перо, чтобы протестовать против многих случаев несправедливости, но, когда это касается чернокожих, большинство из них молчит. Вот его заключительная строфа:
Бесспорно, я сказал, поэты будут петь.Но не слышно никого.Интересно – отчего?[197]
Даже внешняя покорность – поведение в реальной ситуации, подобное поведению дяди Тома, то комичного, то раболепного негра, смеющегося над собой, и осторожного, – скрывала в себе неприятие, ярость, энергию. Чернокожий поэт П. Л. Данбар в эпоху черных менестрелей[198], ставших на рубеже веков необычайно популярными, создал стихотворение «Кругом личины»:
Кругом личины.Нрав наш пылкийСкрывают лживые ухмылки.
…После, хоть под ногами топь, – И что нам до врагов злочинных, – Кругом личины.
Два чернокожих исполнителя того времени выступали с менестрельными песнями и в то же время высмеивали их. Когда Б. Уильямс и Д. Уокер объявляли себя на афишах «двумя настоящими енотами», они, по словам Н. Хаггинса, «намеревались придать стиль и комическое достоинство выдумке, созданной белыми людьми».
К 30-м гг. многие чернокожие поэты сбросили маски. Л. Хьюз написал стихотворение «Эпилог»:
И я пою про Америку.Я – черный брат.Меня отсылают на кухню,Когда приходят гости.Но я смеюсь,И ем,И крепну.ЗавтраЯ сяду за стол,Когда придут гости.Никто не посмеетСказать мне:«Ступай на кухню»,ТогдаИ ониУвидят, как я красив,И устыдятся —И я ведь – Америка.
Гвендолин Беннетт писала:
Я хочу видеть гибких негритянских девушекЧерными силуэтами на фоне небаВ часы заката…Я хочу слышать пениеВокруг языческого костраСтранной черной расы…Я хочу чувствовать, как растетДуша моего печального народа,Скрытая за улыбкой менестреля.
А вот стихотворение в прозе, написанное Маргарет Уокер, – «Моему народу»:
«…Пусть появится новая земля. Путь родится другой мир. Пусть кровавый мир запечатлеется в небесах. Пусть выступит вперед второе поколение, преисполненное мужества, пусть созреет народ, любящий свободу, пусть красота, исполненная исцеления, и сила последней схватки пронизывают наш дух и нашу кровь. Пусть пишутся воинственные песни и пусть исчезнут погребальные песни. Путь поднимется ныне раса людей и встанет у руля!»
К 40-м гг. приобрел известность Р. Райт, талантливый чернокожий романист. Его автобиография 1937 г. «Черный» содержит бесконечное число откровений: например, о том, как чернокожих натравливали друг на друга, о том, как его подначивали драться с другим негритянским мальчиком для увеселения белых. «Черный» откровенно обнажает все унижения и далее: «Белый Юг похвалялся, что знает, чем дышат «черномазые», а я был именно «черномазый», и меня он совершенно не знал, не представлял себе, что я думаю, что чувствую. Белый Юг определил мне мое «место» в жизни – я никогда не знал своего «места», вернее, чутьем отвергал то «место», которое отвел мне Юг. Я никогда не мог смириться с тем, что я в чем-то хуже других. А то, что говорили белые южане, не могло поколебать моего убеждения, что я – человек».
Такие настроения присутствовали в поэзии, прозе, музыке, иногда в замаскированном виде, иногда открыто, и демонстрировали признаки того, что люди не задавлены, находятся в ожидании, в напряжении, как сжатая пружина.
В «Черном» Райт пишет, как чернокожих детей в Америке учат хранить молчание. Но наряду с этим: «Как воспринимают негры тот образ жизни, который вынуждены вести? Что они говорят о нем, когда оказываются среди своих? Я думаю, что на этот вопрос можно ответить одним-единственным предложением. Один из моих друзей, лифтер, однажды сказал мне: «Боже мой, брат! Да когда бы не их полиция и линчующие банды, здесь бы такое началось!»»
Ричард Райт на некоторое время стал членом Компартии (он рассказывает об этом периоде жизни и о своем разочаровании в книге «Бог, который потерпел поражение»). Известно, что коммунисты обращали особое внимание на проблему расового неравенства. Когда в 30-х гг. в Алабаме шли суды над «ребятами из Скоттсборо», именно Компартия встала на защиту молодых чернокожих, заключенных в тюрьму в первые годы Великой депрессии вследствие беззакония южан.
Партия подверглась нападкам со стороны либералов и НАСПЦН, обвинявших ее в использовании этой проблемы в своих собственных целях, что отчасти являлось правдой. Но черные были реалистами и понимали, как трудно обрести белых союзников с безупречными мотивами. Существенно было и то, что чернокожие коммунисты на Юге заслужили восхищение негров тем, как они работали, несмотря на огромные препятствия. Среди них выделялся Хозиа Хадсон, чернокожий организатор безработных в Бирмингеме. В Джорджии в 1932 г. девятнадцатилетний черный юноша по имени Анджело Херндон – его отец-шахтер умер от пневмонии, а сам он мальчиком работал в шахтах Кентукки – стал членом бирмингемского совета безработных, организованного коммунистами, а затем и сам вступил в партию.
Позже он писал: «Всю свою жизнь я трудился в поте лица, меня шпыняли и подвергали дискриминации. Я лежал на животе в шахтах за несколько долларов в неделю и был свидетелем того, как мою плату разворовывали и урезали, а моих друзей убивали. Я жил в самой худшей части города и ездил на автобусах за загородкой «Для цветных», как будто бы во мне было что-то отвратительное. Я слышал, как меня называли «ниггером», «черномазым» и должен был отвечать «Слушаюсь, сэр» каждому белому независимо от того, уважал я его или нет. Это всегда казалось мне отвратительным, но я никогда не думал, что можно что-нибудь сделать. И вот неожиданно я отыскал организации, в которых вместе были негры и белые, они работали сообща и не обращали внимания на разницу в расе или цвете кожи».
Херндон стал активистом Компартии в Атланте. Он и его товарищи создали в 1932 г. квартальные комитеты советов безработных, добивавшихся вспомощестований на квартплату для нуждающихся. Они организовали демонстрацию, в которой участвовали 1 тыс. человек, в том числе 600 белых, и на следующий день городские власти проголосовали за выделение 6 тыс. долл. на помощь безработным. Но вскоре после этого Херндон был арестован, содержался в заключении без права переписки и был обвинен в нарушении статута Джорджии против подрывной деятельности. Он вспоминал о своем судебном процессе: «Власти штата Джорджия продемонстрировали литературу, изъятую из моей комнаты, и зачитывали абзацы из нее присяжным. Они тщательно допрашивали меня. Считаю ли я, что хозяева и правительство обязаны платить страховку безработным трудящимся? Что негры должны быть полностью равноправными с белыми? Согласен ли я с требованием самоопределения «черного пояса» – что негритянскому населению должно быть разрешено управлять территорией «черного пояса», изгнав оттуда белых землевладельцев и правительственных чиновников? Думаю ли я, что рабочий класс может управлять фабриками, шахтами и возглавить правительство? Что хозяева не нужны вовсе? Я сказал им, что я верю во все это, – и более того».
Анджело Херндон был осужден и провел в тюрьме пять лет, пока Верховный суд не признал неконституционным статут Джорджии, в соответствии с которым Херндон был признан виновным. Именно такие люди среди черных, казавшиеся истеблишменту опасными своей воинственностью, становились еще опаснее, если были связаны с Компартией.
Имелись и другие, с теми же связями, что еще более увеличивало угрозу: Бенджамин Дэвис, черный адвокат, защищавший Херндона на процессе; люди, имевшие национальное признание, как певец и актер Пол Робсон или писатель и ученый У. Дюбуа, не скрывавшие своих симпатий к Компартии. Негр не был таким антикоммунистом, как представитель белого населения. Он не мог себе этого позволить, у него было слишком мало друзей, так что Херндон, Дэвис, Робсон, Дюбуа, какой бы хуле ни подвергались их политические взгляды в стране в целом, своим боевым духом снискали восхищение черной общины.
Воинственное настроение чернокожих, проявлявшееся то тут, то там в 30-е гг., было приглушено во время Второй мировой войны, когда нация, с одной стороны, осудила расизм, а с другой – поддерживала сегрегацию в вооруженных силах и предоставляла чернокожим лишь низкооплачиваемую работу. Когда война закончилась, на расовое равновесие в Соединенных Штатах стал влиять новый фактор – беспрецедентный подъем освободительной борьбы цветного населения в странах Азии и Африки.
Президент Гарри Трумэн был вынужден считаться с этим, особенно в условиях холодной войны с Советским Союзом, с учетом того, что протест населения с иным цветом кожи в бывших колониях грозил принять марксистские формы. Расовый вопрос требовал решительных действий, а не просто мер по успокоению чернокожего населения страны, сначала ободренного обещаниями военного времени, а затем обескураженного сохранением прежних условий существования. Эти действия требовались и для того, чтобы показать миру: Соединенные Штаты способны дать ответ на критику коммунистами самого вопиющего порока американского общества – расовой дискриминации. Некогда оставшееся незамеченным высказывание У. Дюбуа, теперь, в 1945 г., звучало грозным предостережением: «Проблема XX в. – это проблема межрасовых барьеров».
