Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
— Все это не так страшно. — Яркие пятна материи, экзотическое стекло и современная мебель в экстравагантном вкусе сочетались таким образом, чтобы создать впечатление дерзкого изобилия, которое ему, пожалуй, даже нравилось, поскольку он давно уже привык к мысли, что Лавровый дом всего-навсего строение — недвижимость, которая, как и все прочие, сменив хозяина, неизбежно изменит и свой характер. Таким образом, фон его юности был жизнерадостно стерт рукой декоратора, претворившего в жизнь мечту клиента.
— Фредерика, наверное, умерла бы, если б увидела это! — Казалось, мысль о смерти ее давней подруги от удара приводила Люси в восторг.
— Но она этого никогда не увидит. Она поклялась, что никогда больше не переступит порог своего бывшего дома. — Хотя Фредерика чуть ли не больше всех хотела продать дом («слишком много воспоминаний»), она очень огорчилась, когда дом в конце концов купила миссис Огден Уотресс. К счастью, хлопоты по воссозданию Лаврового дома в особняке на Массачусетс-авеню, построенном еще до «депрессии», в стиле ренессанс, отвлекали ее от мрачных мыслей; со своей стороны Блэз был страшно рад переселиться в город, поближе к своей штаб-квартире на Девятой улице.
— Твой отец здесь, хочешь верь, хочешь нет.
— Очень даже верю. Почему бы нет?
Миссис Уотресс, увидев Питера с другого конца комнаты, издала радостный крик и покинула двух своих собеседников (членов правительства в одинаковых очках без оправы), чтобы приветствовать его в его бывшем доме.
— Ну, как вы на это смотрите? Разве я не сотворила чудо? — Айрин указала на образчики примитивного искусства, венецианское стекло, картину Моне над камином.
— Дом стал неузнаваем, — прохладно констатировал Питер. — Вот только снаружи он все тот же.
— Это ненадолго. Я пристраиваю крыло в стиле Палладио для Огдена и его охотничьих трофеев. Мы устроили целую галерею, в ней будут одни только звериные головы.
— Вам надо бы установить плату за вход, — сказала Люси Шэттак. — Я с удовольствием буду платить.
Питер сделал вид, что не заметил устремленного на него взгляда Люси.
— Как нравится мистеру Уотрессу Вашингтон?
— Понравится. — Айрин еще никогда не была столь великолепно самоуверенна. — Ну, а уж о людях Эйзенхауэра, таких, как Фостер Даллес, он знает все. Собственно говоря, cher[107] Фостер был стряпчим у Уотресса.
— Знаю, — сухо ответила Люси. — Я тоже была невестой Уотресса. Но даже с таким адвокатом, как cher Фостер, Огден и Скайлер прогорели. — В буйном злопыхательстве Люси не было ничего личного. Она всегда знала подноготную решительно всех, однако относительно Уотрессов даже она не смогла бы раскопать ничего нового, ибо это севшее на мель семейство оказалось в центре всеобщего внимания с тех самых пор, как сенатор Овербэри женился на Элизабет Уотресс. Пышная церемония бракосочетания была несколько омрачена неожиданным появлением Скайлера Уотресса; он во что бы то ни стало хотел быть на свадьбе посаженным отцом — к великому ужасу самой Элизабет, поскольку о том, что Скайлер пьяница, знали абсолютно все. Но в церкви он вел себя прилично и, как только церемония окончилась, великодушно исчез. Он долго не давал о себе знать и лишь осенью прислал новобрачным газетную вырезку с описанием матча водного поло в Санта-Барбаре, в котором он забил три гола. Сопроводительного письма при вырезке не было. К счастью, на свадьбе его более чем успешно заменяла его бывшая жена Люси и его недавно обанкротившийся брат Огден, не говоря уже о шафере Блэзе, который, не преминул отметить Питер, вел себя так, словно был отцом жениха.
Свадьбу играли в Лавровом доме, и, хотя никто не знал, приглашена ли Айрин Блок, она была тут как тут и творила Историю. За несколько минут знакомства с Огденом Уотрессом она решила, что для нее настала пора снять вдовий траур, и, хотя она впоследствии призналась Питеру, что ей было очень жаль расставаться со своей прежней фамилией, в конце концов она принесла эту жертву на алтарь любви. После церемонии бракосочетания, совершенной на борту парохода компании «Кьюнард», направлявшегося в Гавр, она стала миссис Огден Уотресс. Уже как предмет чистого интереса и восторженных сплетен второй брак Айрин произвел в городе почти такую же сенсацию, как и гораздо более пышное венчание Клея и Элизабет, и все дамы сошлись на том, что Айрин достойна всяческого восхищения. Ее борьба увенчалась успехом. Теперь на нее уже не посмотришь свысока или покровительственным взглядом. А с покупкой Лаврового дома ее триумф стал полным. Все бывали у нее в гостях, кроме матери Питера, но о ней никто не вспоминал.
— У Огдена исключительные деловые способности! — Айрин благожелательно смотрела на своего высокого, неуклюжего, краснолицего мужа, который давал пояснения нескольким озадаченным гостям перед скульптурой в стиле модерн, такой огромной, что она загораживала чуть ли не весь проход в зал, служивший при Питере для игры в карты, а теперь, насколько он мог разобрать с того места, где он стоял, приспособленный под замысловато освещенную картинную галерею.
— В таком случае он сильно изменился с тех пор, как я была замужем за Скайлером. В мое время братья соревновались между собой, кто больше денег просадит.
— Мы с Питером терпеть не можем бизнеса, правда? — Айрин с улыбкой посмотрела на Питера, и тот согласился, что бизнес — не по его части. — Мы au fond spiri-tuel[108], вот почему удивительно, что мы зарабатываем деньги.
Люси была заинтригована.
— Неужели этот ваш Коммунистический манифест приносит доход?
— Да, конечно, — мягко ответил Питер; нападки на «Американскую мысль» никогда его не уязвляли. — В сущности говоря, благодаря сенатору Маккарти наш журнал стал чуть ли не массовым изданием. Во время заседаний сената, когда этот демагог усмотрел знаменательный и зловещий симптом в повышении по службе некоего безвестного армейского зубного врача, подозреваемого в симпатии к левым, «Американская мысль» в ряде статей выступила против сенатора. Вслед за тем дела Маккарти пошли все хуже и хуже, и Питер льстил себе мыслью, что закат Маккарти хотя бы отчасти был делом рук его и Иниэса. Расследователь сам попал под расследование, и после четырех лет национального бедствия сенат Соединенных Штатов с присущей ему тяжелодумностью собирался вынести Маккарти вотум недоверия за недостойное поведение в их общем доме.
— Элизабет! — Айрин обняла дочь Люси, которая, на взгляд Питера, стала еще красивее, чем до замужества.
Айрин была с этим согласна:
— Это все материнство! Посмотрите на нее, Люси! Посмотрите, какой милой стала наша девочка!
— Да, конечно, она выглядит лучше, чем во время беременности, тогда она была вся в пятнах. Здравствуй, дорогая. — Люси небрежно поцеловала дочь. Затем, выступая в своей обычной подстрекательской роли, повернулась к Питеру: — В этом году вы настроены более миролюбиво друг к другу?
— Я всегда настроен миролюбиво, — ответил Питер, но руки Элизабет не подал. С ее лица ни на секунду не сходила широкая улыбка.
— Я тоже! — Ее глаза сияли. — Во всяком случае, я стараюсь, потому что Клей говорит: не припутывай к политике личное. Только у меня не всегда это получается. Иной раз, когда какой-нибудь ничтожный хам нападает на Клея, я выхожу из себя и говорю что-нибудь ужасное, и тогда Клей набрасывается на меня!
— Подразумевается, что только ничтожный хам может выступить с нападками против него? — Когда Люси была не в своей стихии, можно было не сомневаться, что она создаст ее.
Айрин поспешно принялась спасать подорванный мир между ними:
— Мы все должны быть друзьями! К тому же ведь мы все родственники! Я tante[109] Элизабет, а Клей и Питер…
— Вы приходитесь мне тетушкой, не так ли? Ой, как я рада!
Питер просто поражался Элизабет. Прежде она невероятно презирала «эту ужасную Айрин», а теперь прямо-таки воспылала к ней любовью, не в пример своей матери, которая продолжала изводить Айрин, словно та по-прежнему была миссис Сэмюел Блок, прорывавшейся на все приемы, а не спасительницей братьев Уотресс, вместе с Блэзом взявшей на себя заботу о карьере сенатора Овербэри.
— А Клей — зять Питера…
— Он был моим зятем. — Голос Питера прозвучал резче, чем ему хотелось.
Широкие челюсти Элизабет плотно сомкнулись, хотя улыбка не сходила с лица.
— Но ведь семейная верность живет, несмотря ни на что.
— Моя — да. — Питер спрашивал себя, неужели она когда-нибудь по-настоящему нравилась ему. — Но только по отношению к моей семье, а не к нему. Вернее говоря, к Инид.
— А вот и сенатор Уоткинс! — Айрин покинула своих родственников.
— Инид была чудесная девушка. — Элизабет говорила так, словно защищала покойную. — И ужасно верная, а это, по-моему, самое важное на свете.
