Роза Люксембург - Кризис социал-демократии
Каждому, и особенно, германской социал-демократии было давно известно, что при сложности национальных противоречий, разрывающих турецкую империю: армянский, курдский, сирийский, арабский, греческий (с недавнего времени еще албанский и македонский) вопросы, при сложности экономико-социальных проблем в различных частях империи, при зарождении сильного, жизнедеятельного капитализма в соседних молодых Балканских государствах и прежде всего при условии существования в Турции в течение многих лет разлагающего господства международного капитала и международной дипломатии, что при всем этом истинное возрождение турецкого государства есть совершенно безнадежное предприятие и что все попытки восстановить гнилые, рассыпающиеся кучи развалин представляют из себя реакционную затею. Уже по поводу большого Критского восстания в 1896 году в партийной прессе происходило основательное обсуждение восточной проблемы, которое привело к пересмотру точки зрения, установленной когда-то Марксом во время турецкой войны и к окончательному отрицанию "неделимости Турции", как наследия Европейской реакции. Никем не был так быстро и так правильно понят младо-турецкий режим в отношении своего внутреннего социального бесплодия и своего контрреволюционнаго характера, как немецкой социал-демократической прессой. И действительно, идея, что для оживления такой развалины, как Турецкое государство, будет достаточно проворных военных инструкторов и плохеньких стратегических железных дорог для проведения скорой мобилизации-есть чисто прусская идея [2].
Уже летом 1912 года младо-турецкое правительство должно было уступить место контр-революции. Первым актом турецкого «возрождения» в этой войне был государственный переворот, уничтожение конституции, т. е. и в этом отношении формальное возвращение к правительству Абдул Гамида.
Выдрессированный немцами турецкий милитаризм оказался банкротом уже в первой балканской войне. Настоящая же война, в неверную пучину которой турки были втянуты, как защитники Германии, какой бы исход она ни имела, с неотвратимой неизбежностью приведет к окончательной ликвидации Турецкой империи.
Позиция немецкого империализма — и лежащие в основе ее интересы немецкого банка — привели германскую империю на востоке к полному противоречию со всеми другими державами. И прежде всего с Англией. Последней пришлось уступить своему немецкому сопернику конкурирующие предприятия и вместе с ними жирную капиталистическую прибыль в Анатолии и Мессопотамии, за что она, правда, в конце концов, вознаградила себя; а направление стратегических дорог и усиление турецкого милитаризма под влиянием немцев угрожало наиболее уязвимому месту мировой политики Англии: месту перекрещивания дорог в центральную Азию, Персию, Индию, с одной стороны, в Египет — с другой стороны.
"Англия, — писал Робах в своей "Багдадской дороге", — лишь в одном месте может быть атакована и уязвима для Европы: в Египте. Вместе с Египтом Англия не только потеряла бы господство над Суэцким каналом и связь с Индией и Азией, но весьма вероятно также и свое влияние в Центральной и Восточной Африке. Занятие Египта магометанской державой, какой является Турция, — могло бы оказать опасное влияние не только на 60 миллионов магометанских подданных Англии в Индии, но также на Афганистан и Персию. Турция же, имея сеть железных дорог в Малой Азии и Сирии, проводя Анотолийскую дорогу, при помощи которой она вполне могла отразить нападение Англии из Месопотамии, увеличивая и улучшая свою армию, и, вообще, прогрессируя в своем хозяйстве и финансах, несомненно, должна иметь виды на Египет".
А в своей книге "Война и немецкая политика", появившейся в начале войны, он говорит:
"Багдадская дорога с самого начала предназначена к тому, чтобы непосредственно связать Константинополь и важнейшие военные пункты Турецкой империи в Малой Азии-с Сирией и провинциями Ефрата и Тигра. Конечно, предусматривалось и то, что эта дорога, в соединении с частью проектировавшимися, частью проводившимися или уже проведенными дорогами в Сирии и Аравии, сделает возможным передвижение турецких войск по направлению к Египту. Никто не будет отрицать, что при возможности заключения немецкого союза и при различных других предположениях, осуществление которых было менее простой вещью, чем союз, Багдадская дорога для Германии означала своеобразное страхование".
Так откровенно говорил полуофициальный лидер немецкого империализма о плане и намерениях последнего на Востоке. Таким образом получила немецкая политика свои определенные широкие очертания, весьма прогрессивную и захватническую, с точки зрения предшествовавшего мирового политического равновесия, тенденцию и очевидный уклон против Англии. Таким образом, немецкая восточная политика явилась комментарием к проводившейся в 1899 года морской политике.
В настоящее время Германия поставила себя своей программой "неделимости Турции" в противоречие с Балканскими государствами, для которых историческое существование и внутреннее развитие связано с ликвидацией Турции. Наконец, она поставила себя в противоречие и с Италией, империалистические аппетиты которой направлены прежде всего на турецкие владения. На Мароккской конференции в 1905 г. Италия уже стояла на стороне Англии и Франции. А происшедшая шестью годами позже Триполитанская экспедиция Италии, давшая сигнал к первой балканской войне, явилась уже полным разрывом с Италией, распадом тройственного союза, изоляцией немецкой политики также и с этой стороны.
В другом направлении немецкие стремления к расширению проявили себя на западе — в Мароккской авантюре. Нигде не сказалось с такой резкостью отклонение от прежней немецкой политики, как здесь: как известно, Бисмарк поддерживал колониальные стремления Франции, лишь бы отвлечь ее внимание от Эльзас-Лотарингии, являвшейся пунктом континентального пожара. Новейший курс немецкой политики целил как раз против французских колониальных расширений. Положение в Марокко сложилось, однако, совсем иначе, чем в Азиатской Турции. Для осуществления немецких капиталистических интересов в Марокко было очень мало подходящих условий. Немецкие империалисты пытались во время Мароккского кризиса использовать претензии Ремшейдерской капиталистической фирмы «Маннесмана», ссудившей мароккскому султану деньги и получившей за это концессию на железную руду как бы в обеспечение "насущных отечественных интересов", однако, общеизвестный факт, что каждая из конкурировавших в Марокко капиталистических групп, как Маннесмана, так и общество Круппа, Шнейдера, представляли из себя чисто международное смешение немецких, французских и испанских предпринимателей, помешал говорить о "немецкой сфере интересов". Тем симптоматичнее была решительность и настойчивость, с которой немецкая империя неожиданно заявила в 1905 году о своей претензии на участие в урегулировании мароккских дел, а также протест против французского влияния в Марокко. Это было первое ее столкновение с Францией в вопросах мировой политики. В 1895 году Германия вместе с Францией и Россией помешала победоносной Японии воспользоваться своей победой над Китаем в Симонессках. Пятью годами позже она двинулась рука об руку с Францией и всей международной фалангой в разбойничий поход на Китай. Теперь в Марокко проявилась совсем иная ориентация немецкой политики по отношению к Франции. В Мароккском кризисе, который на протяжении 7 лет дважды стоял на границе войны между Германией и Францией, дело не шло уже ни о «реванше», ни о каких-либо континентальных противоречиях между обоими государствами. Здесь проявилось совсем новое противоречие, создавшееся вследствие того, что немецкий империализм перешел через черту французского. Кризис разрешился тем, что Германия удовлетворилась областью французского Конго и дала согласие на то, что не будет иметь и защищать в Марокко никаких собственных интересов. Как раз поэтому последнее немецкое выступление в Мароккском вопросе имеет знаменательное политическое значение; Именно неопределенность непосредственных целей и притязаний изобличает всю немецкую мароккскую политику, ее безграничные аппетиты, нащупывание и поиски добычи- она представляла собой явно выраженный курс на войну с Францией.
Противоположность между обоими государствами проявилась в полном свете. Там медленное индустриальное развитие, остановившийся рост народонаселения, государство ранть, создающее, главным образом, заграничные финансовые общества, отягощенное большими колониальными владениями, которые оно удерживает с большим трудом и стараниями; здесь-молодой, сильный, стремящийся на первое место капитализм, который рыщет по свету в поисках колоний. О завоевании английских колоний — нечего было и думать. Таким образом, алчность немецкого капитализма могла быть направлена кроме Азиатской Турции, прежде всего, на французское наследство. Это наследство к тому же представляло удобную приманку для того, чтобы сделать Италию, за счет Франции, безвредной для австрийских наступательных тенденций на Балканах и, при помощи общих интересов, прикрепить ее к тройственному союзу. Ясно, что немецкие притязания в Марокко должны были в высшей степени беспокоить французский империализм, если принять во внимание, что Германия, укрепившись в какой-либо части Марокко, могла всегда в любом месте зажечь пожаром все северо-африканские владения Франции, население которых находилось в хроническом состоянии войны с французскими завоевателями. Окончательное отступление и успокоение Германии устраняло лишь эту непосредственную опасность, но все же сохраняло всеобщее беспокойство во Франции, и создавшееся противоречие в мировой политике [3].
