Джульетто Кьеза - Прощай, Россия!
Но люди, добравшиеся до власти в России, думали совершенно об ином. И это иное как раз и объясняет их политическую глупость и – почему бы и не использовать это слово? – их предательство. Что я имею в виду? Власть. Такую, какой они ее представляли, какой всосали с молоком автократической советской коммунистической бюрократии. Власть, при которой они сделали карьеру или (в случае многочисленных интеллигентов, попавших на командные посты на первом постперестроечном этапе) с которой шли на пристойные (или позорные) компромиссы. Власть, из которой народ – разумеется, воспеваемый на словах, – был исключен по определению. Власть, которой они не хотели делиться ни с кем.
Морализаторство? Сандро Виола говорит, что «нет смысла» возражать ностальгирующим по СССР и по «третьему пути» (к которым он, очевидно, причисляет и меня), потому что для них «Ельцин является могильщиком коммунистической державы» и по этой причине «они презирали его, даже если бы он сочетал в себе все достоинства Де Голля, Аденауэра и Манделы».
Смотрите, какой язык крестоносца холодной войны, капрала армии пропагандистов, все еще считающих себя на действительной военной службе. Он похож на ветерана, все еще не смирившегося с окончанием войны и по-прежнему тянущегося к «Калашникову». Что же до Де Голля, Аденауэра и Манделы, то не будем их беспокоить. Любое сравнение здесь абсолютно неуместно, даже по чисто эстетическим причинам. Француз Де Голль, южноафриканец Мандела и немец Аденауэр, каждый по-своему, защищали интересы собственных стран, в то время как – и об этом пишет тот же Сандро Виола – заслуга Ельцина состоит в том, что он «служит делу демократии, свободного рынка и западных интересов»13.
Вот именно. Мы уже подробно описали, как Борис Ельцин служил делу демократии. Мне кажется, этого достаточно. Насколько он способствовал появлению свободного рынка, можно судить из уже цитировавшегося заявления пяти американских нобелевских лауреатов-экономистов, которым теперь остается только один шанс на исправление: поступить в обучение к Сандро Виола и Андерсу Ослунду. Что же до западных интересов, для Виола это, может быть, и заслуга, но сомневаюсь, что россияне разделяют это мнение. Как раз этого-то он и не понимает, иначе бы не написал столь откровенную фразу, из которой получается, что интересы России исчезли с горизонта западных руководителей. С небольшими нюансами в основном дипломатического характера. Такие, как Ослунд или уже цитировавшийся Мак Фоул, самые нетерпеливые. Это так называемые аналитики, советники, эксперты. Политические лидеры, как правило, выражаются более мягко. Но суть «реальной политики» Запада лучше других обрисовал Джозеф Джеффе в «Тайм» от 15 июля 1996 года: «Мы хотим видеть Россию внутри нашего круга, а не вне его, где она 70 лет действовала отнюдь не как стабилизирующая сила. Мы хотим видеть ее великой державой, преследующей свои интересы вместе с нами, а не против нас. Мы не хотим Лебедя и уж конечно не хотим Зюганова и Жириновского. Пока что мы имеем Ельцина, знакомое лицо, с которым мы уже делали дела. И за это мы должны быть ему благодарны. По различным причинам Ельцин хорош только «наполовину»? Россия в обозримом будущем сможет предоставить только «полухороших» партнеров? Что ж, заключает Джеффе, «мы должны способствовать тому, чтобы и в будущем побеждали «полухорошие», «semi-good guys».
Ну и ну! Вот это называется откровенный разговор. Пусть Россия преследует собственные интересы, но только «вместе с нами». Интересы, направленные против нас, не имеют права на существование. Точнее, они могут быть, но мы не дадим им права гражданства. Горе побежденным! Пусть Россия считает себя великой державой, но «Запад должен дать ей почувствовать тяжесть ответственности» и дать понять, что «эликсир, предлагаемый Лебедем и компанией, не так-то легко будет продать в будущей борьбе за власть». Иными словами, мы будем бороться любыми средствами с теми, кто попытается изменить существующий расклад сил, сложившийся в нашу пользу. К счастью, в данном случае никто не претендует на этический подход. Никто не пытается выдать вышесказанное за идеалы, а просто перечисляет сугубо вещественные интересы. Так лучше. По крайней мере все ясно. В таком виде, высказанное без экивоков, все выглядит почти что нормально. Америка тоже имеет право защищать свои интересы так, как она считает нужным. Но не надо колебаться между этикой и макиавеллизмом. Не надо постоянно пичкать нас морализаторскими проповедями о защите вечных ценностей. Тем более, что всегда найдутся маляры, замазывающие пастельными красками неприкрытую грубость политических сценариев. И вот появляются «заслуги» Ельцина, разрешившего «свободные выборы, независимую печать и свободный, хотя и хаотичный рынок». Слово Сандро Виола.
Я хотел бы уточнить, что не имею ничего против этого господина. Если я постоянно его цитирую, то это чистая случайность. Просто Виола для Италии самый яркий пример для описания весьма распространенного типажа. Из этих же соображений я неоднократно нападаю на Ослунда. Не потому, что он хуже остальных, а потому что он наиболее типичен для англосаксонского мира, он лучше других олицетворяет бестиарий пост-советологии.
Глава 7. Российские либералы
«Колыбелью Москвы было кровавое болото монгольского рабства, а современная Россия есть лишь метаморфоза этой Москвы… В такой страшной и презренной школе она обрела силу в мастерстве рабства. И освободившись, Москва продолжала исполнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем»14. Боже мой! В Москве образца 1996 года нужно дойти до последней степени отчаяния, чтобы начать цитировать Карла Маркса. К тому же цитировать фразу, которая россиянам по понятным причинам никогда не нравилась, даже в коммунистические времена. Но этот тезис внезапно обрел популярность в кругах радикальных либералов, тех, кого люди уже окрестили «демократами». Кавычки мои. Для большинства россиян после 1992—1996 годов слово «демократ» стало просто ругательством, без всяких кавычек.
Что же произошло? Попробуем разобраться, проследив за анализом Александра Янова в «Дружбе народов»15. Почему мы выбрали именн,о его в качестве примера? Потому что он крупный историк, несомненный либерал, настроенный более чем прозападнически. Последние годы он живет в Америке и, следовательно, имеет абсолютно незапятнанную репутацию: ему не надо оправдывать собственные слова и действия, которых стыдится большая часть радикал-либералов и «творческой» интеллигенции. Янов интересней главным образом тем, что описывает кризис либеральной российской интеллигенции «изнутри». В качестве модели я мог бы использовать и кого-нибудь другого. Но маккартистам конца века было бы легко отвергнуть его анализ, даже не прочитав, навесив на него заранее заготовленные ярлыки – «коммунист», «ностальгик СССР», «национал-патриот» и т. д. Поэтому не будем в этой главе упоминать Александра Зиновьева и Станислава Говорухина, Михаила Горбачева и Григория Явлинского, Леонида Абалкина и Сергея Глазьева. Все они не без греха.
Янов же чист и честен. В один прекрасный день, прочитав эссе Геннадия Лисичкина16, он обнаруживает, что московская либеральная интеллигенция вновь увлеклась историей. И что особенно важно, сделала это, приняв на веру только что процитированное утверждение Маркса, присвоив («без всякой критики», замечает Янов) тезис правых, согласно которому авторитаризм заложен в российской национальной традиции, враждебной западной демократии, враждебной Западу как таковому и неспособной к какой бы то ни было интеграции с этой частью света. Единственное различие между Марксом и славянофильскими правыми состоит в том, что первый осуждал эту характерную российскую черту (или черту характера?), в то время как вторые считают ее отличительным достоинством, которым можно только гордиться.
Список появившихся в последнее время работ на эту тему настолько длинен, что заставляет предположить рождение новой проблемы. Кроме Лисичкина (напоминаю, что он был одним из подписантов письма к Ельцину в октябре 1993 г.), неожиданно ощутили непреодолимую потребность выступить с «критикой российского исторического опыта» экономист Виталий Найшуль17, другой известный экономист Егор Гайдар18, а также генерал Александр Лебедь19 и философ Леонид Куликов20, чье сочинение, «полное мрачного чаадаевского пафоса», особенно раздражает нашего Янова. Который – и это странно только на первый взгляд – не включает в свой список Александра Солженицына, неоднократно обращавшегося к исторической теме после своего возвращения на родину. Но очевидно, Янов не хочет принимать его в эту компанию. И здесь он снова ошибается.
И все же: откуда такое нетерпеливое желание свести счеты с российской историей и почему именно сейчас? Потому что, отвечает Янов, совершенно справедливо задаваясь вопросом, на который и я пытаюсь ответить этой книгой, «Россия стремительно приблизилась к роковому перепутью, когда ей снова, как в начале века, предстоит ответить на жестокий вопрос о самом смысле ее национального существования». Да, это в самом деле так. Было бы невредно, если бы Янов спросил себя, почему спустя пять лет ельцинского правления, когда коммунизм окончательно и бесповоротно скончался, Россия снова стоит на перепутье. Или скорее, у края пропасти, к которому Россия (точнее, ее интеллигенция) подошла неподготовленной, как будто бы она не поняла, что произошло с ней в предыдущее десятилетие, не ощутила размеров собственной трагедии. Непростительное легкомыслие. До Янова это тоже дошло с опозданием. Только сейчас он начинает осознавать, что «страна расстается не только с наследием трех поколений коммунистической „татарщины», но и со всеми четырьмя столетиями имперского существования, отбросившего ее на обочину мировой истории».
