Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №35 от 27.08.2013
То была Советская Россия, та Россия, которая воссоздавала лучшие страницы её многотысячелетней истории. Это был Советский Союз, громада, перед которой трепетали все мелкие, крупные, национальные, международные и всемирные хрематисты – воры, воришки и хапуги. Союз был защитой от них для всего мира. От остального мира, где хрематисты и банкиры правили и правят свой бесовский бал. Но странное дело, это совершенно не интересовало моего отца и мать. Они кричали хмельные первомайские лозунги с ироничными усмешками и смотрели на новейшую историю глазами этих самых хапуг, которых считали обиженными за их политические убеждения. Для них «настоящим учебником истории» стал сакрально-недоступный «ХХ съезд». Его документов они не читали, но слухи о нём шепотком прорабатывались на всех застольях. Они не верили тому, что написано в сталинских учебниках, но кивали на нечто ненаписанное. Я это чувствовал и по-детски понимал как взрослое лукавство.
Но тогда история получалась ровно противоположная. Это уже потом, через двадцать лет, «эта история» заполнит все газеты и журналы, выйдет толстыми томами. Значит, готовилась она заранее и разносилась по умам. Отец был фронтовиком, мать из беднейшей многодетной семьи. Они ненавидели мелких реальных хапуг, тех, что были вокруг. Но «хапуг из учебника» они жалели и готовы были защищать их. Они не связывали реальность с учебником, вернее, кто-то другой, кому они доверяли, связывал её. Этот невидимый кто-то и был коллективный Хрущёв. Его идеологический аппарат. Он выхолостил из Сталинского учебника главное, ради чего велась борьба. Он вырезал реальный социализм, подменив его культом сытости и рвачества только для себя. Потом это дело продолжил вялый аппарат Брежнева. И уже в учебниках истории для моего поколения остались одни загадочные истуканы из «Краткого курса». «Новая история СССР» была бессвязным текстом без внутренней логики. Унылое чтение, бессмысленный набор знаков невозможно было понять и, значит, освоить. Предмет «История СССР» в ХХ веке был самым ненавистным для старшеклассников и студентов. Эта была китайская грамота, небрежная криптографическая запись с огромными пробелами. Место науки и исторической логики там заняли напыщенные лозунги. Лживые лозунги. Реальная жизнь страны первых десятилетий Великого проекта пряталась за фальшивыми подменами ХХII съезда. Так и нужно было им – напугать юнцов такой историей. Напугали и отвратили.
Да, были огромные, но понятые и принятые народом как необходимые, жертвы первых трёх десятилетий. Было сверхчеловеческое напряжение сил. Но никто не считал, что оно было напрасным. Такие разговоры пресекались даже в самой «несознательной компании». Было огромное уважение к строителям «первых пятилеток». Ещё их дети, через десятилетия, протестовали против бездарного разбрасывания достигнутого такими жертвами «оттепельными реформаторами». Но и их обманули: «экономические претензии к строю» за неоплату труда куда менее напряжённого, расслабленного «косыгинскими реформами» и хрущёвским очковтирательством, понеслись лавиной после XXII съезда именно из уст сыновей строителей первых пятилеток. Всё моё детство, юность и молодость я слышал эти разговоры. Русские превратились в нацию «кухонных экономистов». Мне казалось, что люди в эти минуты прямо на глазах мельчают. Было стыдно слушать надрывные разговоры о «зарезанных тарифах» с угрозами «устроить прорабу хорошую жизнь». Стыдно было слушать этот плач по недополученным рублям как об упущенной жар-птице. Все только говорили и, как заворожённые, ничего не делали, верили обещаниям. Пар уходил в свисток. Это было ясно даже мальчишке, не понимающему о чём идёт речь. Интонация выдавала.
Стыдно было мальчишке шестидесятых-семидесятых жаловаться на свои страхи и неудачи. Неприлично перед сверстниками. Только под жёстким взрослым прессом он мог признаться, что кто-то его обижает или что-то у него не получается. А вот взрослые мельчали сами и злились на непонятливых пацанов, которые всё ещё равнялись на героев Гайдара, Кассиля, Полевого. У них были школа, кино и, как это ни смешно сегодня, телевидение. Это потом, через годы, в классы придут истеричные жалобщики десяти-двенадцати лет с претензиями на всё «здесь и сейчас». Их так научат наследственные «кухонные экономисты». А сегодняшняя школа им подыграет, самоустранится, пока «новое кино и телевидение», как парочка террористов, захвативших заложников, не привьёт им «стокгольмский синдром» потребительского восторга вместе с пещерной русофобией и зоологическим антикоммунизмом. Задолго до того то же самое незаметно прививали и нам.
Каждое поколение по-своему эгоистично, варится в своём соку и «творит свою историю». Каждое поколение вступает во «взрослую жизнь» со своим прайс-листом целей, задач, возможностей. В семидесятые он был скудным. Никто от нас не ждал больших дел. Космос штурмовать уже не надо, войн не предвидится, Сибирь и Дальний Восток годятся для бамовского пикника. Что делать? Устраиваться удобнее. Комфорт сытой жизни – лозунг поколения семидесятых – поколения «Пепси» – квартира, машина, дача. И вот как это было.
Автор этих строк после школьного выпускного бала не нашёл себя в списке студентов избранного вуза. Не беда, год на переподготовку, придётся поднабраться опыта на пыльном советском производстве. Конечно, не престижно, зато доступно, отчасти модно и на деньги похоже. Не грех с полгодика отслужить в «штрафной роте». Так рассуждали все оболтусы семидесятых. Почти все они оказывались на ближайших комсомольских стройках в цехах гигантов пятилеток. Вместе со вчерашними хорошистами туда брали алкашей и «перевоспитанных» рецидивистов. Кадровая отчётность требовала всех.
На гигантском тракторном заводе, куда я направился, очень ценились токари – туда шли хорошисты. И чернорабочие – туда шли алкаши. Меня направили в механический цех номер пять в третью передовую бригаду. Это значит – повезло. Передовым бригадам подбрасывают объёмы, а это – праздник для сдельщика: в его мозгу объёмы переплавляются в рубли. В цехах светло и не так пыльно. Заезжие алкаши-грузчики смотрят на выскочек-хорошистов с классовой завистью и хулиганской ненавистью.
Всего цехов на заводе пятнадцать, все они одного размера – как средний футбольный стадион под крышей из мутного стекла. Каждый цех – это десять-двенадцать участков. На каждом участке своя бригада и свой набор запчастей для будущего трактора. Заготовки приходят из литейных цехов со всей страны. Их шлифуют, сверлят, обтачивают, ставят на них штампы цехового ОТК и отправляют прямо к сборочному конвейеру, так как тот постоянно простаивает из-за нехватки комплектующих. Ещё горячие детали почти вырывают из рук токарей и утаскивают прямиком к сборке. А контролёрши заводского ОТК штампуют ещё не остывшие детали прямо на ходу, перебирая их как подгнившую картошку. Каждая последняя неделя месяца – круглосуточная штурмовщина.
Но первая и вторая недели совсем не такие: цеха пусты и безмятежны. Третьей – штурмовой ночной смены – вообще нет – пока не нужна. «Заводские деды», слесари, механики и бригадиры отсыпаются в отгулах. Это они штурмовали последние ночи месяца – давали план и спасали премию. Они костяк: когда надо, встают к любому станку, берутся за любую работу – главное гнать и гнать конвейер. Они могут отсыпаться спокойно – усиленный премиальный паёк и благодарность начальства уже заготовлены.
А в это время по цехам шатается недавно набранная молодёжь. Хотя она меньше всего хотела бы шататься. Её наивная внутричерепная бухгалтерия проста: обработка каждой детали стоит пять копеек. Деталь – звёздочка коробки передач – весит килограмма три, не более. Одной рукой играючи можно её перекидывать, перебрасывать, вставлять, зажимать, растачивать, складировать. В контейнере от пятидесяти до ста звёздочек-заготовок. На их обточку уходит два-три часа. За смену не торопясь можно обработать два-три контейнера и записать себе три сотни деталей. Это пятнадцать рублей выработки. В месяц – три сотни! (Сегодня это тысяч сто.) Вот они, реально заработанные подарки маме и папе, магнитофоны, джинсы, мотоциклы, лодки с мотором, кафе с подружками. Честно заработанное комсомольское изобилие семидесятых. Вот оно – рядом. Если не лениться, можно и того больше подгрести себе на карман. Никто и не думал лениться.
Уже с утра участки выметены мётлами до матового отлива напольных покрытий, станки начищены ветошью до новизны заводского цвета корпусов, а работа никак не оживает. В первую смену, если бы не табельный учёт, можно вообще не выходить в цех – делать нечего, но мастер строг и требует быть наготове, иначе – прогул. Неспешное, тягучее время нудит в ушах. А первые, наполовину пустые контейнеры, с двадцатью-тридцатью заготовками на дне, опускаются крановщицами только к пятнадцати часам, за полчаса до окончания смены. Если хотя бы на час раньше, то сотню-другую деталей в быстром темпе можно было бы обработать и записать себе в журнал. Это почти четверть дневной нормы. Но раз уж детали пришли в самый притык и только несколько десятков, приходится оставлять их сменщику. Тот доволен, нацелился поработать с прибылью. Он знает, ему так рассказали, чем больше выпадает вторых смен, тем больше достаётся выработки. Вторая смена – мечта хорошиста-сдельщика. Через неделю мы поменяемся сменами, и он будет по-тихому завидовать мне.
