Борис Кагарлицкий - Сборник статей 2008гг.
Откуда же такое единодушие неприязни, с которым мы сталкиваемся, как только открываем газеты или включаем телевизионные новости?
Россия выступает по отношению к Евросоюзу не в качестве врага, а в качестве образа врага. Эта вражда - прежде всего виртуальная, продиктованная внутриполитической динамикой самого Европейского сообщества и его же внутренними противоречиями.
Показательно, что в 2000-2003 годах отношение к России в прессе и в политических кругах Европейского союза было куда более позитивным. Что изменилось за этот период? Разумеется, в самой России многое произошло, но, строго говоря, по европейским критериям положение стало лучше, а не хуже. В начале десятилетия была в самом разгаре вторая Чеченская война, сопровождавшаяся массовыми нарушениями прав человека.
Сейчас военные действия на Кавказе приутихли. Конституционная норма, по которой президент должен оставаться на своем посту не более двух сроков, выполнена. Положение оппозиционной прессы не стало лучше, но, по крайней мере, не ухудшилось. Почему же сегодня резко ухудшилось отношение прессы, а оценки порой сменились на противоположные?
Несомненно, сыграла свою роль смена политических лидеров, прежде всего - уход Герхарда Шредера с поста канцлера Германии. Но и отставка Шредера после поражения на выборах была отнюдь не случайностью, отражая общие сдвиги, происходившие в политической жизни Германии и Европы.
В начале 2000-х годов казалось, что «проект «Европа» развивается успешно, а на основе франко-германского ядра нового континентального союза возникает новый геоэкономический и геополитический центр силы, способный противостоять Соединенным Штатам. Пиком конфронтации с США были первые месяцы иракской войны, вызвавшей не только гнев общественности, но и осуждение лидеров Франции и Германии.
Поднимающийся новый европейский центр нуждался в России как союзнике, обеспечивавшем ее тылы как в энергетическом, так и в военном отношении. Иллюзии относительно самостоятельных политических возможностей Европы существовали и в Москве, охотно откликавшейся на приглашения и инициативы Берлина и Парижа, и среди западных левых, которые готовы были поддержать «европейскую социальную модель» в противовес «крайнему либерализму» США.
Однако вторая половина десятилетия выявила слабость европейского проекта. Главная проблема состояла в том, что продолжение неолиберальной экономической политики оказалось несовместимо с геополитическими амбициями и внутриполитической стабильностью. Крупнейшие европейские корпорации вполне довольны были ростом прибылей, полученных благодаря снижению налогов и отказу от политики социальной ответственности, но с этим не хотело мириться население, которое всё более активно протестовало.
Геополитическая экспансия единой Европы сопровождалась ростом проблем на востоке, с новыми членами союза, которые пытались уравновесить свою экономическую слабость политической близостью с США. После реализации Договора Ниццы о расширении союза запутанный клубок социальных, политических, культурных и экономических противоречий начал стремительно расти, превратившись в настоящий снежный ком.
Процессы, происходящие в Евросоюзе, стали явно неуправляемыми, на горизонте замаячил глобальный экономический кризис, конфликты между государствами дополнились внутренним несогласием в каждом из них. Но это вовсе не означало, будто кто-то собирается менять проводимую политику. Напротив, избранный курс должен быть продолжен вопреки растущему сопротивлению большинства граждан, которые уже осознали несовместимость своих интересов с этой политикой, и даже вопреки объективной реальности, которая создает чем дальше, тем больше проблем.
В таких условиях амбициозные планы соперничества с Америкой были оставлены. Борьба с Вашингтоном в лучшем случае свелась к мелким препирательствам по поводу второстепенных вопросов в рамках Всемирной торговой организации, а «европейская социальная модель» уже не могла выступать идеологическим знаменем, поскольку европейские элиты пытались ее уничтожить и из-за этого оказались вовлечены в затяжную борьбу с собственным населением.
С другой стороны, чем хуже внутренние дела, тем нужнее внешний враг. Поскольку европейские элиты не готовы к противостоянию с США, но нуждаются для поддержания единства ЕС в «консолидирующем общем враге», реальную конфронтацию с Америкой заменяет виртуальная конфронтация с Россией.
Другое дело, что ни пропаганда прелестей интеграции, ни рассказы об угрозе с Востока, ни высокие речи о «европейских ценностях» не изменят объективного хода вещей, не помогут разрешить кризис политической и экономической системы. И вполне возможно, что итогом этого кризиса станет крах всего Маастрихтского проекта, упорно выдающего себя за «европейскую интеграцию».
Настоящая интеграция континента начнется лишь после того, как с договорами Маастрихта, Ниццы и Лиссабона будет покончено. Тогда, быть может, претворится в жизнь лозунг Шарля де Голля о единой Европе от Атлантики до Урала.
В ЧЕМ РАЗНИЦА МЕЖДУ МИХАИЛОМ ХОДОРКОВСКИМ И ДЖОНОМ ТАЛБОТОМ
Английский военачальник Джон Талбот погиб в битве при Кастильоне из-за того, что выехал на поле боя без лат. Сэр Джон прекрасно понимал, чем может обернуться подобное небрежение собственной безопасностью, но выбора у него не было. Незадолго до того, при освобождении из плена, он поклялся французскому королю «никогда больше не надевать доспехов».
Эта средневековая история припомнилась мне в связи с дебатами по поводу возможного освобождения Михаила Ходорковского. Президент Медведев не исключил подобного поворота событий, но тут же уточнил: на общих основаниях. А какие тут могут быть общие основания?
Сторонники Ходорковского утверждают, что он политический заключенный. Противники называют его преступником и вором. Я склонен согласиться с обеими сторонами разом.
Пожалуй, Ходорковского можно назвать «политическим заключенным», но никак не «узником совести». «Узниками совести» являются люди, которых власть бросает в тюрьмы за то, что они исповедуют идеи и принципы, противоположные тем, каких придерживается сама власть. В деле же Ходорковского всё наоборот. Он оказался в тюрьме именно потому, что придерживался тех самых идей и принципов, на коих построен нынешний порядок.
Это, прежде всего, вера в то, что власть и деньги должны быть неразделимы, что правящее положение должно принадлежать элите, контролирующей «быдло» с помощью средств массовой информации и купленных депутатов. И правительство и его недруги заботились о том, чтобы сделать необратимыми итоги приватизации. И те, и другие стремились сосредоточить власть в своих руках, оттеснив соперников, не слишком задумываясь о моральной стороне дела. Именно потому, что руководители компании ЮКОС не сильно отличались от населения Кремля, правящие круги сочли их по-настоящему опасными. И применили жесткие меры.
Ходорковский является политзаключенным лишь в том смысле, в каком можно было бы назвать политзаключенными принцев и князей, запертых королями в Бастилию или Тауэр после неудачных заговоров.
Проблема не в том, насколько законен приговор, вынесенный опальному олигарху, а в том, что российское начальство пыталось оформить в категориях современного права конфликт, который в подобных категориях оформлен быть не может. Когда идет борьба без правил, бессмысленно задним числом ссылаться на законодательные нормы.
Здесь не столкновение идей и принципов, а борьба за власть в самой циничной и откровенной форме. Не может быть правового решения для ситуации, где нет правых. А для нас - холопов государства российского - глубоко безразлично, насколько корректна с юридической точки зрения позиция победителя или побежденного.
Победитель волен не только казнить, но и миловать. Об этом нам недавно напомнил президент Медведев. И был совершенно прав во всем, кроме явно не имеющей отношения к делу ссылки на равенство граждан. Права Ходорковского и его коллег из компании ЮКОС совершенно другие, чем у миллионов российских подданных, которые не сумели в 1990-е годы украсть нефтяные месторождения, металлургические компании или хотя бы средних размеров угольный разрез.
Монаршей волей было определено заключение Ходорковского, и только ею одной может быть решено его освобождение. Другое дело, что высший правитель, принимая подобные решения, руководствуется соображениями собственной безопасности и государственной целесообразности.
Средневековые короли, отпуская на волю своих противников, обычно брали с них клятву не возобновлять борьбу. Подобные клятвы далеко не всегда соблюдались. Но как показывает история злосчастного Талбота, настоящие рыцари относились к ним серьезно. Только вот похожи ли фигуранты дела ЮКОСа и их кремлевские недруги на героев рыцарских романов? Как хотите, но мне трудно представить себе Медведева, вручающего свободу Ходорковскому в обмен на честное слово! Для современной российской элиты именно обман и предательство являются хорошим тоном. А потому, в случае амнистии, я бы на месте правителей Кремля не слишком надеялся на благодарность и лояльность амнистируемых.
