Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2004-05гг. (v1.1)
Отсюда возникает парадокс: рост экономики в России за последние годы привел не к прекращению вывоза капитала из страны, а к тому, что в абсолютных масштабах вывоз даже увеличился. Известно, что, скажем, 2000 и даже 2003 были годами массового вывоза капитала. И нам каждый раз это пытаются объяснить каким-то частным случаем. Либо Абрамович - такой экстравагантный господин - покупает «Челси», либо наши предприниматели боятся, что их раскулачат, либо, мол, в России все еще слишком большая коррупция. И каждый раз объясняют это частным случаем, не замечая, что все эти частные случаи во всех странах складываются в одну тенденцию.
А что Вы можете сказать об «азиатских тиграх» - Южной Корее, Тайване, Гонконге и Сингапуре, которые почти достигли уровня развитых стран?
Так они-то с точки зрения неолиберализма все делали неправильно! «Азиатские тигры», во-первых, работали в условиях государственного протекционизма и достаточно большого вмешательства государства в экономику, во-вторых, они действовали в условиях, когда не было финансовой открытости, в-третьих, они отдавали приоритет внутреннему рынку. И вот «азиатские тигры» стали мощными экспортерами, но экспортный потенциал, допустим, той же самой Южной Кореи был достигнут за счет того, что южнокорейские товары массово производились именно для внутреннего рынка, и в силу этого они были дешевы, и в силу этого они становились выгодны для продаж на мировом рынке.
Но потом под давлением мирового сообщества все эти азиатские страны были все-таки вынуждены в той или иной мере начать либерализацию обменного курса, открывать рынок, вводить так называемую открытость финансовых потоков. И результатом стал почти мгновенно разразившийся азиатский кризис. И когда потом азиатские страны затормозили проведение дальнейших неолиберальных реформ (они даже их не свернули, а просто замедлили), то ситуация начала выправляться. Кстати, то же самое и в России.
Сейчас все наши либеральные комментаторы сетуют, что шесть лет прошло с 1998 года, а никаких серьезных реформ не проводится. Так после периода сплошного проведения неолиберальных реформ (1994 - 1998) как раз эти шесть лет и были временем, правда, не столько большого экономического роста, сколько, скорее, восстановления…
Что получается в итоге? Берут, скажем, в Китае неолиберальный учебник и делают строго наоборот. Все, что по этому учебнику нельзя делать ни при каких обстоятельствах, что немедленно приводит к катастрофе, - все это там делают и приходят к успеху. И наоборот, страны, которые действуют по учебнику: Россия, Молдова, - приходят к той самой катастрофе.
Кстати, у меня есть гипотеза, что Китай, который сейчас тоже пошел по пути поворота к неолиберальной политике, ждет очень серьезный кризис в ближайшие год-полтора. Причем Китай не обязательно должен полностью воплощать в жизнь неолиберальную систему; но даже первый комплекс мер, который будет осуществлен в ближайшее время, может привести к весьма драматичным последствиям. Но это просто можно будет посмотреть.
Когда говорят об экономических успехах неолиберальной модели, то часто приводят в пример Чили времен Пиночета…
Вы ведь знаете, что уровень жизни чилийского населения в конце 90-х годов только-только примерно достиг того уровня, на котором был в начале 70-х. Произошла поляризация общества, и был создан средний класс, который действительно приобрел определенные выгоды от этих реформ. А все остальное население было просто выкинуто за пределы гражданского общества. И потому, если даже у вас две трети населения, которые крайне недовольны, это имеет значение, поскольку они в силу социальной деградации и нарастания коррупции в политической системе не способны повлиять на развитие событий. И происходит создание общества одной трети, сегрегация общества, в результате которой мы видим достаточно большую группу людей, которые могут оценивать все произошедшее как большой успех, но все остальные оказываются в нищете. И все-таки свертывание диктатуры привело к тому, что дальнейшие неолиберальные реформы прекратились, несмотря на произошедшие изменения. Я уж не говорю о том, что Пиночету неоднократно приходилось национализировать им самим приватизированные предприятия, потому что они очень плохо работали после приватизации. В итоге к концу правления Пиночета госсектор в Чили был больше, чем при Альенде, правда, в других отраслях.
Конечно, отбирать рудники у американских компаний Пиночет не собирался…
Но суммарное количество национализированных компаний и компаний, которые жили на государственные субсидии, стало существенно больше в результате неолиберальных реформ, чем при Альенде. По этому поводу были даже шутки, что это чикагский путь к социализму. Это были просто попытки сводить к минимуму всякие негативные последствия собственных действий.
Но есть еще один важный момент неолиберальной политики. Мы видим, с одной стороны, массовое распространение демократических институтов по Латинской Америке и даже по Африке. А с другой стороны - стремительную деградацию этих институтов, стремительную потерю доверия и уважения к ним со стороны народа. Раньше люди готовы были пойти на смерть во имя парламентаризма, а теперь парламенты есть, но они никому не нужны, потому что все знают, что они все равно ничего не решают. Две трети населения не участвуют в политической жизни, у них нет механизмов, с помощью которых они могут повлиять на эту политическую жизнь. Если в Англии XVIII века нужно было лишать пролетариев права голоса, чтобы помешать им навязать свою волю гражданскому обществу джентльменов, то сейчас та же самая цель достигается более простыми методами. Другими словами, если существует некий финансовый порог участия и кандидатов, и партий, и каких-то социальных сил в выборном процессе, то становится понятным, что от двух третей до трех четвертей населения (и, соответственно, их политические представители) не могут эффективно участвовать в политико-избирательном процессе. Просто потому, что не имеют для этого средств. Все недовольны, но никаких альтернатив нет. Таким образом, мы приходим к ситуации, аналогичной однопартийной системе при формальном отсутствии имущественного ценза и формальном плюрализме. Система имущественного ценза в Англии в XVIII веке или в Швеции до 1917 года была построена так: если я не имею какого-то количества имущества - я не могу голосовать. Это был пассивный имущественный ценз, направленный против избирателей. Сейчас нет пассивного имущественного ценза, все могут голосовать, независимо от того, есть ли у них деньги. Но при этом де-факто создан активный имущественный ценз: не имея соответствующих средств, вы не в состоянии получить доступ к средствам массовой информации, без которых о вас не узнают, вы просто не сможете эффективно вести избирательную кампанию, эффективно участвовать в политической борьбе. А значит, те социальные силы, которые опираются на низы общества, лишены возможности участия в политике.
И эти низы либо не ходят на выборы, либо просто голосуют за того, кого надо?
Совершенно верно. Эффект такой же, как при однопартийной системе. Какая разница, сколько у вас кандидатов, они все фактически представляют одну партию.
И ведь похожий процесс происходит не только в странах третьего мира, но и в развитых.
Естественно, это повсеместный процесс. Другое дело, что в странах с сильными социал-демократическими традициями или с сильными левыми движениями существуют некоторые барьеры для подобного рода развития событий. В частности, например, в тех же скандинавских странах существуют очень сильные законы, которые требуют государственной поддержки для политических партий. Тем самым даже партии, не опирающиеся на богатых, обладают некоторыми ресурсами, которые позволяют им вести эффективную избирательную или политическую кампанию. Причем дело не в количестве ресурсов. Можно иметь очень небольшие ресурсы и выигрывать. Проблема в том, что нужно иметь достаточные ресурсы, чтобы перейти определенный порог доступа в политику. Если вы смогли перейти этот порог доступа, если вы смогли, допустим, прорваться в телеэфир или так обеспечить участие своей политической силы в дискуссиях, чтобы она стала видна, то дальше уже не принципиально, у кого больше денег. Вы можете потратить в 50 раз меньше, чем ваши конкуренты, и все равно выиграть. Но есть некоторый минимальный порог, без которого вы просто не сможете принять участия в гонке. Если обеспечить этот минимальный ресурс, то дальнейшее уже не имеет значения. Классический пример - это голосование по вопросу о введении евро в Швеции.
По некоторым оценкам, сторонниками евро было потрачено денег в тысячу раз больше, чем противниками. Но в результате сторонники евро проиграли с треском. Дело в том, что шведское законодательство создало условия, когда противники евро все-таки имели шанс участвовать. У них были эти самые пороговые средства. Если бы они их не имели, то просто никто бы не знал, что есть какие-то аргументы в пользу противников евро, что они вообще существуют. Вот Россия - страна, более приспособленная для референдумов. Потому что если у нас, скажем, будет референдум по вступлению в ВТО, то никто никогда не узнает, что есть аргументы «против». Да, из бюллетеней люди об этом узнают, но на уровне политической дискуссии никто никогда не услышит, что есть какие-то аргументы, какие-то причины проголосовать против, как, кстати, и было Восточной Европе, где голосование «за» воспринималось как чисто формальное и абсолютно безальтернативное. Эти альтернативы просто не были доведены до сведения жителей даже в минимальной степени…
