Кризис - Генри Киссинджер
Д: Это именно то, что мы и пытались сделать.
К: Если это будет ваш официальный ответ, мы, конечно, передадим его. Это может быть в условиях отсутствия…
Д: Господин секретарь, если я попрошу свое правительство передать вам военные планы, которые мы смогли получить в отношении защиты этой армии, будет ли это иметь значение? Каков их оперативный план?
К: Сейчас я не думаю, что у них есть какие-то планы.
Д: Они у них есть, на сегодняшний день. У нас это есть на пленке.
К: Это их способ вырваться из окружения.
Д: Если они хотят вырваться и вернуться домой, мы могли бы им помочь. Им не нужно убивать наших людей. Их план – перерезать нас и укрепиться танками и ракетами. В любом случае для нас это самоубийство.
К: Это так.
Д: Десять тысяч тонн грузов, которые им предоставили Советы. Сутки, и нам придется спешить к вам, как в прошлую пятницу вечером.
К: Я изложил Вам точку зрения президента на соглашение о прекращении огня.
Д: Это не мы заставляем вас противостоять Советскому Союзу. Своими действиями они привели к конфронтации.
К: Если бы Советский Союз поступил так с вами или Египтом после соглашения о прекращении огня, я бы призвал президента принять самые решительные меры.
Д: Мы бы не делали этого, если бы они не стали воевать против нас после прекращения огня. Вы говорите, что это несущественно. В записке Брежнева много ошибок, и вы это знаете, господин секретарь.
К: Я знаю только одно, что основная ситуация возникает из-за блокирования Третьей армии, и я думаю, что вы можете требовать, чтобы туда не поступало дополнительное военное снаряжение.
Д: Под чьим патронажем?
К: Персонала ООН.
Д: В том числе и советский персонал?
К: Это одна из тем, которые можно поднять. Это будет разумно.
Д: Я, конечно, передам это премьер-министру и получу от нее ответ. Может, она захочет послать записку президенту. Она хотела, но я отговаривал ее от этого.
К: Она может послать записку президенту. Это не будет иметь ни малейшего значения. Я получу… Это самая мягкая возможная реакция аппарата. Если бы у всех…
Д: Я думаю, что то, что здесь поставлено на карту, настолько важно для нас, что я не могу приехать, – то, что я сказал Вам.
К: Не могли бы Вы позвонить мне в 8 часов утра.
Д: Если премьер-министр задаст еще несколько вопросов, могу ли я связаться с Вами?
К: Я отправляюсь домой.
Д: Я постараюсь Вам не звонить.
К: Но, конечно, если это важно, Вы можете мне позвонить.
Мы не сообщали никакому другому правительству о временном ограничении для Израиля. Мы отправили послание Исмаилу, призывая к прямым военным переговорам между Египтом и Израилем относительно поставок для Третьей армии. Я проинформировал Добрынина, что мы сделали демарш, на который ожидаем ответ к вечеру следующего дня. Причина заключалась в том, чтобы избежать советских ультиматумов, используя установленные нами временные пределы.
ПОСОЛ ДОБРЫНИН – КИССИНДЖЕР
Пятница, 26 октября 1973 года
23:15
…
К: Вы видели сообщение по горячей линии, которое мы получили из Москвы?
Д: Нет, я не понял. Я, наверное, получу его через несколько минут.
К: Речь идет о суэцкой ситуации.
Д: Я так и думал.
К: Одна из наших проблем в том, что мы получаем совершенно противоречивые отчеты с двух сторон и у нас почти нет средств, чтобы выяснить правду.
Д: Я думаю, что ваши люди и наши могли бы судить об этом лучше.
К: Да, я хотел Вам сказать, что мы отправим ответ через пару часов. Мы обсудим с израильтянами действительно срочно поднятые вопросы, и мы надеемся получить ответ к завтрашнему дню по нашему времени, но это действительно сложная проблема.
Д: Вы хотите, чтобы я сказал это Москве, или Вы воспользуетесь красным телефоном?
К: Красным телефоном?
Д: Горячей линией, так сказать.
К: Мы скажем что-нибудь по этому поводу, но мы хотели бы знать, не можете ли Вы передать это. Они получат от нас ответ сейчас, но я не могу дать Вам окончательный ответ, пока мы не переговорим с израильтянами.
Д: Когда-нибудь завтра днем. Хорошо. Спокойной ночи.
Президентское письмо, составленное в том же духе, было отправлено Брежневу в 2:30 ночи.
Едва было отправлено это послание, как мы получили информацию из Израиля в виде послания ко мне от Голды Меир. Несмотря на то что я передал наше требование от имени Никсона, Голда была слишком уверена в себе, чтобы устраивать стычку с президентом напрямую. Она следила за тем, чтобы ее ссоры всегда касались только подчиненных. Возведение президента на пьедестал дало ему еще одну возможность менять курс путем дезавуирования тех, кто подрывал гармонию, которую постулировала Голда. И, если этого не удавалось сделать, окончательная уступка президенту, при некотором умении и удаче, может, по крайней мере, превратиться в претензию на будущую милость.
Само письмо было в духе старомодной Голды, необузданной, эгоцентричной, проницательной. Оно было написано для того, чтобы произвести впечатление как на израильский кабинет министров, так и на правительство США. Она предпочла поместить этот вопрос в контексте сверхдержавного диктата, подразумевая, что мы уступаем Советам, – аргумент, который, если он всплывет, наверняка мобилизует максимальное внутреннее давление на нас: «У меня нет иллюзий, но все будет навязано нам двумя великими державами». Речь идет о запросе, на который она отказывалась отвечать в течение восемнадцати часов и который касался того, чтобы Израиль сделал какое-то предложение, которое мы могли бы отстаивать перед Советом Безопасности на фоне советского давления и после двух недель американского воздушного лифта в Израиль. В письме говорилось, что все, что она просила, – это сказать Израилю, что именно он должен сделать, «чтобы Египет мог объявить о победе своей агрессии». Это касается предложения пропустить продовольствие и воду армии, оказавшейся в ловушке через двое суток после прекращения огня, достигнутого в результате переговоров, проведенных Соединенными Штатами, армии, которая останется зажатой в ловушке даже после получения этих минимальных поставок. Но если бы ей пришлось пойти на какую-то уступку, ничто не могло бы заставить львицу быть при этом благовольной: «Единственное, что никто не может помешать нам сделать, – так это провозгласить истинность ситуации; что Израиль наказывают не за его дела, а из-за его размера и за то, что он сам по себе». Это было предупреждением о том, что она публично расскажет о своем деле своим сторонникам.
Выражение гнева со стороны Голды
