Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2006г.
Сравните Манделу с Путиным, и всё станет понятно. Ведь для того, чтобы стать популярной национальной фигурой, Мандела полжизни просидел в тюрьме. Он имел моральный авторитет, не зависящий от президентской должности, и задолго после того, как эту должность оставил. Именно поэтому Мбеки как реальный политический лидер в этом авторитете нуждался, особенно проводя непопулярную среди народа политику. Именно поэтому, несмотря на катастрофические для черного населения итоги своего президентского срока, Мандела, удалившись на покой, всё равно сохранил известный моральный авторитет.
Путин - иное дело. Да, обладает сокрушительным рейтингом. Но он не потому стал президентом, что популярен в народе, а наоборот, популярен - потому что президент. Его рейтинг неотделим от его должности, да и сам он в качестве политической фигуры никем другим, кроме как президентом, быть не может. Говорим президент - подразумеваем Путин, говорим Путин - подразумеваем президент.
В принципе, в 1999 году можно было любое лицо на президентском портрете нарисовать, лишь бы только оно ничего не выражало. Тогда Путин пришел лишь как абстрактный принцип, воплощающий смутную надежду на стабильность и улучшение жизни. К этому общему принципу каждый добавил собственное содержание.
Всякий шаг Путина, даже если он оправдывал надежды одних, разрушал надежды других. Потому президент, будучи здравым политиком, предпочитал вообще ничего не делать: война с Березовским и Ходорковским и установление контроля над губернаторами никак жизнь большинства граждан не затронула. Однако олимпийское ничегонеделание Кремля было как раз наилучшей политикой в условиях благоприятной экономической конъюнктуры и общенародного стремления к отдыху после бурных 1990-х годов. Журналистам, работавшим на Березовского, не повезло. На Кавказе военно-полицейский режим стал более жестким. Но большинство населения жило не этим. Людям показалось, что их на время оставили в покое. Так и было. Не то, чтобы позитивные ожидания оправдались, но и ничего по-настоящему катастрофического не произошло.
Между тем за прошедшие семь лет произошли сдвиги в общественном сознании, с которыми придется иметь дело Кремлю при проведении операции «Наследник-2». В 1999 году у властей была определенная свобода маневра. Людям хотелось перемен и стабильности одновременно. Перемены должны были гарантировать стабильность, и все точно знали, что хуже не будет. Лицо нового лидера тогда значения не имело. Сейчас - другое дело. Лицо срослось с портретом, и никакого другого нарисовать в кремлевской рамке психологически невозможно. А Путин, в свою очередь, никем другим кроме президента в народном сознании быть не может. Ни премьером, ни партийным лидером. Если он сменит антураж, то потеряет и харизму. Станет и смешен, как король, выдвигающий свою кандидатуру на пост собственного заместителя.
В общем, проблема с 2008 годом не у оппозиции, а у власти. Оппозиции в 2008 году вообще не будет. Но что делать в 2008 году, власть толком не знает. И что ещё хуже, она не знает, что делать в 2009 году…
Cпециально для «Евразийского Дома»
ФАШИЗМ В ОДНОМ ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОМ ГОРОДЕ
Карелия считалась регионом тихим, откуда почти никогда не приходили известия о националистических выступлениях или конфликтах на этнической почве. В отличие, например, от Краснодара, Воронежа и даже Москвы. Однако случилось так, что именно карельская Кондопога стала символом этнического конфликта в России.
Теперь на конфликт в Кондопоге будут ссылаться все. И те, кто призывает к терпимости, и те, кто мечтает «зачистить» всех «черных». Одни будут вспоминать про погромы и массовое бегство кавказцев из города, другие напоминать про двух (или четырех) местных жителей, убитых «пришельцами». Одни взывают к здравому смыслу и состраданию, другие призывают к отмщению.
Надо, впрочем, заранее предупредить, что в подобной дискуссии призывы к здравому смыслу не работают. Если дело дошло до погромов и поножовщины, значит, здравый смысл уже ни при чем.
Дело, разумеется, не в Кондопоге. Драки, переходящие в погромы, давно уже имеют место в провинциальных российских городах. Разница лишь в том, что на сей раз гибель коренных жителей дала погромщикам своего рода моральное оправдание. Погром превратился в акт мщения, основанный на принципе коллективной ответственности. Все кавказцы должны отвечать за преступление своих соотечественников. Впрочем, и не соотечественников даже, ибо «кавказец-вообще» существует только в расистском воображении, так же как и «вообще-европеец». Между азербайджанцем, армянином и чеченцем общего не больше, чем между финном, поляком и итальянцем.
«Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии» В известном смысле, однако, Кондопога представляет собой идеальную модель эскалации конфликта. Сначала группа представителей «коренного населения» идет громить кавказский ресторан. Затем «приезжие» совершают акт возмездия, уже с ножами в руках. Похоже, режут не тех. Русским кажется, что все кавказцы - на одно лицо. У кавказцев от русских примерно такое же впечатление. Не сложно и перепутать.
На третьем этапе включается механизм массовой мобилизации: начинаются масштабные погромы, заканчивающиеся бегством «чужих» и уничтожением их собственности. В разных комбинациях этот сценарий повторялся сотни раз в десятках мест, включая Восточную Африку, Боснию, Косово, Индию. Кстати, как показывает мировой опыт, ссылки на то, что «чужие» недавно приехали и не понимают нашу культуру, ничего не объясняют. Погромы точно так же возможны в местах, где «чужие» живут столетиями и в культурном отношении ничем не отличаются от «местных». Главное - правильно организовать процесс.
Как только «процесс пошел» возникает необходимость политического решения. Причем организаторы погромов могут быть идеологически последовательны, в то время как власть оказывается между двух огней. Она не может принять требования погромщиков, поскольку эти требования противоречат элементарным принципам правового государства: если сегодня можно по этническому принципу выселить кавказцев из Кондопоги, завтра русских таким же образом (ссылаясь на прецедент) выселят из Казани, Нальчика и так далее. Демократические процедуры перестают работать, а государство либо разваливается, либо реорганизуется в форме фашистской диктатуры. Что, собственно, и является политической целью погромщиков.
Если, однако, власти не реагируют либо встают на сторону «чужих», они подвергаются обвинениям в слабости и бессилии, а, главное, гнев взбудораженных масс переключается уже на местных начальников.
Надо сказать, что несмотря на то, что националистические настроения у нас в стране давно и широко распространены, подобный поворот событий оказался неожиданностью, как для властей, так и для большинства идеологов. Включая, парадоксальным образом, и сторонников русского национализма.
Дело в том, что, вопреки общепринятому мнению, великорусский национализм повсеместно отступает, теряя с каждым днем свои идеологические и политические позиции. Только теснит его не идеология демократической терпимости, не интернационализм, а фашизм.
Либеральная журналистика ничего не поняла в происходящем, ибо на протяжении прошедших 15 лет обзывала «фашизмом» любое даже самое умеренное проявление национализма и вообще русского национального сознания. Все эти годы журналисты беспрестанно кричали: «Волки, волки!» и не заметили, как волки действительно пришли.
Теперь, когда фашистское движение в России стало политической реальностью, почти никто не готов видеть огромной разницы между ними и национализмом 1990-х годов. Между тем разница принципиальная.
Национализм прошлого десятилетия был защитной реакцией деклассированной советской интеллигенции. Это была «советскость», лишенная коммунистической идеологии, комплекс имперской ностальгии, обращенной исключительно в прошлое. Обычная и банальная реакционная утопия, которая никого никуда не звала и не вела.
Главной основой национализма 1990-х годов была вера в государство. Это государство воспринималось не как сумма конкретных ведомств, населенных реальными из плоти и крови чиновниками, а как некое абстрактное благо. Реальные чиновники и начальники являются лишь помехой для этого возвышенного идеала «державы».
От этой «державы» ждали спасения, возврата в «золотой век». И чем больше времени проходило, тем более смутно представлялось великое прошлое, в котором сталинские наркомы начинали путаться с опричниками Ивана Грозного, а красные командиры - с богатырями Владимира Красное Солнышко. За десять лет помутнение мозгов дошло до критического уровня, за которым утрачивается не только какое-либо историческое сознание, но и всякое рациональное сознание вообще.
