Владимир Ленин - ПСС, т.1

Марксист исходит из того же идеала, но сличает его не с «современной наукой и со-

*

временными нравственными идеями» , а с существующими классовыми противоре­чиями, и формулирует его поэтому не как требование «науки», а как требование такого-то класса, порождаемое такими-то общественными отношениями (которые подлежат объективному исследованию) и достижимое лишь так-то вследствие таких-то свойств этих отношений. Если не свести таким образом идеалы к фактам, то эти идеалы оста­нутся невинными пожеланиями, без всяких шансов на принятие их массой и, следова­тельно, на их осуществление.

Указав, таким образом, общие теоретические положения, заставляющие признать материализм единственно правильным методом общественной науки, г. Струве пере­ходит к изложению взглядов Маркса и Энгельса, цитируя преимущественно сочинения последнего. Это — чрезвычайно интересная и поучительная часть книги.

Чрезвычайно справедливо указание автора, что «нигде не приходится натыкаться на такое непонимание Маркса, как у русских публицистов» (44). В пример приводится прежде всего г. Михайловский, усматривающий в «историко-философской теории» Маркса только выяснение «генезиса капиталистического строя». Г. Струве с полным правом протестует против этого.

* Энгельс в своей книге «Herrn Ε. Dührings Umwälzung der Wissenschaft» («Переворот в науке, произ­веденный г-ном Ε. Дюрингом». Ред.) превосходно заметил, что это — старый психологический метод: сличать свое понятие не с фактом, который оно отражает, а с другим понятием, с слепком с другого фак-

та116.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 437

Действительно, это в высшей степени характерный факт. Г-н Михайловский писал о Марксе много раз, но никогда и не заикался о том отношении, в котором находится метод Маркса к «субъективному методу в социологии». Г. Михайловский писал о «Капитале», заявлял свою «солидарность» (?) с экономической доктриной Маркса, но обходил строгим молчанием вопрос — к примеру скажем — о том, не подходят ли рос­сийские субъективисты под метод Прудона, желающего переделать товарное хозяйство по своему идеалу справедливости? Чем отличается этот критерий (справедливости — justice éternelle) от критерия г-на Михайловского: «современная наука и современные нравственные идеи»? И почему г. Михайловский, так энергично протестовавший всегда против отождествления метода общественных наук с методом наук естественных, не спорил против заявления Маркса, что подобный метод Прудона совершенно так же не­леп, как если бы химик пожелал вместо «изучения действительных законов обмена ве­ществ» преобразовать этот обмен по законам «сродства»? не спорил против того взгля­да Маркса, что социальный процесс есть «естественно-исторический процесс»? Незна­комством с литературой этого не объяснишь: дело, очевидно, в полнейшем непонима­нии или нежелании понять. Г-н Струве первый, кажется, в нашей литературе заявил это, — ив этом его большая заслуга.

Перейдем теперь к тем заявлениям автора по поводу марксизма, которые вызывают критику. «Мы не можем не признать, — говорит г. Струве, — что чисто философское обоснование этого учения еще не дано, и что оно еще не справилось с тем огромным конкретным материалом, который представляет всемирная история. Нужен, очевидно, пересмотр фактов с точки зрения новой теории; нужна критика теории на фактах. Быть может, многие односторонности и слишком поспешные обобщения будут оставлены» (46). Не совсем ясно, что

* «Das Kapital», I. В., 2-te Aufl., S. 62, Anm. 38 («Капитал», т. I, 2-е изд., стр. 62, прим. 38. Ред.)111'.

438 В. И. ЛЕНИН

разумеет автор под «чисто философским обоснованием»? С точки зрения Маркса и Эн­гельса, философия не имеет никакого права на отдельное самостоятельное существова­ние, и ее материал распадается между разными отраслями положительной науки. Таким образом, под философским обоснованием можно разуметь или сопоставление посылок ее с твердо установленными законами других наук [и г. Струве сам признал, что уже психология дает положения, заставляющие отказаться от субъективизма и принять ма­териализм], или опыт применения этой теории. А в этом отношении мы имеем заявле­ние самого г. Струве, что «за материализмом всегда останется та заслуга, что он дал глубоко научное, поистине философское (курсив автора) истолкование целому ряду (это NB) исторических фактов огромной важности» (50). Последнее заявление автора содержит признание, что материализм — единственно научный метод социологии, и поэтому, конечно, нужен «пересмотр фактов» с этой точки зрения, особенно пересмотр фактов русской истории и действительности, так усердно искажавшихся российскими субъективистами. Что касается последнего замечания насчет возможных «односторон­ностей» и «слишком поспешных обобщений», то мы, не останавливаясь на этом общем и потому неясном замечании, обратимся прямо к одной из тех поправок, которую вно­сит «не зараженный ортодоксией» автор в «слишком поспешные обобщения» Маркса.

Дело идет о государстве. Отрицая государство, «Маркс и его последователи» «ув­леклись» «слишком далеко в критике современного государства» и впали в «односто­ронность». «Государство, — исправляет это увлечение г. Струве, — есть прежде всего организация порядка; организацией же господства (классового) оно является в общест­ве, в котором подчинение одних групп другим обусловливается его экономической структурой» (53). Родовой быт, по мнению автора, знал государство, которое останется и при уничтожении классов, ибо признак государства — принудительная власть.

Можно только подивиться тому, что автор с таким поразительным отсутствием ар­гументов критикует

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 439

Маркса с своей профессорской точки зрения. Прежде всего, он совершенно неправиль­но видит отличительный признак государства в принудительной власти: принудитель­ная власть есть во всяком человеческом общежитии, и в родовом устройстве, и в семье, но государства тут не было. «Существенный признак государства, — говорит Энгельс в том самом сочинении, из которого г. Струве взял цитату о государстве, — состоит в публичной власти, отдельной от массы народа» [«Ursprung der Familie u. s. w.», 2-te Aufl., S. 84 ; русск. пер., с. 109 ], и несколько выше он говорит об учреждении нав-

„119 г

крарии , что оно «подрывало двояким образом родовое устройство: во-первых, оно создавало публичную власть (öffentliche Gewalt — в русск. пер. неверно передано: об­щественная сила), которая уже не совпадала просто-напросто с совокупностью воору­женного народа» (ib.**, S. 79; русск. пер., с. 105120). Итак, признак государства — на­личность особого класса лиц, в руках которого сосредоточивается власть. Общину, в которой «организацией порядка» заведовали бы поочередно все члены ее, никто, разу­меется, не мог бы назвать государством. Далее, по отношению к современному госу­дарству рассуждение г-на Струве еще более несостоятельно. Говорить о нем, что оно «прежде всего (sic!?!) организация порядка» — значит не понимать одного из очень важных пунктов теории Маркса. Тот особый слой, в руках которого находится власть в современном обществе, это — бюрократия. Непосредственная и теснейшая связь этого органа с господствующим в современном обществе классом буржуазии явствует и из истории (бюрократия была первым политическим орудием буржуазии против феода­лов, вообще против представителей «стародворянского» уклада, первым выступлением на арену политического господства не породистых землевладельцев, а разночинцев, «мещанства») и из самых условий образования и комплектования этого класса, в кото­рый доступ открыт только

— «Происхождение семьи и т. д.», 2-е изд., стр. 84. Ред. " — ibidem — там же. Ред.

440 В. И. ЛЕНИН

буржуазным «выходцам из народа» и который связан с этой буржуазией тысячами крепчайших нитей . Ошибка автора тем более досадна, что именно российские народ­ники, против которых он возымел такую хорошую мысль ополчиться, понятия не име­ют о том, что всякая бюрократия и по своему историческому происхождению, и по сво­ему современному источнику, и по своему назначению представляет из себя чисто и исключительно буржуазное учреждение, обращаться к которому с точки зрения инте­ресов производителя только и в состоянии идеологи мелкой буржуазии.

Стоит остановиться еще несколько на отношении марксизма к этике. Автор приво­дит на с. 64—65 прекрасное разъяснение Энгельсом отношения свободы к необходимо­сти: «Свобода есть понимание необходимости»122. Детерминизм не только не предпо­лагает фатализма, а, напротив, именно и дает почву для разумного действования. Нель­зя не добавить к этому, что российские субъективисты не сумели разобраться даже в столь элементарном вопросе, как вопрос о свободе воли. Г-н Михайловский беспомощ­но путался в смешении детерминизма с фатализмом и находил выход.., усаживаясь ме­жду двумя стульями: не желая отрицать законосообразности, он утверждал, что свобо­да воли — факт нашего сознания (собственно, идея Миртова, перенятая г. Михайловским) и потому может служить основой этики. Понятно, что в применении к социологии эти идеи не могли дать ничего, кроме утопии или пустой морали, игнори­рующей борьбу классов, происходящую в обществе. Нельзя не признать поэтому спра­ведливости утверждения Зомбарта, что «в самом марксизме от начала до конца нет ни грана этики»: в отношении теоретическом — «этическую точку