Михаил Антонов - Капитализму в России не бывать!
Трагедия октября 1993 года
Режим Ельцина всё более воспринимался в стране как антинародный, антинациональный, и центром оппозиции ему становился Верховный Совет РСФСР.
Кто такой Ельцин (как я его понимаю), надеюсь, понятно из сказанного выше. А что представляла собой противостоящая ему сторона? Об этом симпатизирующий ей генерал Николай Леонов написал так:
«Нынешних парламентариев мне не жаль. Это именно тот состав людей, который вырастил Ельцина, избрав его своим председателем, дав ему тем самым стартовую площадку для карьеры. Эти же люди развалили Союз, объявляя о независимости России и приоритете российских законов над общесоюзными… И вот теперь сами стали жертвой. Старая логика вечной борьбы за власть… Оппозиция традиционно сильна языком, а не делом. Наш парламентаризм как бы взят на прокат в чужом гардеробе… Убеждён, что для нынешней России время парламентаризма ещё не наступило. Нет у нас для этого необходимых ингредиентов. Мы ещё несколько десятилетий должны пожить при сильном правительстве. Но уж больно велико моё отвращение к нынешней «исполнительной» гарнитуре. Она очень антинациональна, воровата, груба, аморальна… Однако в политике главное — воля. Легитимными мерами власть не проймёшь, ибо она не боится ходить нелегитимными дорожками. Если парламент не решится призвать своих сторонников, в том числе в регионах, то путь ему в политический крематорий».
Характеристика, в общем, правильная, с одним уточнением: время парламентаризма не только тогда ещё не наступило для России — оно не наступит никогда. Россия может сохраниться и процветать как государство только при сильной власти, сосредоточенной в одних руках. Опыт истории показывает: как только центральная власть в России ослабевает, в стране начинается смута, грозящая распадом государства. Ельцин это понимал, парламентарии не понимали.
Н.Леонов даёт нелицеприятную характеристику вождям оппозиции. Руцкой, которого Верховный Совет, отрешив Ельцина от должности, назначил и.о. президента, и прежде был ренегатом, способствовавшим развалу КПСС, а впоследствии проявил себя на посту губернатора как никудышный, да к тому же вроде и вороватый хозяйственник. Хасбулатов был единомышленником и союзником Ельцина, но перешёл в оппозицию к нему, потому что не получил пост премьер-министра, который достался Гайдару. Н.Леонов признаёт, что «у руководства Верховного Совета не было никакой осмысленной и продуманно программы действий. Потому-то и сорвались с языка у Руцкого два лозунга? «На мэрию!» и «На Останкино!»… В результате совершенно безоружная толпа численностью 12–15 тысяч человек подошла к главным зданиям телецентра… Там начался митинг, на котором особенно запомнилось выступление несдержанного (очень мягко сказано! — М.А.) генерал-полковника Альберта Макашова…», полное оскорбительных выпадов в адрес укрывшихся в здании омоновцев.
Итог этого противостояния известен: расстрел толпы у телецентра, штурм Белого дома, сотни убитых и раненых его защитников, в большинстве своём ни в чём не повинных людей, тогда как из парламентариев никто убит или ранен не был.
Н. Леонов подводит итог: «Сами участники затяжного политического конфликта дрались за свою роль и место в системе властных структур государства, за доступ к материальным и финансовым ресурсам страны. Они не раз демонстрировали готовность пойти на примирение, если условия предлагаемой сделки их устроили бы. Конечно, в ожесточённой информационной войне использовались перья разной окраски, стороны не жалели усилий в бестиализации противника, и это сбило с толку немало идеалистически настроенных людей, которые первыми лезут в пекло схватки и облагораживают своей кровью действия далеко не благородных людей».
Н.Леонов также признаёт, что «Б.Ельцин в глубине души надеялся, что мерами морально-психологического давления ему удастся сломить упрямцев, добиться их политической капитуляции без применения силы». Но когда толпы людей бросились громить мэрию и телецентр, а Хасбулатов, заявив депутатам, что мэрия и Останкино взяты, призвал брать Кремль, у президента не оставалось, как он считал, иного выхода, кроме подавления вооружённого мятежа.
А лидеры оппозиции на время впали в состояние эйфории. Руцкой настойчиво добивался от высших чинов Министерства обороны, чтобы войска пришли на помощь Верховному Совету. И вот этим людям — Руцкому, Хасбулатову, Макашову и их присным — Н.Леонов внушал:
«Москва — враждебный для парламента город. Здесь сосредоточено 80 процентов банков, три четверти всех частных фирм России, вся проправительственная бюрократия, главные репрессивные силы. Сама столица окружена военными городками и базами, части и подразделения будут брошены на ваше подавление. Верховному Совету, съезду народных депутатов, равно как и Конституционному суду, следует уехать из этого враждебного вертепа, обосноваться в другом городе страны, призвать оттуда народ на Отечественную войну против узурпаторов власти, торгашей национальными интересами, мучителей людей. В Смутное время спасение России и Москвы пришло из Нижнего Новгорода». Со мной не спорили, но слова пропускали мимо ушей Людей масштаба Минина и Пожарского в «тогдашнем оппозиционном суповом наборе не было».
А я бы сказал: слава Богу, что не нашлось тогда Минина и Пожарского, вожди оппозиции не послушали Николая Леонова и не увели Верховный Совет из Москвы в другой город России, а военачальники не откликнулись на призыв Руцкого о помощи. Стоит только представить, что было бы с Россией, если бы в стране установились два разделённых сотнями километров центра власти, каждый из которых опирался бы на военную силу. Это уже была бы такая кровавая баня, по сравнению с которой трагедия 3–4 октября показалась бы детской забавой. И во имя чего?
К какой Отечественной войне мог призвать народ Верховный Совет, руководимый беспринципными политиканами? За какие ценности люди пошли бы умирать? А ведь Россия оставалась почти безоружной в окружении хищников, зарившихся на её природные богатства, и они немедленно воспользовались бы случившейся заварухой, чтобы «окончательно решить русский вопрос» и расчленить нашу страну. Кажется, об этом бравый генерал, выступивший, по сути, поджигателем гражданской войны, и десять с лишним лет спустя после трагедии так и не удосужился подумать.
Впрочем, есть и другая точка зрения: дескать, если бы дело дошло до угрозы вооружённого противостояния, страна вышла бы из этого конфликта качественно преобразившейся, как это случилось после победы в Гражданской войне. Но сейчас спорить об этом нет смысла.
Лично у меня с трагедией октября 93-го связаны три тяжких события.
Я много раз присутствовал в Белом доме на встречах Хасбулатова с представителями патриотической интеллигенции, но в конце сентября простудился и слёг с высокой температурой, потерей голоса и артериальным давлением за 200. Тогда, казалось, ничто не предвещало кровавой развязки конфликта. Жил я тогда на Зацепе, у Павелецкого вокзала, довольно далеко от Белого дома. Утром 4 октября услышал я доносившиеся издалека орудийные выстрелы и понял, что дело завершилось самым печальным образом.
Незадолго до этих событий нам удалось начать издание газеты Союза духовного возрождения Отечества «Русский путь». Тираж первого номера был отпечатан, кажется, 1 октября, но мои заместители не смогли найти машину и перенесли тираж на склад коммунистической газеты «Гласность», захватив с собой только две пачки, которые можно было унести в руках. А 4 октября озверевшие победители-«демократы» разгромили склад, и весь тираж нашего первенца был ими уничтожен. Так что первый номер нашей газеты сразу же стал библиографической редкостью.
4 октября я узнал, что жертвой бойни у Белого дома пал кинорежиссёр-документалист из Ленинграда Александр Сидельников, автор получившего первый приз на международном кинофестивале в Германии фильма «Компьютерные игры», в котором я комментировал сцены из жизни погибающих вологодских деревень и трагедию Арала. Саша был необыкновенно талантлив и по-человечески симпатичен, но считал себя монархистом (а почти все монархисты в той или иной степени антисоветчики), как и его жена, кинорежиссёр-документалист Валентина Гуркаленко (даже их сын удивлял преподавателей школы, заявляя, что он «империалист», то есть сторонник империи). Но Саша знал, что я называю себя русским православным советским человеком, и, видимо, почувствовал какую-то мою правоту. В последний его приезд в Москву мы с ним встретились на бегу, и я кратко изложил ему свой «символ веры», для более обстоятельного разговора у него не было тогда времени. Он очень заинтересовался тем, что я рассказал, и мы условились, что при первой возможности поговорим об этом, как того эта важнейшая тема заслуживает. Теперь я могу говорить об этом только с его портретом…
