Сергей Кургинян - Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России
Проект «Модерн», при всех его многочисленных изъянах, обладает одной принципиально важной позитивной чертой: он хотя бы на словах, на уровне исповедуемой идеологии, является проектом общечеловеческим. То есть тем проектом, приняв который все страны мира раньше или позже должны развиться до уровня стран-лидеров. Подчеркну еще раз, что хотя бы на уровне Послания, адресованного Западом всему незападному человечеству, это именно так.
Свирепо завоевывая колонии, используя свое технологическое преимущество для эксплуатации проживающих в этих колониях народов, Запад постоянно оправдывал свои неблаговидные деяния тем, что дикарей, проживающих в этих колониях, надо приобщить к Модерну. И что в этом подлинное благо, оправдывающее творимые в колониях жестокости. «Несите бремя белых», – писал Киплинг, воспевавший британский колониализм. Под «бременем белых» подразумевалось именно постепенное приобщение незападного человечества к проекту «Модерн».
Таким образом, Модерн был не только основополагающим принципом существования западной цивилизации, но и основополагающим способом легитимации претензий этой цивилизации на исключительную роль в мире. Хочу обратить внимание читателя на то, что других способов легитимации у западной цивилизации никогда не было. Вряд ли легитимацией можно считать насильственное насаждение христианства.
Кроме того, от такого насаждения как от способа легитимации западная цивилизация по сути отказалась уже в XIV веке, после окончательного проигрыша так называемых Крестовых походов. Впоследствии к этому способу она уже не обращалась, апеллируя по преимуществу не к христианизации народов, живущих в завоеванных ею колониях, а к их просвещению. Христианский прозелитизм продолжался, но он занял к XVII веку уже совсем другое место, нежели то, которое он занимал, например, в XIII веке.
Выше я обсудил смысл концептуальных построений, осуществленных Сэмюелем Хантингтоном и основанных на идее построения постидеологического мира из государственных монад, именуемых цивилизациями. И регулируемых религиями, восстановившими свою роль в связи с компрометацией в ХХ веке всех крупных светских идеологий.
Позволю себе еще раз указать на очевидное – на то, что построение мира из таких монад возможно только после крушения проекта «Модерн». Пока есть Модерн, нет цивилизаций в понимании Хантингтона. Когда же возникнут эти цивилизации, исчезнет Модерн. Потому что Модерн категорически отрицает такое государственное устройство, в котором церковь не отделена от государства и претендует – в большей или меньшей степени – на роль теократии. Хантингтон же говорит именно о таком государственном устройстве, в котором ключевую роль играет завуалированная или открытая теократия. Ибо только при такой теократии религия может стать «политико-культурным ядром» макросоциума. И только макросоциум, обладающий этим «ядром» (при любой более или менее жесткой «периферии»), может считаться цивилизацией.
Где на сегодня религия может с большей или меньшей натяжкой быть названа политико-культурным ядром макросоциума? В Иране, в Саудовской Аравии… Это все скорее исключения, чем правила. Существующий мир в целом отвергает предлагаемую Хантингтоном цивилизационную архитектуру. Для того чтобы эта архитектура превратилась из экзотики в норму, нужно вернуть человечество в XIII или XIV век. Возможно ли существование крупных политических субъектов, ставящих перед собою столь амбициозную и столь странную задачу? Именно в надежде ответить на этот вопрос я продолжаю данный историко-методологический экскурс.
Итак, примерно с 1830 года, с Июльской революции во Франции, на Западе почти никто не сомневался в том, что самому Западу надо двигаться по рельсам Модерна. Но насколько искренен был Запад, говоря о том, что он выступает в роли локомотива, который движет по рельсам Модерна все незападное человечество?
Во-первых, какие-то представители Запада в это искренне верили.
Во-вторых, это был, повторю, единственный способ легитимации западных притязаний на мировое господство, приведших к формированию ряда западных колониальных империй. Британской, прежде всего, но и не только.
В-третьих, конечно же, никакой окончательной искренности в этом вопросе не было. Но историческая логика превращала риторику в практику. Почему не было окончательной искренности? Потому что, двигая все человечество по рельсам Модерна, Запад рано или поздно должен был начать освобождать собственные колонии. И тут абстрактный идеал Модерна входил в острый конфликт с реальными интересами.
Но почему же историческая логика преодолевала, причем весьма печальным для колонизаторов образом, риторичность их апелляций к Модерну?
Потому что у колонизаторов, кроме интересов, связанных с сохранением метрополиями своих колоний, были и другие интересы. Я имею в виду экономические интересы западной буржуазии, активно формирующейся в течение всего XIX века. Эти жестокие, эгоистические интересы проистекали из природы принятого Западом Модерна и вынуждали циничные западные элиты следовать его – во многом им несимпатичным – идеалам.
Приведу лишь один конкретный пример. Западной буржуазии было намного выгоднее производить те же хлопковые ткани в колониях, а не везти сначала кипы хлопка из Индии или другой колониальной страны на британские фабрики, а потом возвращать теми же кораблями изготовленную ткань в колонии.
Переходя же от производства хлопковой ткани в метрополии к производству хлопковой ткани в колониях, буржуазия метрополий создавала и рабочий класс колоний, и местную интеллигенцию. То есть те социальные группы и слои, которые наиболее были способны вести национально-освободительную борьбу.
Противоречивость интересов метрополий и появление новых интересов у колоний привело к тому, что постепенно внутри каждой из колоний формировались две группы.
Одна из них – назовем ее группой №1 – продолжала настаивать на том, что колонии никакой Модерн не нужен. Речь шла о феодальной аристократии колоний, уже тесно переплетшейся с феодальной аристократией метрополий. Речь шла также о властных местных лобби, отражавших интересы колонизаторов. И, наконец, речь шла о той местной буржуазии, которая не была заинтересована в развитии местной промышленности и получила в истории название компрадорской.
Все эти три подгруппы, входящие в группу №1, можно объединить, назвав группу №1 группой сторонников проекта «Контрмодерн».
Идеология сторонников проекта «Контрмодерн» состояла в том, что народам незападной цивилизации глубоко чужд западный опыт. Что они должны оставаться не затронутыми этим опытом, лишающим их религиозной веры, культурной самобытности и многого другого.
Проект «Контрмодерн» уже тогда объединил сторонников сохранения колониальной империи, находившихся в рядах элиты метрополии, и определенные группы элиты колонии. А поскольку в рядах элиты метрополии были и тайные противники Модерна как такового, которых сторонники Модерна называли «недобитой феодальной аристократией», то возникало многое: и почва для союза элит метрополии с элитами колонии, и определенная глобальная философия.
Но существовала и группа №2, состоящая из национальной интеллигенции, национальной, а не компрадорской буржуазии и определенной, причем растущей в силу вышеназванных причин, части местного населения. В течение столетия эта группа набирала силу. А затем начались национально-освободительные революции ХХ века, прекратившие эпоху колониализма. И переведшие уже не только Запад, но и большую часть незападного мира на рельсы все того же Модерна.
Стремясь отстоять свои позиции в странах, освободившихся от колониализма, Запад попытался заменить классический колониализм неоколониализмом. Для этого была изобретена концепция вестернизации. То есть жесткого копирования странами, освободившимися от колониализма, якобы универсального опыта Запада во всем, что касается не только экономики и технологии, но и культуры.
Вестернизация, во-первых, не давала странам, принявшим ее на вооружение, полноценно повторить опыт Запада. Ибо сам Запад, реализуя проект «Модерн», опирался на собственную культурно-историческую традицию. Но вестернизация запрещала странам, копирующим западный опыт, сделать то же самое.
Вестернизация, во-вторых, порождала контрмодернистскую реакцию. Она разрушала историко-культурные традиции, ломала сложившиеся устои, выбрасывала из жизни целые слои населения. Классическим примером контрмодернистской реакции на вестернизацию является, например, революция Хомейни в Иране. Но и не только. Фактически весь радикальный исламизм является контрмодернистским. Ибо утверждает, что исповедующим ислам людям (исламской умме как целому) Модерн вообще не нужен. А нужен очищенный от Модерна ислам и возвращение обретших его народов к халифату и новому средневековью в целом.
