Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса»

Сейчас, когда наступил момент нести урон на ниве внешней политики, считавшейся на протяжении шести лет выигрышной картой Горбачева, самое время понять причину эволюции.

Дело не в отставке Шеварднадзе. На этот счет много домыслов. Поступок Шеварднадзе — поступок этический. Он оказался перед чертой, когда надо делать выбор: власть или порядочность? Шеварднадзе выбрал порядочность. В предупреждении: грядет диктатура (замечу, Шеварднадзе не уточнил, чья диктатура) — прочитывается не интеллигентский всхлип, в чем немедленно попытался обвинить министра правый фланг парламента, а точный анализ, признание факта, что крайне правые загнали президента в угол.

Станислав Шаталин в известном письме на имя президента крикнул вдогонку, ни на что не надеясь: «Преодолейте в себе местничество, подозрительное отношение к демократам».

Союз президента с демократами не состоялся и состояться не мог. Президент считает себя праотцем демократических обновлений в стране. И это справедливо. А потому и демократам положено платить моральный оброк праотцу. А они этого не делают. Нехорошо.

Первоначально, в 1985, 1986 годах демократов, либералов такая формула устраивала. Она давала им стартовое превосходство. Президент нас породил значит… Мысленно выстраивались права на особые отношения с праотцем. Истосковавшись по либеральной власти, они готовы были отдать в распоряжение президента свой интеллект, свое умение. Однако маятник политической жизни не удалось удержать в пределах приемлемой амплитуды, он пошел слева направо.

Почему же не получилось единения? Все дело в психологии. Демократы рассчитывали на союз, а президент — на послушание.

Создание президентского совета было последней попыткой Горбачева подтвердить свой политический центризм. К этому времени Горбачев уже «сделал свой выбор», уже возвращался в родные пенаты. От президентского совета требовалось одно — запечатлеть в сознании народа образ президента-центриста. С этой своей недолговечной задачей совет справился, оставив для потомков групповую фотографию. Дескать, и такое тоже было.

Правые очень точно ловили колебания президента.

Непредсказуемость поведения левых испугала Горбачева.

Демократы критиковали КПСС, партократию, они ещё надеялись, что президент порвет с партийной верхушкой, олицетворяющей консерватизм и реакцию. И тогда его союз с демократами стал бы естественным. Конечно, в этих либеральных раздумьях присутствовал скорее политический романтизм, нежели понимание жесткой реальности. Он был присущ людям более старшего поколения, пережившим неудачи хрущевской оттепели. Горбачев был их последней надеждой. До поры до времени они сдерживали натиск крайних радикалов, оставаясь при этом знаменем перемен, сторонниками «мягкой революции». Именно их Горбачев вернул из политической ссылки, действуя скорее интуитивно, нежели по убеждению, полагаясь на проверенный принцип: враги моих врагов — мои друзья.

Пора оставить иллюзии. Никто ниоткуда никаких демократов не возвращал. В нашем обществе их попросту не было. Вернулись умеренные консерваторы, не чуждые духу либерализма. В высших слоях политической атмосферы появилось несколько интеллигентных неглупых людей. Как же мало надо нашей стране, чтобы завопить во всю глотку: «Революция!»

Нечто подобное случилось после выборов российских депутатов. По всем самым тщательным подсчетам, депутатов демократической ориентации было избрано не более 33 процентов. Но уже этого оказалось достаточно, чтобы избиратель зашелся в счастливой истерике: «Победила демократия!» Не победила, нет. Заявила о своем появлении на политической арене. Страна необъятных просторов склонна к преувеличению. И мы близки к тому, чтобы сделать ещё одно признание: президент — наше очередное преувеличение.

Китайская поговорка гласит: «Никогда не откусывай больше, чем можешь проглотить».

Горбачев надломил систему. И в разлом ринулась невостребованная социальная энергия наряду с политической пеной. Я бы назвал наше время временем разноцветного радикализма.

Суперрадикалы оттеснили сторонников «бархатной революции» (с ещё большей очевидностью это произошло в странах Восточной Европы) и стали воплощением демократии как настроения. А настроение — категория непредсказуемая.

Сейчас трудно сказать, кто первый выкрикнул опрометчивое словосочетание: «Горбачеву нет альтернативы». Вполне возможно, автором этих слов был кто-то из либералов. Мечтательность — продукт врожденного сентиментализма. На какой-то момент это примирило всех: Горбачева, Рейгана, демократов и даже крайне правых. У них не было лидера: Лигачев слишком одиозен, Гидаспов — нестабилен, Полозков — провинциален и зол, да и антибольшевистские идеи обрели характер эпидемии. И правые решили переждать. Горбачевизм нельзя назвать культом личности. Дела шли слишком скверно, не до икон. Просто президент стал объектом политической борьбы. Шла схватка за влияние на президента.

Интеллигенция жила иллюзиями. Козлом отпущения был Рыжков, сначала в одиночестве, затем вместе с Абалкиным. Горбачев набирал очки на Западе и уже через Запад внедрял в сознание соотечественников однажды услышанные ими слова: «Горбачеву нет альтернативы». Нас усиленно убеждали, что инвестиции даются Западом «под Горбачева».

Учитывая, что концепцию экономической реформы в любых её видах создавали либералы, полулибералы, радикалы и полурадикалы, так или иначе нацеленные на обновление люди, исповедующие взгляды если не демократические, то близкие к таковым, — учитывая все это, можно сказать, что демократы по собственной инициативе шли к своему распятию.

Если даже не они произнесли первыми слова «альтернативы Горбачеву нет», то, несомненно, оказались той силой, которая эту идею поддержала.

Правые понимали: в этих условиях единственный шанс — склонить чашу весов в свою сторону, зародить у президента подозрение к демократам, создать образ даже не союзника, а коварного попутчика; подсунуть президенту лжеэкстремистские лозунги, выполненные в духе политической истерии, под видом тезисов долгосрочной программы демократов.

Власть всегда подозрительна. Уже на второй день своего установления она начинает выискивать глазами тех, кто может её свергнуть.

Здесь важно перехитрить, пустить власть по ложному следу.

Реакция правильно оценила ситуацию. Во-первых, она воспользовалась либералами как заслоном. Михаил Полторанин как-то выразился более точно: «Интеллигенция вокруг Горбачева, а на первых порах она была его надежным союзником, выполняла роль волнореза, о который разбивалась бушующая стихия народного недовольства деятельностью центра, правительства и самого президента. В результате всякий шторм превращается в якобы управляемое волнение».

Интеллигенция оказалась заложницей своего доверия к президенту. И ещё долго, оставаясь верной кодексу порядочности, уверяла окружающих, что президент по природе демократ, только боится признаться в этом вслух, ждет, когда демократы окажутся в большинстве, а пока вынужден подыгрывать правым. Я не оговорился — вынужден подыгрывать.

Правомерен вопрос: почему Горбачев пошел вправо, а не влево? Объяснить это не так сложно. Всякая реформа в консервативном обществе продукт умеренных консерваторов. Ибо в закрытом обществе — а наше общество до 1985 года было таковым, со всеми признаками тоталитарного режима, пропитанного идеологией диктатуры, — демократов на этажах управления быть не может по причине отсутствия среды обитания. Поэтому взгляд на любые реформы, будь то Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев (а сегодня мы имеем основания эти фамилии поставить в один ряд), — это взгляд даже не либерала, а в лучшем случае умеренного консерватора, чье понимание реформ ограничивается степенью его умеренности. Отсюда тупиковые ситуации, неспособность к развитию идеи, увлечение переиначиванием структурных систем. В этом смысле показательны все последние указы президента, влияние которых распространяется на дисциплинарные подразделения КГБ, МВД, армии, Гостелерадио. Создается иллюзия действенности президентского управления.

В то же время указы, касающиеся экономических, социальных либо критических ситуаций, национальных конфликтов, выполняют роль не более чем многословной проповеди на эту тему. У президента не было и нет программы, поэтому процессы, начатые реформаторами, ушли дальше, за пределы его умеренности, а значит, за пределы понимания. И реформатору — а президент считает себя таковым — трудно и неловко в этом признаться. Ближайший сподвижник президента Н. И. Рыжков под конец своего «премьерства» оказался более откровенным.

Разумеется, умеренный консерватор Горбачев, вступивший на дорогу реформ практически без команды единомышленников, был вынужден подстраиваться под жесткое консервативное и даже реакционное окружение. Ему необходима была поддержка, и либеральное крыло общества протянуло Горбачеву руку, опираясь на которую, он начал свою внешнеполитическую карьеру. Конец афганской войны, отношения с Америкой, общий европейский дом. Доверие к Горбачеву на Западе рождал не сам Горбачев, а либеральное сопровождение, в окружении которого он там появлялся. Ничего удивительного, «короля играет свита». Так рождалась эйфория влюбленности Запада в Горбачева.