Геннадий Бордюгов - Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь

Геннадий Бордюгов

Владимир Бухарев

ВЧЕРАШНЕЕ ЗАВТРА:

Как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь

О проекте «Историческая политика и политика памяти в СССР, РФ и СНГ»

■ В обозримом будущем постсоветские государства не откажутся от исторической политики и политики памяти. Но историки вправе говорить об идеальной конструкции властных мер к прошлому, его сохранению и памяти о нём.

■ Наивно рассчитывать на равный диалог властью, однако историческая наука не может развиваться без автономии от политики и идеологии, от осознания прошлого как живого процесса, поскольку каждое поколение пишет свою историю. А попытки «присвоить прошлое», следовать принципу партийности приводят к бюрократизации и окостенению историознания.

■ Какими бы ни были механизмы исторической политики (включая, казалось бы, отжившие — цензуру, привилегированные институции, послушных историков и пр.), в среде профессиональных исследователей всегда будет существовать лишь видимость принятия оценок от политиков. Ведь создание собственной мифологии сопровождает практически любой режим власти. Поэтому «минные поля свободы» предпочтительнее ориентации на «тайное знание», равнения на политические абсолютизмы или позитивную идентичность, связанную в последнее время почему-то с империей, Романовыми и Сталиным.

■ Вместе с тем сообщество историков — не священная корова с презумпцией безгрешности. Все потуги власти политизировать историю оказывались бы изначально неконкурентоспособными, если бы на них не работали лакеи от исторической науки. Так было и будет всегда, а потому настоящий историк — подобно Плутарху, Тациту, Прокопию Кесариискому и многим-многим их последователям — обречён не только на исследовательское одиночество, но и на умение находить общий язык с теми, которые вершат ту историю, о которой эти историки пишут. Во благо истине и самой истории. Наивно полагать, что в будущем здесь может что-то измениться.

■ Не политизация былого, а создание условий и среды для его глубокого изучения приближает к пониманию смыслов нашей уникальной и поучительной для всего мира истории. Этому способствуют также конкуренция различных точек зрения и научных школ, ограждающая от конъюнктуры и различных культов, отказ от конфронтационных образов стран и народов в зависимости от нефтяных котировок, преодоление этноцентризма, освоение пространства общеевропейской истории.

■ История — не политический рычаг, не средство завоевания электората на выборах и легитимации власти. Гораздо предпочтительней вместо разоблачения «происков» «фальсификаторов истории» прорабатывать «трудные вопросы» истории и формировать правовое отношение к преступлениям против человечности. Именно так возникает обмен знаниями между поколениями, создаются подлинные пространство памяти и исторический ландшафт страны.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как это ни парадоксально, но времена общественных сдвигов и изломов — самые для историков благодатные. Обнажаются, подобно геологическим породам на высоком берегу реки после оползня, ходы-выходы, что проделал крот истории в общественном теле, его социальной ткани. Частные признаки, «мелочи примет, каждая — отдельно», попадавшие в поле зрения специалистов и ранее, предстают как взаимосвязанные элементы открывшейся разом картины. Завораживая своими величественностью и многообразием, она сама по себе и становится заглавным объектом внимания и истолкования.

Нечто подобное наблюдается в сообществе историков относительно современной историографической ситуации, отмеченной процессами институционализации и активизмом национальных историографии. Они доминируют сегодня в официальных учреждениях и системах образования стран СНГ и Балтии. Научные центры и университетские кафедры нередко становятся местом культурно-национального самоопределения специалистов, проявления их этнонациональных пристрастий, не сдерживаемых идеологическими обязательствами.

Эта новейшая «смена вех» характеризуется освобождением национального историознания от диктата державно-имперской, великорусской традиции и утверждением модели «национальной концепции» истории вновь возникших государств или полугосударственных образований. На этом фоне разворачивается процесс конституирования и собственно русской историографической школы. В сложносоставном содержании этого процесса наиболее заметно проявляются две тенденции. Во-первых, определённая часть специалистов привержена подходам, укоренённым в системах либерального мышления. В историописании и учебно-педагогических практиках это оборачивается ориентацией на некий концептуальный «треугольник»: «цивилизационный подход — теория модернизации — идеи «школы тоталитаризма»». Во-вторых, формируется устойчивая линия новейшей историографии, представляющая собой инвариант великорусской традиции, той же позиции «старшего брата» в «семье народов». При всех различиях в идейно-политических пристрастиях, которые демонстрирует это направление историознания, в целом оно ориентируется на российскую консервативную идеологию, с позиций которой патриотическая идея трактуется «в откровенно националистическом ключе»{1}.

В любом случае на протяжении последних 20 лет историографическую науку в странах СНГ и Балтии отличает усиление этноцентризма — исследовательского подхода, для которого характерны сочувственная фиксация черт своей этнической группы. Вплоть до выделения этнонационального фактора в качестве основного критерия исторического познания.

Историки, если они и обращаются сегодня к «параду историографических суверенитетов» (далеко не у всех такая возможность в силу известных всем гуманитариям бывшего СССР обстоятельств наличествует), заняты в основном теоретическими разоблачениями «новой», нередко запредельной, мифологии, сличением-различением фактов и сфантазированных историографических образов. Похоже, задача эта не вполне корректная: легенда не поверяется рациональной доктриной.

Поэтому, в частности, авторы книги озадачили себя вопросом о природе и истоках разительных перемен, произошедших в историознании постсоветского времени. Случаются, и нередко (в жизни, политике, теоретических заглядах), такие повороты и превращения, смысл которых высвечивает присловье «шёл в комнату — попал в другую». Социальная прогностика здесь не исключение. В своё время, по итогам схватки за «ленинский кафтан» в большевистских верхах, была буквально демонизирована теория «перманентной революции» Троцкого, являвшаяся по сути разновидностью ленинской концепции революционного перехода от капитализма к социализму в мировом масштабе как эпохи классовых битв «по всем фронтам». Идея непрерывной революции мешала сделать легитимным произведённый размен революционного интернационализма и жертвеннности во имя «дела всесветного пролетариата» на державно-бюрократическую стабильность и привилегии.

Между тем стоявший в теоретическом отношении на голову выше других вождей большевизма «пророк революции» уловил, схватил — вопреки своему замыслу — важнейшую черту, присущую постреволюционному обществу. Путь российского социума в XX столетии — это череда перманентных революционных потрясений и сопутствовавших им конфликтов. Истоки «революции сверху» рубежа 20–30-х годов — в столкновении госмонопольной системы с хозяйственной самостоятельностью крестьянских общин. Кадровая чистка 1934–1938 годов, разрешала противоречия между «старой гвардией» и «новыми» элитами. Ultima ratio сталинизма — «культуркампф» 1946–1953 годов — явил миру пароксизм скорее именно сталинского, а не сталинистского, большевистского, курса на достижение социоэтнокультурной энтропийности общества. «Антивождистская» революция 1964-го поменяла «коренных» и «пристяжных» в системе взаимоотношений верховной котерии и аппарата…

Здесь, в этих временах, нужно искать предпосылки своего рода термидора, произошедшего в историческом познании некогда единого советского Отечества.

С распадом СССР и образованием новых государств люди стали пересматривать прежние представления о самих себе, столкнулись с сосуществованием старых и новых идентичностей, в том числе национальных. Это вызвало кризис самосознания и далеко не всегда рационально контролируемые политические проекции, связанные с отрицанием ancien regime и его политической и социокультурной системы. Известно, что когда представители той или иной нации размышляют о своей истории, им тяжело говорить на одном и том же языке. И дело не только в интеллектуальной борьбе за приоритетное право на престижное наследие или в замалчивании позорящих страниц. В различные эпохи национальной жизни выступают на передний план определенные аспекты, отбирается из прошлого то, что соответствует её, этой эпохи, духу.