Скептические эссе - Бертран Рассел
Что касается воображения, то психология, скорее всего, окажет на него два противоположных эффекта. С одной стороны, более широким станет признание детерминизма. Большинство современных людей стесняются молиться о дожде, поскольку существует метеорология; однако молитвы о наставлении на путь истинный такого смущения не вызывают. Если бы причины добродетельности были так же хорошо известны, как причины, вызывающие дождь, это различие стерлось бы. Если бы каждый мог стать святым, заплатив несколько гиней специалисту с Харли-стрит, человека, который молится о добродетели вместо того, чтобы обратиться к врачу за избавлением от дурных желаний, заклеймили бы лицемером. Укрепление позиций детерминизма чревато тем, что люди будут меньше стараться и в целом станут нравственно более ленивыми – хотя не то чтобы такой результат был логичен. Я не могу сказать, полезно это или вредно, так как не знаю, приносят ли нравственные старания в сочетании с ошибочными психологическими представлениями больше пользы или вреда. С другой стороны, произошло бы освобождение от материализма, как метафизического, так и этического; эмоциям придавалось бы большее значение, если бы ими занималась общепризнанная и практически эффективная наука. Этот эффект, как мне кажется, был бы полностью положительным, поскольку устранил бы распространенные сегодня ошибочные представления о том, в чем заключается счастье.
Что касается возможного влияния психологии на наш образ жизни через открытия и изобретения, я не решаюсь ни на какие прогнозы, поскольку не вижу причин считать один исход более вероятным, чем другой. Например: возможно, самым важным следствием станет то, что негры научатся сражаться не хуже, чем белые, однако не приобретут никаких других новых достоинств. Или другой возможный вариант: с помощью психологии удастся распространить среди них практику контроля рождаемости. Жизнь в этих двух случаях сложится очень по-разному, и нет никакого способа угадать, какая из возможностей будет реализована – и будет ли вообще.
Наконец: самый важный практический эффект психологии будет заключаться в том, что обычные мужчины и женщины получат более справедливое представление о сущности человеческого счастья. Если бы люди были по-настоящему счастливы, их не переполняли бы зависть, ярость и стремление разрушать. Помимо вещей первой необходимости, самые нужные права – это половая свобода и свобода иметь детей; и среднему классу они необходимы как минимум в той же степени, как рабочему. При наших сегодняшних познаниях мы могли бы легко утолить инстинктивные нужды почти всего человечества, если бы нам не мешали злокозненные желания тех, кто упустил собственное счастье и не хочет, чтобы кто-то другой был счастливым. И если бы счастье было всеобщим, оно оберегало бы само себя, потому что призывы к ненависти и страху, из которых сейчас политика состоит почти полностью, не нашли бы никакого отклика. Но если психологию сделает своим орудием аристократия, это подкрепит и усилит все старые пороки общества. Мир полон самых разнообразных знаний, которые могли бы принести человечеству такое счастье, какого оно еще никогда не испытывало с самого своего зарождения, но на их пути стоят древние предрассудки, жадность, зависть и религиозная жестокость. Я не знаю, каков будет итог, но полагаю, что он будет либо лучше, либо хуже, чем все, с чем до сих пор приходилось сталкиваться человеку.
Глава XVI. Опасность идеологических войн
Историю человечества сотрясают самые разные периодические колебания, и в любом из них при должном энтузиазме можно увидеть ключ к пониманию истории. То, о котором предлагаю поговорить я, пожалуй, не последнее по важности; это колебание от синтеза и нетерпимости к анализу и терпимости и обратно.
Нецивилизованные племена почти всегда синтетичны и нетерпимы: никаких отклонений от социальных обычаев не допускается, а на чужаков смотрят с величайшим подозрением. Доэллинистические цивилизации на протяжении всей истории в целом демонстрировали эти характеристики; в Египте, в частности, хранителем национальных традиций было могущественное жречество, сумевшее побороть скептицизм, который Эхнатон приобрел в контакте с чужеземной сирийской цивилизацией. Что бы ни происходило в минойский период, первой полной исторической эпохой аналитической терпимости была греческая. Причиной, как и в последующих случаях, стала торговля, принесшая с собой опыт общения с иностранцами и потребность в дружеских отношениях с ними. Коммерция до самого недавнего времени оставалась индивидуальным предприятием, где предрассудки были препятствием на пути получения прибыли, а успех обеспечивался принципом невмешательства. Но в Греции, как и в более поздние эпохи, дух коммерции, хотя и вдохновлял искусство и философию, не сумел обеспечить социальной сплоченности, необходимой для успехов военных. И потому греки склонились сначала перед Македонией, а затем перед Римом.
Римская система была по сути своей синтетической и нетерпимой в очень современном смысле, то есть не теологически, а империалистически и финансово. Однако римский синтез постепенно растворился в греческом скептицизме и уступил место христианскому и мусульманскому синтезам, которые господствовали в мире до самого Ренессанса. В Западной Европе Возрождение стимулировало недолгий период пышного интеллектуального и художественного великолепия, которое повлекло за собой политический хаос и решительно настроило простых людей разделаться с этими глупостями и вернуться к серьезным занятиям – а именно, к убийству друг друга в религиозных войнах. Торговые нации, Голландия и Англия, первыми освободились от нетерпимости Реформации и Контрреформации и проявили терпимость, борясь друг с другом вместо того, чтобы объединиться против приверженцев Рима. Англия так же, как Древняя Греция, оказала смягчающее влияние на соседей и постепенно стимулировала развитие скептицизма, необходимого для установления демократии и парламентского правительства, которые едва ли возможны в эпоху нетерпимости и потому имеют тенденцию сменяться фашистскими и большевистскими режимами.
На облик мира в девятнадцатом веке куда более, чем принято считать, повлияла философия, воплощенная в революции 1688 года и озвученная Джоном Локком. Эта философия господствовала в Америке в 1776 году и во Франции в 1789-м, а оттуда распространилась на остальные западные страны – в основном благодаря престижу, который Англия приобрела в результате промышленной революции и победы над Наполеоном.
Лишь весьма постепенно люди заметили в этой ситуации фундаментальное противоречие. Идеи Локка и либерализма девятнадцатого века были коммерческими, а не индустриальными: философия, подходящая для индустриализма, коренным образом отличается от философии лихих морских торговцев. Индустриализм синтетичен; он формирует крупные экономические единицы, делает общество более органичным и требует подавления индивидуалистических импульсов. Более того, экономическая организация индустриализма до сих пор была олигархической и нейтрализовала политическую демократию в самый момент ее кажущейся победы. По этим причинам мне представляется вероятным, что мы вступаем в новую эпоху синтетической нетерпимости, которая, как все такие эпохи, чревата войной между соперничающими философиями или идеологиями. Именно эту вероятность мне и хотелось бы изучить.
Сегодня в мире существуют только две великие державы: одна – это Соединенные Штаты, другая – СССР. Численность населения у них примерно одинакова; так же и у стран, над которыми они доминируют. Соединенные Штаты главенствуют на американском континенте и в Западной Европе; СССР – в Турции, Персии и большей части Китая. Это разделение напоминает средневековое разделение между христианами и мусульманами; то же столкновение догматических идеологий,
