Скептические эссе - Бертран Рассел
Я, конечно же, не собираюсь отрицать, что общественное сотрудничество даже в самых цивилизованных сообществах имеет инстинктивную основу. Люди хотят быть похожими на соседей и нравиться им; имитируют их, бессознательно улавливают преобладающие в социуме настроения. Однако влияние этих факторов как будто ослабевает по мере того, как люди становятся более цивилизованными. На школьников они действуют намного сильнее, чем на взрослых, и в целом имеют наибольшую власть над самыми интеллектуально неразвитыми. Общественное сотрудничество начинает все больше и больше опираться на рациональное осознание его преимуществ, а не на то, что расплывчато именуется стадным инстинктом. Проблема индивидуальной свободы не возникает в среде дикарей, поскольку они не чувствуют в ней нужды, но встает в среде цивилизованных людей тем более остро, чем более они цивилизуются. И в то же время роль правительственного контроля в их жизни постоянно возрастает, поскольку становится все более очевидным, что правительство помогает преодолевать физические препятствия на пути к свободе. Поэтому можно ожидать, что проблема свободы в обществе будет становиться все острее, если только мы не перестанем становиться все цивилизованнее.
Разумеется, очевидно, что свободу не следует расширять просто путем сужения функций правительства. Желания одного человека часто несовместимы с желаниями другого, так что анархия означает для сильных свободу, а для слабых – рабство. Без государственного контроля численность людей на планете едва ли достигла бы десятой доли сегодняшней; ее рост подавляли бы голод и младенческая смертность. Заменой было бы физическое рабство, гораздо более суровое, чем самое худшее социальное рабство, которое можно найти в цивилизованных сообществах в нормальные времена. Проблема, которую необходимо рассмотреть, заключается не в том, как обойтись без правительства, а в том, как обеспечить себе все его преимущества при минимальном вмешательстве в человеческую свободу. Для этого нужно найти равновесие между физической и социальной свободой. Грубо говоря: какое еще давление со стороны правительства мы готовы терпеть ради пропитания и здравоохранения?
Ответ на практике зависит от весьма простого соображения: кто будет пользоваться этими благами – мы или кто-то еще? Жители осажденного города или англичане в 1917 году готовы были стерпеть любую степень давления со стороны правительства, так как это очевидно служило общему благу. Но если правительство станет давить на одного человека, а пищу получать будет другой, вопрос зазвучит уже абсолютно иначе. Так мы оказываемся перед выбором между капитализмом и социализмом. Защитники капитализма склонны апеллировать к священным принципам свободы, сполна отраженным в одной-единственной максиме: нельзя ограничивать право счастливых на тиранию над несчастными.
Либерализм невмешательства, основанный на этой максиме, не следует путать с анархизмом. Он обращался к помощи закона для предотвращения убийств и вооруженных восстаний со стороны несчастных; пока хватало смелости, противостоял профсоюзному движению. Но, за исключением этого минимума действий со стороны правительства, остального он старался достичь с помощью экономического влияния. Согласно ему, работодатель мог сказал работнику: «Ты умрешь с голоду», однако для работника считалось неуместным парировать: «Ты умрешь первым – от пули». Очевидно, что, если отставить в сторону юридический педантизм, искать разницу между этими двумя угрозами смехотворно. Они в равной степени, одна не более чем другая, преступают элементарный минимум свободы. Это неравенство существовало не только в экономической сфере. Священные принципы свободы также использовались для оправдания тирании мужей над женами и отцов над детьми; однако следует сказать, что либерализм имел тенденцию ослаблять первую. Тирания же отцов над детьми в форме принуждения работать на фабриках ослабла вопреки стараниям либералов.
Но это тема уже заезженная, и мне не хотелось бы на ней задерживаться. Я хочу перейти к универсальному вопросу: насколько сообщество должно вмешиваться в дела человека – не ради другого человека, а ради сообщества? И если вмешиваться, то с какой целью?
Прежде всего необходимо сказать, что притязания на абсолютный минимум свободы – пищу, питье, здоровье, кров, одежду, секс и возможность стать родителем – должны считаться более важными, чем любые другие требования. Вышеназванный минимум необходим для биологического выживания, то есть для оставления потомства. Поэтому то, что я только что перечислил, можно назвать необходимостью; все, что свыше, в зависимости от ситуации следует называть удобством или роскошью. Далее, я считаю априори оправданным поступком лишить одного человека удобств, чтобы обеспечить необходимое другому. Это может быть политически нерационально или экономически невыгодно в конкретном сообществе в конкретный момент; однако в вопросе свободы возражений этому принципу быть не может, ибо лишить человека необходимого – более тяжкое преступление против свободы, чем помешать ему накапливать излишек.
Признав это, мы продвинемся очень далеко. Взять, к примеру, здоровье. Один из вопросов, поднимаемых на выборах в окружной совет, – то, какой объем общественных средств следует направить на финансирование общественного здравоохранения, охраны материнства и обеспечения ухода за младенцами. Статистика показывает, что от сумм, которые тратятся на эти цели, зависит спасение множества жизней. В каждом округе Лондона состоятельные жители, сплотившись, не допускают увеличения и, если возможно, обеспечивают сокращение расходов в этих сферах. Иными словами, они все готовы обречь на гибель тысячи людей, лишь бы самим продолжать наслаждаться хорошими обедами и ездить на автомобилях. Так как в их руках находится почти вся пресса, они не допускают, чтобы их жертвы прознали об этом. Методами, знакомыми любому психоаналитику, они и самих себя уберегают от этого знания. В их действиях нет ничего удивительного – так поступали все аристократы во все времена. Я хочу лишь сказать, что их невозможно оправдать с позиции свободы.
Я не предлагаю обсуждать право на секс и продолжение рода. Просто отмечу, что в стране, где численность одного пола значительно превышает численность другого, существующие институты как будто вовсе не рассчитаны на его защиту; и что у традиции христианского аскетизма есть прискорбное последствие: люди очень неохотно признают это право по сравнению с правом на пищу. Политики, у которых нет времени познакомиться с человеческой природой, на удивление слепы к желаниям, которые движут обычными мужчинами и женщинами. Будь у нас в стране политическая партия, лидеры которой хоть что-то знали бы о психологии, она имела бы бешеный успех.
Признавая абстрактное право сообщества вмешиваться в дела отдельных своих членов с целью обеспечения биологических нужд всех остальных, я, однако,