Скептические эссе - Бертран Рассел
Эксперты же как класс имеют ряд любопытных отличий. Как правило, эксперт – это человек, который не стремится к политической власти. Его естественной реакцией на политическую проблему будет задаться вопросом о том, что было бы полезно, а не популярно. В некоторых областях он обладает исключительными техническими познаниями. Если он государственный служащий или глава крупного предприятия, у него есть солидный опыт общения с отдельными людьми и он способен проницательно судить о том, как они будут действовать. Все это благоприятные обстоятельства, которые делают мнение эксперта по вопросам, связанным с его специальностью, достойным значительного уважения.
Как правило, однако, у него есть и соответствующие недостатки. Поскольку его знания узкоспециальны, он, вполне возможно, переоценивает важность своей отрасли. Если вы обратитесь по очереди к специалисту по стоматологии, офтальмологии, кардиологии, пульмонологии, неврологии и так далее, каждый из них даст вам отличные рекомендации, как предотвратить недуги, на которых они специализируются. Однако, соблюдая все эти рекомендации, вы обнаружите, что тратите все двадцать четыре часа на заботу о здоровье и у вас вовсе не осталось времени этим здоровьем хоть как-то пользоваться. То же самое легко может произойти в политологии; если все время заботиться обо всех, народу некогда будет жить обычной жизнью.
Второй недостаток квалифицированного государственного служащего проистекает из того, что ему приходится использовать метод закулисного убеждения. Он либо сильно переоценит свою возможность вразумить людей, либо предпочтет подпольные методы, с помощью которых политиков побуждают принимать важные решения, не зная, что они делают. Как правило, первую ошибку он совершит в юности, а вторую – в зрелом возрасте.
Третий недостаток эксперта, наделенного исполнительной властью, заключается в том, что он из рук вон плохо понимает чувства народа. Обычно он очень хорошо чувствует комитет, но редко чувствует толпу. Обнаружив некую меру, пользу которой моментально понимают все хорошо информированные люди доброй воли, он не догадается, что, если ее продвигать публично, кто-нибудь влиятельный может посчитать, что она будет ему вредна, и распалить в народе страсти до такой степени, что любого сторонника обсуждаемой меры просто линчуют. Говорят, что в Америке магнаты натравливают сыщиков на всякого, кто им не нравится, и, если он не отличается исключительной прозорливостью, вскоре подталкивают его к компрометирующей ситуации. После этого ему приходится либо изменить политическую позицию, либо готовиться к тому, что пресса заклеймит его аморальным человеком. В Англии эти методы еще не так хорошо развиты, но это, скорее всего, лишь дело времени. Даже там, где не замешаны интриги, народные страсти часто способны изумить неподготовленного наблюдателя. Все хотят, чтобы правительство как-нибудь сократило расходы, но любой конкретный экономический план всегда непопулярен, поскольку лишает работы отдельных людей, а они вызывают сочувствие. В Китае одиннадцатого века был государственный деятель Ван Аньши, который, заручившись поддержкой императора, принялся за внедрение в стране социализма. Однако в момент неосторожности он оскорбил интеллектуальный бомонд (этакую местную «Нортклифф-пресс»), был сброшен с поста и впоследствии обречен на поношения каждого китайского историка вплоть до наших дней.
С этим связан четвертый недостаток экспертов, а именно: они часто недооценивают важность согласия на административные меры и игнорируют сложность применения непопулярного закона. Медики могли бы, обладай они властью, придумать методы абсолютного искоренения инфекционных заболеваний – если бы их законы соблюдались; но когда законы значительно опережают общественное понимание, народ уклоняется от их исполнения. Успех государственной администрации в военное время объяснялся тем, что люди готовы на многое, чтобы выиграть войну, в то время как обычное мирное законодательство не способно дать народу столь мощного стимула.
Почти никто из экспертов в своих расчетах не делает поправки на самые обыкновенные лень и равнодушие. Мы готовы приложить усилия, чтобы избежать очевидных опасностей – но не тех, которые видны только эксперту. Нам кажется, что мы любим деньги, и переход на летнее время экономит нам многие миллионы в год; однако мы приняли его лишь в войну, когда нас поставили перед необходимостью. Мы любим свои привычки больше, чем доход – часто больше, чем саму жизнь. Человеку, которому случалось задумываться о вреде некоторых наших привычек, это кажется невероятным.
Пожалуй, большинство экспертов не осознают, что, обладай они исполнительной властью, в них развилась бы склонность к тирании и они перестали бы быть любезными и благородными людьми, какими являются сегодня. Очень немногие способны учитывать влияние обстоятельств на собственный характер.
Все эти причины не позволяют нам освободиться от изъянов наших нынешних политиков, просто передав власть государственным служащим. Однако в условиях нашего непрестанно усложняющегося общества кажется абсолютно необходимым, чтобы эксперты приобрели большее влияние, нежели сейчас. В настоящее время наблюдается жестокий конфликт между инстинктивными страстями и индустриальными нуждами. Наша окружающая среда, как человеческая, так и материальная, внезапно преобразилась под влиянием индустриализма. Инстинкты же, предположительно, остались прежними, и почти ничего не было сделано для адаптации нашего образа мышления к изменившимся обстоятельствам. Неразумный человек, который завел бобра у себя в библиотеке, обнаружит, что с наступлением дождливой погоды тот примется строить из книг плотину, потому что бобры всегда жили на берегах ручьев. Мы почти так же плохо адаптированы к своему новому окружению. Система образования до сих пор учит нас восхищаться качествами, которые были биологически полезны в гомеровскую эпоху, и неважно, что сейчас они вредны и смехотворны. Любое успешное политическое движение инстинктивно обращается к зависти, соперничеству или ненависти, а не к необходимости сотрудничества. Это неотъемлемое качество наших нынешних политических методов, которое перекликается с привычками доиндустриальной эпохи. Изменить привычный образ мыслей человека в этом отношении можно лишь сознательным усилием.
Приписывать свои беды чьей-то злой воле – естественная людская склонность. Когда растут цены, виноват перекупщик; когда снижаются зарплаты – капиталист. Почему капиталист бездействует при повышении заработной платы, а перекупщик при падении цен – об этом простой человек не любопытствует. И также не замечает, что заработная плата и цены растут и снижаются одновременно. Капиталист хочет, чтобы зарплаты падали, а цены росли; наемный работник хочет обратного. Когда финансовый эксперт пытается объяснить, что перекупщики, профсоюзы и обычные работодатели имеют на эти дела крайне малое влияние, он раздражает всех, как человек, который подверг сомнению немецкие зверства. Мы не любим, когда у нас отбирают врага; когда нам плохо, нам хочется на кого-то злиться. Так печально думать, что нам плохо от собственной глупости; и все же, если взять человечество в целом, это правда. Вот почему ни одна политическая партия не может обрести движущей силы, не опираясь на ненависть; ей необходимо кого-то обличать. Если единственная причина наших страданий заключается в злодеяниях такого-то и такого-то, давайте их накажем, и будет нам счастье. Классическим примером подобного политического мышления стал Версальский договор. Однако большинство людей лишь принялись искать нового козла отпущения вместо немцев.
