Скептические эссе - Бертран Рассел
Бентам, без сомнения, подходил под собственное определение хорошего человека: он сделал много добра. Сорок лет в самой середине девятнадцатого века стали в Англии эпохой невероятно быстрого прогресса – в материальной, интеллектуальной и нравственной сферах. Начало этого периода знаменует избирательная реформа, которая сделала парламент представителем среднего класса, а не аристократии, как раньше. Это был самый трудный из шагов на пути к демократии в Англии, и вскоре за ней последовали другие важные реформы, такие как отмена рабства на Ямайке. В начале этого периода карой за мелкое воровство была смертная казнь через повешение; очень скоро она осталась наказанием лишь для тех, кто был повинен в убийстве или государственной измене. Хлебные законы, после принятия которых цены на продовольствие подскочили настолько, что спровоцировали страшную нищету, были отменены в 1846 году. Обязательное образование – введено в 1870-м. Поносить викторианцев нынче модно, однако хотел бы я, чтобы наш век достиг хоть вполовину таких замечательных результатов, как их эпоха. Впрочем, это к делу не относится. А относится то, что весьма значительную часть изменений, случившихся за эти годы, по моему мнению, спровоцировало влияние Бентама. Не может быть никаких сомнений в том, что девять десятых англичан прожили вторую половину прошлого века счастливее, чем если бы его никогда не существовало. Его философия была настолько поверхностной, что он счел бы это достаточным воздаянием за свою деятельность. Мы в наш более просвещенный век уже понимаем, что такая точка зрения смехотворна; однако, пожалуй, сможем еще укрепиться в своей позиции, если обсудим причины отвергнуть столь низкопоклоннический утилитаризм, как утилитаризм Бентама.
2
Все мы знаем, что имеем в виду, говоря о «хорошем» человеке. Идеально хороший человек не пьет и не курит, избегает бранных слов, в мужской компании выражается ровно так же, как выражался бы в присутствии дам, исправно ходит в церковь и по всем вопросам придерживается правильного мнения. Он благоразумно страшится дурных поступков и понимает, что клеймить грех – наша мучительная обязанность. Еще более он страшится дурных мыслей и считает делом властей ограждать молодежь от тех, кто ставит под сомнение мудрость взглядов, которые широко приняты в среде зрелых успешных граждан. Помимо профессиональных обязанностей, которые он выполняет со всем тщанием, он много времени уделяет добрым делам: возможно, поощряет патриотизм и подготовку военных кадров; возможно, поддерживает трудолюбие, трезвость и добродетель среди рабочих и их детей, следя за тем, чтобы проступки в этих сферах должным образом наказывались; он может быть попечителем университета и радеть о том, чтобы из-за незаслуженного почтения к учености на должность не просочился преподаватель с подрывными идеями. Прежде всего, конечно же, его «моральные принципы» – в узком смысле – должны быть безупречны.
Не совсем понятно, делает ли «хороший» человек (как он представлен выше) в среднем больше добра, чем «плохой» человек. Говоря «плохой», я подразумеваю противоположность тому, что мы только что описали. «Плохой» человек – это тот, кто курит, выпивает от случая к случаю и даже может использовать бранное слово, если кто-то наступит ему на ногу. Порой он выражается не совсем пригодно для печати, а погожие воскресные дни иногда проводит на природе, а не в церкви. Среди его мнений есть скандальные; например, он может считать, что если вы хотите мира, то и готовиться следует к миру, а не к войне. На дурные поступки он смотрит с технической точки зрения, как на барахлящий автомобиль; он заявляет, что проповеди и тюрьма помогут излечить человека от пороков не больше, чем заплатать проколотую шину. К дурным мыслям он относится еще более извращенно. По его мнению, то, что называется «дурными мыслями», – это просто мысли, а то, что называется «правильными», – это повторение чужих слов на манер попугая; из-за этого он симпатизирует всяким неприятным сумасбродам. Часы досуга он тратит лишь на удовольствия или, что еще хуже, разжигает возмущение легко устранимыми социальными проблемами, которые не мешают комфорту людей, находящихся у власти. И возможно даже, что в вопросе «морали» он скрывает свои огрехи не столь тщательно, как это делал бы истинно добродетельный человек, защищая такую позицию извращенным утверждением, что лучше быть честным, чем притворяться, что подаешь хороший пример. О человеке, который по одному или нескольким этим пунктам не является образцом совершенства, средний респектабельный гражданин составит отрицательное мнение, и ему не позволят занимать никакой должности, дающей власть, – например, судьи, магистрата или школьного учителя. Такие должности открыты только для «хороших» людей.
Вся эта ситуация – явление более-менее современное. Оно родилось в Англии во время непродолжительного главенства пуритан при Кромвеле и через них перекинулось в Америку. В Англии оно вновь развернулось в полную силу лишь после Французской революции, когда его сочли хорошим методом борьбы с якобинством (то есть с тем, что теперь называют большевизмом). Эту перемену хорошо иллюстрирует жизнь Вордсворта. В юности он сочувствовал Французской революции, уехал во Францию, писал хорошие стихи и завел дочь. В то время он был «плохим» человеком. Затем он стал «хорошим», бросил дочь, обзавелся правильными принципами и стал писать плохие стихи. Кольридж прошел по сходному пути: будучи плохим, написал поэму «Кубла-хан», став хорошим, взялся за богословие.
Сложно вспомнить хоть одного поэта, который был бы «хорошим» в то время, когда писал хорошие стихи. Данте изгнали за подрывную пропаганду; Шекспиру, если судить по сонетам, американская иммиграционная служба не позволила бы даже сойти с корабля в Нью-Йорке. В самой основе понятия «хорошего» человека заложена поддержка правительства; следовательно, Мильтон был хорош во время правления Кромвеля и плох до и после; но ведь именно до и после он писал стихи: на самом деле большую часть – после того, как чудом избежал повешения за большевизм. Донн обрел добродетель, став настоятелем собора Святого Павла, но все свои стихи он написал до этого, и из-за них его назначение вызвало скандал. Суинберн был плох в юности, когда написал «Песни перед восходом солнца» (Songs Before Sunrise) во славу борцов за свободу; хорошим он стал в старости, когда жестоко осуждал буров за то, что защищали свою свободу от необоснованной агрессии. Незачем плодить примеры; сказанное достаточно ясно демонстрирует, что господствующие сейчас стандарты добродетели несовместимы с написанием
