Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира - Розалин Майлз
Как показывает датировка этого эпизода, восстание фаллоса не означало немедленного свержения Великой Богини. Напротив, очень интересно наблюдать за тем, как мифы, сюжеты и ритуалы, связанные с ее почитанием, в течение значительного временного периода адаптировались и приспособлялись к потребностям рвущегося к власти мужского принципа. Этот переход власти от Богини к Богу, от Царицы к Царю, от Матери к Отцу происходил ступенчато, и стадии его запечатлены в мировой мифологии, словно геологические формации в скале. На первой стадии Великая Мать одна творит мир – или же она и есть мир: у нее множество детей, бывают случайные любовники, но она первична и не знает себе равных. На второй стадии рядом с ней описывают или изображают спутника – возможно, сына, младшего брата или юного возлюбленного: изначально он намного ее младше, но затем возрастает в силе и становится ее супругом. На третьей стадии Бог-Царь-Супруг правит с Богиней на равных – эта стадия готовит ее свержение: и наконец Мужчина-Бог царствует в одиночестве, а Богиня, мать и женщина, низвергнута, всего лишена, заперта в ловушке нисходящей спирали, по которой начало спускаться человечество – и путь этот будет долог, очень долог![96]
Мифологии никогда не бывают статичными; даже разделяя этот процесс на стадии, мы вносим в него организационную логику, которой исторические процессы обычно не обладают. Различные изменения в разных местах происходили в разное время; и даже сделавшись царями, подчинив себе и богов, и богинь, мужчины порой считали разумным почитать старые обычаи и отдавать Великой Матери должное. «Богиня Иштар возлюбила меня – так я стал царем», – объявлял в VIII веке до н. э. Саргон Ассирийский[97].
И другие сообщения о религиозных и политических ритуалах в этих ранних мужских царствах обильно свидетельствуют, что власть царя была хоть и велика, но не абсолютна: так, король кельтской Ирландии, чтобы народ признал его королем, должен был совершить banfheis rigi – «священный брак» с «Великой Королевой», духом Ирландии. Для царей Вавилона этот долг был не символическим, а вполне буквальным. Их право на престол требовалось обновлять каждый год, и лишь тогда власть царя считалась подтвержденной, когда на публичной церемонии, на возвышении перед всем народом, царственное воплощение священного фаллоса совершало «божественный брак» с верховной жрицей Великой Матери[98].
Таким образом, Великая Богиня все еще обладала некоторой властью, и источники свидетельствуют, что правители, пренебрегавшие своим долгом перед ней, обычно плохо кончали. Однако уже готовилась серия глубоких социальных перемен, которым предстояло потрясти эти ранние цивилизации до основания, и сила этих событий придала агрессивному фаллическому культу новую мощь, позволившую скинуть остаточные элементы власти Богини и связанное с ними «материнское право». В целом эти перемены были связаны с ростом населения, который обеспечила первая в истории успешная социальная организация. Исходили они из самого настойчивого императива – потребности в пище. Найджел Колдер так рассказывает о сущности перемен, которые помогли сбросить женщин с центрального места в жизни и оттеснить к краям:
Из Южного Египта 18-тысячелетней давности исходят древнейшие свидетельства о выращивании в речной долине ячменя и пшеницы… несомненно, женский смех вспугивал речных птиц, когда женщины явились сюда с мешочками зерен, чтобы изобрести земледелие. Быть может, они даже не стали рассказывать об этом мужчинам – в конце концов, что из этого может выйти, кроме потери хорошей еды? Всего несколько минут потребовалось им, чтобы бросить зерна в трещины в грязи… Женщины мало знали о генетике растений, однако зерно проросло, и посевы заколосились прежде, чем солнце иссушило эту землю; и, возвращаясь с каменными серпами на свое поле, женщины, должно быть, чувствовали себя богинями[99].
Такими «богинями», повелевающими природой, женщины оставались, по оценке Колдера, от 10 до 15 тысяч лет. Но примерно восемь тысяч лет назад взрывной рост населения вынудил людей изменить методы производства продуктов. На смену женскому выращиванию и сбору съедобных растений пришло куда более тяжелое и интенсивное хлебопашество. Туда, где женщины творили своего рода симпатическую магию, воспринимая природу как свою союзницу – теперь пришел мужчина, готовый укрощать и подчинять природу, чтобы получить от нее то, что задумал. Новые методы земледелия болезненно отразились в изменении мужских/женских ролей и отношений, о чем ясно свидетельствует индуистский текст «Установления Ману» (100 г. н. э.): «Женщину закон считает полем, мужчину – зерном». Прежде Богиня была единственным источником жизни – теперь за женщиной не осталось ни семени, ни яйцеклетки: она – пассивное поле, плодородное, только если его вспахать, а мужчина, опьяненный мощью своей новооткрытой фаллоцентричности – сразу и плуг, и зерно, и сеятель.
Чем более окультуривание и одомашнивание земли заменяло случайную культивацию, тем более укреплялась и выходила на центральное место роль мужчины. Парадоксальным образом, верно это было и для тех групп, которым не удавалось питаться от земли. Племена, которых неурожай или недостаток зерна вынуждал переселяться, неизбежно начинали войны с соседями, а те группы, что обитали на плодородных территориях, сплачивались, чтобы давать отпор захватчикам[100]. И в групповых блужданиях кочевников, и в неизбежных при этом стычках и схватках мужчины имели преимущество – они были физически сильнее и подвижнее женщин, обремененных детьми. Все добытые тяжким трудом женские навыки культивации растений теперь, когда племя перешло к кочевой жизни, оказывались бесполезными. Тем временем мужчины, ведомые темной стороной фаллического культа, брали верх в племени благодаря агрессии и военной организации. Столкновение сил неизбежно порождало победителей и побежденных, господ и рабов, создавало иерархию, встраивания в которую не могли избежать и женщины. Они оказались в ловушке между мечом и плугом: победить для них было немыслимо.
Оставался лишь один возможный исход. У всех народов, во всех обстоятельствах, во все века первого тысячелетия перед Рождеством Христовым звучит один и тот же миф: о поражении Великой Богини-Матери. В самой простой версии этой истории, как у семитов-вавилонян, бог-царь Мардук идет войной на Тиамат, Мать Всех Вещей, и рассекает ее на части. Лишь после ее смерти – из частей ее тела – ему удается создать мир таким, каким он должен быть. Удивительно, но тот же мотив повторяется в самых разных культурах. Вот, например, миф о творении центральноафриканского народа тиви:
В первый раз страну создала Пуви. Море тогда было полно пресной воды. Она создала землю, море и острова… Пурити сказала: «Не убивай нашу мать». Но Ирити вышел вперед и убил ее. Он ударил ее по голове. Дух ее улетел на небеса, а моча ее сделала море соленым[101].
В других версиях этой истории Великая Богиня терпит поражение, но остается жива. Так, кельтский миф рассказывает о том, как Три Мудрые Старицы (Богиня в троичной форме), Эриу, Банба и Фёдла, встретились в битве с сыновьями Мила, бога войны, и после многих жестоких схваток сдались и покорились власти победителей. Но, какую бы форму ни принимал этот переход власти от женского принципа к мужскому, он отражен во всех мифологиях. У греков Аполлон захватывает священнейший оракул Богини в Дельфах; африканский народ кикуйю и по сей день рассказывает, как их предки победили женщин, сговорившись и изнасиловав их всех в один день, так что девять месяцев спустя легко смогли взять власть над беременными; у ацтеков Матерь богов Коатликуэ породила сына Уицилопочтли, который убил ее дочь, Богиню Луны, поубивал
