Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности - Самюэль Хантингтон
В 1917 году Теодор Рузвельт заявил: «У нас должен быть один флаг. У нас должен быть один язык. Это язык Декларации независимости, язык Прощальной речи Вашингтона, язык Геттисбергской и второй инаугурационной речей Линкольна». 14 июня 2000 года президент Клинтон сказал: «Очень надеюсь на то, что я — последний президент в истории Америки, не знающий испанского языка». 5 мая 2001 года президент Буш принял участие в праздновании Синко де Майо, официального праздника Мексики, учредив практику еженедельного радиообращения к согражданам на английском и испанском языках{541}. 1 марта 2002 года два претендента на пост губернатора Техаса от Демократической партии, Тони Санчес и Виктор Моралес, устроили публичные дебаты на испанском. 4 сентября 2003 года состоялись первые в истории двуязычные дебаты между претендентами на пост единого кандидата в президенты от Демократической партии. Несмотря на сопротивление большинства американцев, испанский язык постепенно уравнивается в правах с языком Вашингтона, Джефферсона, Линкольна, Рузвельтов и Кеннеди. Если тенденция сохранится, «культурное несовпадение» между испаноязычной и англоговорящей Америкой придет на смену расовой разграничительной линии между белыми и чернокожими в качестве «водораздела» американского общества. «Раздвоенная» Америка с двумя языками и двумя культурами будет коренным образом отличаться от Америки с единым языком и стержневой англо-протестантской культурой, — Америки, просуществовавшей на Земле более трех столетий.
Непредставительская демократия: элиты против общества
Взгляд широкой общественности на национальную идентичность существенно отличается от взгляда элит. Эта разница во взглядах отражает глубинный конфликт, охарактеризованный в главе 10, между высоким уровнем национального самосознания общества и не менее высокой степени, в которой элиты денационализированы и привержены космополитическим, субнациональным и транснациональным ценностям. Народ, нация в целом озабочены общественной безопасностью, которая, как мы видели, включает в себя «неизменность — в пределах, допускающих неуклонное развитие, — традиционных паттернов языка, культуры, обычаев, структур, а также религиозной и национальной идентичности». Для многих элит эта безопасность вторична по сравнению с участием в глобализованной экономике и международной торговле, в трансмиграции и деятельности международных институтов, пропагандированием транснациональных ценностей и поддержке идентичностей и культур социальных меньшинств.
Различие между «патриотической публикой» и «денационализированными элитами» проявляется и в отношении обеих социальных групп к иным ценностям и иным идеологиям. В целом американские элиты не только менее националистичны, но и более либеральны, нежели американская публика. Нарастающие противоречия между лидерами крупнейших общественных институтов и широкой публикой по отношению как ко внутренней, так и ко внешней политике страны формируют принципиальную линию разлома, пролегающую через социальные категории, классы, расы, этносы и регионы. Американский истеблишмент, как государственный, так и частный, все сильнее отдаляется от американского народа. Политически Америка остается демократией, поскольку лидеры страны становятся таковыми через свободные и честные выборы. Во многих других отношениях Америка сделалась непредставительской демократией, поскольку в ряде аспектов, особенно касающихся национальной идентичности, мнение избранных лидеров категорически не совпадает с мнением народа. Можно сказать, что американский народ все в большей степени отчуждается от государственной политики и сферы управления.
Разница во взглядах элит и общественности наглядно проявилась в результатах двадцати социологических опросов, проведенных в период с 1974 по 2000 год. В ходе этих опросов респондентов просили определить себя как либералов, умеренных или консерваторов. Приблизительно четверть опрошенных назвала себя либералами, около трети причислили себя к консерваторам и от 35 до 40 процентов признали себя умеренными. Что касается элит, среди них проводились аналогичные опросы в 1979 и 1985 годах. Количество либералов среди различных элит приводится в нижеследующей таблице (указано также количество либералов среди широкой публики по данным опроса 1980 года){542}:
Таблица 16
Если не учитывать бизнес и армию, перечисленные выше элиты как минимум вдвое превосходят своей либеральностью широкую публику. В ходе еще одного исследования было установлено, что лидеры общественных институтов и организаций, как правило, «намного более либеральны», нежели рядовые члены и сотрудники, а бюрократическая, некоммерческая и массмедийная элиты являются самыми либеральными среди всех элит. К ним обязательно нужно причислить и интеллектуальную элиту: в ходе опроса 1969 года 79 процентов преподавателей колледжей и университетов назвали себя либералами, а в средней школе таковых набралось лишь 45 процентов. Либералами признают себя 55 процентов преподавателей в элитных учебных заведениях и 68 процентов преподавателей в учебных заведениях с высокими стандартами образования. Студенты-радикалы 1960-х годов, заметил Стэнли Ротман в 1986 году, превратились в почтенных профессоров, нередко занимающих должности в элитных учебных заведениях. «Факультеты общественных наук в элитных университетах по преимуществу либеральны, космополитичны и привержены левым взглядам. Практически любое проявление гражданской лояльности или патриотизма признается в них реакционерством»{543}.
Либеральные убеждения зачастую усугубляются безверием. В 1969 году Сеймур Мартин Липсет и Эверетт Лэдд провели опрос среди интеллектуалов, причислявших себя к либералам{544}. Результаты этого опроса приведены в таблице 17.
Таблица 17
Либерализм и религиозность интеллектуалов
Эти различия между элитами и публикой в идеологии, религиозности и приверженности нации порождают различия в отношении к национальной идентичности и ее «проявлениям» во внутренней и внешней политике страны. Как показано в главе 7, элиты и широкая публика принципиально различны в оценке значимости двух ключевых элементов американской идентичности, а именно «американской веры» и английского языка. Как замечает Джек Ситрин, «элиты привержены мультикультурализму, а упрямая публика поддерживает ассимиляцию и общую национальную идентичность»{545}. Эта пропасть во взглядах между элитами и широкой общественностью самым драматическим образом сказывается на американской внешней политике. Как продемонстрировал Ситрин с коллегами в своей работе 1994 года, «разнообразие мнений относительно международной роли Америки проистекает из разнообразия мнений относительно того, что значит быть американцем, то есть относительно сути американского национального характера. Установившаяся после Второй мировой войны гегемония космополитического либерализма и транснационализма оказалась недолговечной, несмотря на то, что у США сегодня не осталось сколько-нибудь серьезных соперников на мировой арене»{546}. Да, публика и элиты нередко выказывают единство взглядов по теми или иным вопросам внешней политики. Однако едва речь заходит о национальной
