Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас
Однако средние темпы роста выпуска в 1960-х годах составляли 4,3 %, тогда как в 1990-х годах – всего 3 %. Соответственно, если поделить стандартное отклонение на средние темпы роста, то выяснится, что в 1960-х годах волатильность была ниже. В частности выяснится, что соответствующая вероятность отрицательных темпов роста была ниже.
Вторая проблема вызвана чувствительностью поквартальных показателей волатильности к сравнительно краткосрочным колебаниям.[15] То же самое касается и оценок NBER, основанных на определении рецессии как спада в течение нескольких кварталов. У этих показателей есть свои преимущества, но они упускают из виду некоторые крайне важные черты цикла.
Хотя в период послевоенного бума рецессии были довольно частыми, они не были глубокими. Послевоенные рецессии, как правило, сменялись быстрыми и уверенными восстановлениями, ведь в противном случае и не могли бы сложиться столь высокие средние темпы экономического роста.
После рецессий 1990–1991 и 2001 годов ситуация развивалась по иному сценарию, настолько новому, что для ее описания был введен особый термин – «восстановление без роста занятости». С начала восстановления выпуска прошло уже много времени, тем не менее занятость продолжала падать, а безработица – расти. В обоих случаях выпуск восстанавливался достаточно, чтобы это можно было признать восстановлением на основе популярного критерия «отрицательных темпов роста», а также и несколько более широкого критерия NBER. Но для среднестатистического человека эти подъемы на первых порах мало отличались от рецессий.
Президент Джордж Буш-старший оказался в числе первых жертв этого нового вида деловых циклов. К моменту президентских выборов 1992 года американская экономика уже в течение 18 месяцев официально пребывала в состоянии экспансии. Билл Клинтон, чья агитационная кампания проходила под лозунгом «Все дело в экономике, дурачина!», смог успешно сыграть на контрасте статистики со все более удручающей экономической действительностью. То же самое повторилось и после рецессии 2000 года.
Феномен «восстановления без роста занятости» не ограничивался только США. В Австралии, например, в 1989 году в экономике началась рецессия, а в 1990 году, согласно стандартным меркам, началось расширение. Однако безработица достигла пика в 11 % в 1994 году и смогла снизиться до уровня 1989 года лишь в 2000 году, то есть через 10 лет после начала самой продолжительной в истории экспансии. Поражение кабинета Китинга на выборах в 1996 году часто объясняли воздействием продолжавшейся рецессии.
Стандартные оценки поквартальной волатильности в общем не отвечали опыту наемных работников, зато они прекрасно соответствовали опыту участников финансового рынка. Последние во время рецессий терпели падение прибыльности и резкие сокращения занятости, однако все эти потери сторицей окупались с восстановлением экономики. Даже слабого восстановления после рецессии 2000 года оказалось достаточно, чтобы доходы финансового сектора поднялись в стратосферу, достигнув беспримерных в истории уровней. Для этой категории населения «великое смягчение» было сущей реальностью.
Волатильность на индивидуальном и агрегированном уровнях
При рассмотрении «великого смягчения» бросается в глаза один парадокс. Хотя агрегированные показатели экономики были как никогда стабильны, в жизни отдельных индивидов и домохозяйств возникали дополнительные риски и колебания, росла неустойчивость. Все новые и новые угрозы, казалось, поджидают на каждом шагу. Прежде всего существенно возросло неравенство доходов, что отчасти было связано с повышением мобильности индивидов при переходе из одной группы в другую, а отчасти – с увеличением колебаний их доходов в течение жизни. Но и на коротких отрезках времени предсказуемость дохода упала.
В результате, как заключает Питер Госслин в своей книге «На тонкой проволоке: американские семьи без уверенности в завтрашнем дне», хотя богатство в США выросло, положение индивидов и домохозяйств стало более шатким. В итоге «небольшая часть населения обладает значительным богатством, почти не подвергаясь рискам, огромное же большинство должно смириться с тем, что любое резкое изменение экономических условий – вызванное действиями их самих или других людей – может перечеркнуть старания всей их жизни» [Gosselin, 2009, p. 324].
Это похоже на парадокс. Ведь совокупный доход есть сумма доходов отдельных индивидов, и повышение индивидуального риска должно отражаться на уровне риска, которому подвержен совокупный доход, даже если допустить, что часть потерь и выигрышей друг друга компенсируют.
Анализ этого парадокса выявил, что развитие финансовых рынков ослабило связь между такими экономическими переменными, как доход, с одной стороны, и потребление – с другой. При снижении дохода домохозяйства могли взять взаймы и таким образом сохранить потребление на неизменном уровне. Как следствие, потребительский спрос стал меньше реагировать на падение в каком-то отдельно взятом секторе экономики. А значит, высокая амплитуда колебаний в доходах индивидов могла сочетаться со стабильностью на агрегированном уровне.
Но устойчива ли такая структура? Если колебания дохода преходящие, разумно брать взаймы, чтобы, пока черная полоса не сменится белой, сохранять уровень жизни неизменным. Напротив, брать в долг, чтобы возместить постоянное падение дохода, – верный путь к гибели. Поскольку отличить временное падение дохода от постоянного сразу бывает трудно, увеличение долга для сглаживания потребления – рискованное предприятие.
Поэтому неудивительно, что, когда доходы начали испытывать резкие колебания, число людей, попавших в неприятности из-за долгов, возросло. Лучший показатель этого – количество поданных индивидами заявлений на банкротство, которое выросло в большинстве англоговорящих стран, но в США сильнее всего. В этой стране люди гораздо охотнее обращались к кредиту для смягчения риска в доходах, так как этому способствовали более либеральные законы о банкротстве, выступавшие своеобразной компенсацией слабой перераспределительной налоговой политики. Если посмотреть на американские штаты, то в тех из них, где налоговая шкала наименее прогрессивна, законодательство о банкротстве, как правило, более мягкое.
В первые годы нового столетия ежегодная численность подавших заявку на банкротство составляла в США более двух миллионов человек.[16] На самом деле, в этот период для американца было гораздо вероятнее обанкротиться, чем развестись. Наиболее частыми непосредственными причинами банкротства были потеря работы и непредвиденные расходы на лечение. Но глубинной причиной являлась культура закредитованности. Она приводила к тому, что люди, попавшие в тяжелое финансовое положение, молниеносно теряли способность покрывать имеющиеся обязательства.
В 2005 году в ответ на учащение банкротств отрасль кредитных карт успешно протолкнула принятие Закона о предотвращении злоупотреблений банкротством и защите потребителей. Этот закон несколько затруднил решение долговых проблем посредством банкротства.
За год до вступления закона в силу сесть на подножку убегающего поезда успели более двух миллионов домохозяйств. В месяцы непосредственно после «реформы» число банкротств опустилось почти до нуля и несколько лет не достигало дореформенных значений. Но по прошествии ряда лет после принятия закона наметился медленный рост банкротств.
После того как разразился финансовый кризис, на первый план вышли изъятия жилья, а не банкротства. В США в большинстве случаев ипотека либо по закону, либо фактически не дает кредитору права регресса, то есть после передачи кредитору находящегося в обеспечении жилья он не может претендовать на другие активы заемщика. Даже если изъятое жилье имеет стоимость гораздо ниже первоначальной суммы займа, обязательства заемщика считаются погашенными.
Поэтому, до тех пор пока кризис ограничивался преимущественно жилищным рынком, число банкротств росло вяло. Но с переходом к высокой безработице и общему ужесточению кредита число банкротств взмыло вверх. В 2009 году было подано 1,4 млн заявлений о банкротстве, что сопоставимо с дореформенными значениями, и ожидалось, что в 2010 году эта величина возрастет до 1,5 млн.
Несмотря на волатильность дохода и опасности, связанные с разрастанием кредитных рынков, экономисты вплоть до 2007 года продолжали превозносить «великое смягчение». События 2008 года стали ужасным потрясением.
Глобальный финансовый кризис
«Великое смягчение» сошло на нет с удивительной быстротой. Бернанке был не первым, кто возвестил о приручении делового цикла. Скорее всего, он будет и не последним. И все-таки, при всей неряшливости прежних экономических прогнозов, крушение тезиса о «великом смягчении» было самым выдающимся.
