Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Что это была за встреча! Встреча двух королей: нынешнего и будущего. По словам биографа Отто Яна, Бетховен сыграл для Моцарта небольшой отрывок, а тот, полагая, что слышит «специально отрепетированный этюд, высказал весьма прохладную похвалу». Бетховен понял, что не произвел особого впечатления, и попросил маэстро дать ему тему для импровизации. А получив ее, сыграл блестяще. И тогда, гласит предание, Моцарт тихо прошел к друзьям, сидевшим в соседней комнате, и молвил: «Обратите на него внимание. Когда-нибудь он заставит мир говорить о себе».
Моцарт не дожил до исполнения собственного пророчества. Однако его призрак преследовал Бетховена всю жизнь. Бетховен изо всех сил старался, чтобы в его композициях даже случайно не проскользнул ни малейший намек на подражание.
Места, изобилующие гениями, имеют свои плюсы и минусы. Вдохновение поджидает на каждом углу, но есть и опасность начетничества, даже бессознательного. Этот страх преследовал Бетховена всю жизнь, толкая его на новые и менее изведанные пути.
Столетием позже венский писатель Роберт Музиль отлично описал эту динамику:
Ведь в конце концов вещь сохраняется только благодаря своим границам и тем самым благодаря более или менее враждебному противодействию своему окружению; без папы не было бы Лютера, а без язычников – папы, поэтому нельзя не признать, что глубочайшая приверженность человека к сочеловеку состоит в стремлении отвергнуть его[60].
Моцарт реагировал на Гайдна, а Бетховен на Моцарта. Бильярдные шары, сталкиваясь, отбрасывали друг друга в новых и неожиданных направлениях.
Через пять лет после краткой встречи с Моцартом Бетховен – еще более искусный и с еще большим самомнением – насовсем переселился в Вену. Как пишет биограф Эдмунд Моррис, этот город охватывал Бетховена «все больше и больше, пока тот не сросся с ним, как рак-отшельник».
Я прохожу овеянный славой Бургтеатер и почти столь же знаменитое кафе Landtmann, куда любил ходить Фрейд. Еще немного пути, пять лестничных пролетов наверх – и я попадаю в небольшую и удушливо-жаркую квартиру. Она бедноватая, потрепанная и, подобно своему бывшему жильцу, неухоженная.
Здесь жил Бетховен. Впрочем, это можно сказать о многих венских домах. В сравнении с Бетховеном Моцарт выглядит домоседом. Бетховен то и дело переезжал. По разным оценкам, за 36 лет жизни в Вене он сменил от 25 до 80 квартир.
Если бы вы перенеслись на машине времени в Вену, скажем, 1808 г., вы наверняка захотели бы, чтобы Людвиг ван Бетховен стал вашим собутыльником, веселым (пусть и ненадежным) приятелем. Но вряд ли пожелали бы себе такого жильца. Бетховен был кошмаром для домовладельцев. Посетители (зачастую молодые и красивые дамы) приходили и уходили в любое время суток. Кругом валялись черновики: в отличие от Моцарта Бетховен много правил партитуры и всегда работал над несколькими произведениями одновременно. Его способ омовения был… скажем так, не вполне обычным. Иногда в пылу творчества, не желая спугнуть музу, он выливал на себя кувшин с водой прямо в гостиной. И это еще что! Вот свидетельство одного француза, который как-то заглянул к молодому гению:
Вообразите самое грязное и самое неубранное место, какое только возможно: влажные пятна на потолке, ветхий рояль, на котором пыль соперничала с обрывками печатных и рукописных партитур; под роялем (я не преувеличиваю) – неопорожненный ночной горшок; возле него… перья, покрытые засохшими чернилами… и еще ноты. На стульях стояли тарелки с остатками вчерашнего ужина и была набросана одежда.
Может ли неопрятность Бетховена отчасти объяснять его музыкальный гений? У многих из нас, наверное, шевельнулась такая мысль. Какой неряха не ободрялся при виде знаменитой фотографии письменного стола Эйнштейна, опубликованной в журнале Life: всюду разбросаны бумаги!
Психологи из Миннесотского университета недавно поставили серию опытов, призванных ответить на старый вопрос: свинарник на моем столе – признак гениальности или свинства? Участников одного эксперимента разделили на две группы и попросили придумать альтернативное применение шарикам для пинг-понга. Только одних посадили в опрятный кабинет, а других – в неопрятный, заваленный бумагами и заставленный всякой техникой. Обе группы выдали одинаковое число идей, но, согласно выводу жюри, продукция людей из неубранного кабинета оказалась более «интересной и креативной».
Почему? Кэтлин Вос, ведущая исследовательница, полагает, что неубранное помещение «помогает освободиться от традиционности». Вы видите вокруг кавардак и беспорядок, и ваш ум, следуя этому вектору, попадает на неизведанные территории. Вос и ее коллеги стали изучать роль беспорядка в цифровом мире. Как показывают предварительные данные, здесь действуют аналогичные закономерности: «опрятные» веб-сайты в меньшей степени стимулируют творческое мышление, чем «хаотические». Бетховен не был знаком с этими исследованиями, но поневоле возникает мысль, что его безалаберность была подсознательной попыткой подстегнуть творчество хаосом.
Конечно, сейчас в квартире не осталось и следа былой неряшливости. Ты хорошо убираешься, Людвиг! Однако назвать это место «музеем Бетховена» значило бы проявить несправедливость и к месту, и к композитору. До чего же приятно: никакого лоска и марафета! Прошлое становится ближе, когда его не хотят приукрасить. Ни тебе бильярдных столов, ни изданий в кожаных переплетах, ни тщательно составленных экспозиций. Не слышно и мудрого наставляющего Голоса. Выставлено лишь несколько реликвий: партитуры, написанные от руки (конечно же, как курица лапой), печатное приглашение на увертюру «Кориолан» и фортепьяно в пустой комнате. Фортепьяно, кстати, маленькое – словно принадлежало ребенку, а не музыкальному гиганту.
Между тем именно здесь Бетховен написал свою первую (и единственную) оперу «Фиделио», а также симпатичную маленькую пьесу-багатель под названием «К Элизе». Если верить табличке, фортепьяно относится к «последнему творческому периоду» Бетховена. Мне это коробит слух. Неужели же сам Бетховен смотрел на вещи подобным образом? Конечно, он знал, что глохнет, и мучился из-за утраты того единственного чувства, которому «следует быть более совершенным, чем у остальных людей». Однако глухота не положила конец его творчеству.
Многие гении страдали от болезни или инвалидности. Эдисон был почти глухим, а Олдос Хаксли – почти слепым. Александр Грейам Белл и Пикассо страдали дислексией. Микеланджело, Тициан, Гойя и Моне мучились болезнями, которые в конечном счете лишь способствовали творчеству. Каторжных усилий стоила Микеланджело роспись Сикстинской капеллы: расписывая огромный потолок, он изгибался и наклонялся назад. Эти мучения наложили отпечаток и на изображенные им тела: они также обрели изогнутую форму. Впоследствии это стало фирменной особенностью художника и вымостило путь маньеризму – следующему великому стилю живописи. Что не убивает нас, делает не только сильнее, но и креативнее. Так действует «сила ограничений» на индивидуальном уровне.
Может, это случилось и с Бетховеном? Табличка молчит. И где же Голос, когда я в нем нуждаюсь?
Всю жизнь Бетховена словно терзала маета: он менял квартиру за квартирой, стремительно ходил по городу в своей шляпе с огромными полями и часто заглядывал в кофейни. Возможно, непрестанное движение было попыткой Бетховена рассеять внимание, зажечь что-то внутри себя. Особые усилия и не требовались. «Чтобы стимулировать его творчество, было достаточно как угодно сменить место: уехать из города или выйти на улицу», – пишет Эдмунд Моррис в своей биографии композитора.
Стереотипный образ «тонкого художника» ближе к истине, чем мы думаем. Как показывают исследования, творческие люди даже в физиологическом плане более чутки к стимулам. В ходе экспериментов они последовательно оценивают различные стимулы – электрошоки, громкие звуки – как более интенсивные, чем менее творческие люди.
Это помогает объяснить, почему люди искусства часто испытывают потребность в уединении. Пруст в своей пробковой спальне. Диккенс, который, будучи погружен в работу над книгой, избегал любых светских мероприятий: «Одна лишь мысль о встрече может стать беспокойством на целый день». Психолог Колин Мартиндейл полагал, что людям творческого типа присуща динамика «пира-и-поста». Они на время лишают себя нового, но возжаждут и оценят его позже. Голод – лучшая приправа.
Таким композиторам, как Моцарт и Бетховен, Вена давала и стимулы, и изоляцию. Она позволяла им жить одновременно и в мире, и в отрыве от мира. Идеальное равновесие.
– Хотите отправиться в музыкальное приключение? – спрашивает Фредерика по телефону.
– Еще бы! – восклицаю я, понятия не имея, во что ввязываюсь, тем более что Фредерику в глаза не видел.
