Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Нынешняя Вена – чистенькая и ухоженная, а в конце XVIII века это был грязный и людный город с 200 000 жителей. По улицам сновали экипажи, обдавая прохожих пылью и грязью. Рабочие поливали улицы дважды в день в тщетной попытке улучшить санитарные условия. Кроме того, было шумно: постоянный цокот копыт по булыжнику не давал покоя. Гений расцветает не в пустыне, а, подобно цветку лотоса, среди грязи и беспорядка.
Моцарт работал не в студии и не в каком-то специальном месте, а дома. Мне не терпится увидеть этот дом, походить по его старому полу, подышать его воздухом. Есть лишь одна проблема: мой GPS, сбитый с толку причудливыми изгибами улиц, путает дорогу. Это слегка раздражает, но почему бы не погулять по городу? Забредя в очередной тупик, я лишь улыбаюсь. Небольшая победа старой Европы.
А, вот и он: вниз по мощеной улице – Домгассе, которая, по мнению моего iPhone, не существует. Дом номер пять вполне приличен, но без роскоши. До палаццо Питти ему далеко. Но это вполне в духе города: все в меру, никаких излишеств. Флорентийцам бы понравилось.
Я поднимаюсь на второй этаж. «Так поднимался и Моцарт», – напоминает внутренний голос. К голосам я уже привык. Нет, не к голосам аудиогидов в музеях. Эти устройства я на дух не переношу – какие-то они несуразные. Прикладывая наушники к голове, ощущаешь себя так, словно взял радиотелефон образца 1980-х гг.: неестественно. Да и текст скучный – мухи дохнут.
Этот голос – совсем другой: властный и дружеский. Мне он по душе. Пусть этот Голос останется навсегда в моем сознании, мягко объясняя, что я вижу и куда держать путь…
Апартаменты Моцарта – широкие и просторные. Сказать откровенно, мне на ухо медведь наступил (да и не только на ухо). Однако от того, как свет наполняет комнаты и как звук отдается эхом в стенах, рождается ощущение, что несколько нот сочинить способен даже такой нечуткий к музыке человек, как я.
Впрочем, Голос напоминает: Моцарт жил здесь всего несколько лет. Он часто переезжал с места на место – раз десять за десятилетие. С чем связана такая неугомонность? Иногда причины были прозаическими: становилась по карману более дорогая квартира или требовалось больше места для растущей семьи. В других случаях у него просто не оставалось выбора: соседи жаловались на шум. Шум отнюдь не всегда создавала музыка – зачастую это были бильярдные игры допоздна и долгие вечеринки. Как и у многих гениев, у Моцарта были свои причуды. К их числу относился бильярд. Он любил играть, а к тому времени, как переехал в этот дом, смог позволить себе купить собственный бильярдный стол.
В доме номер пять по улице Домгассе жилось, мягко говоря, не скучно. Бегали дети, лаяли собаки, галдели птицы (а одна из них, скворец, умела петь фортепьянные концерты Моцарта), по комнатам слонялись гости, друзья покрикивали друг на друга в пылу бильярдных сражений, увлеченные высокими ставками… Моцарту нравилось так жить. Сказал ведь он о Вене: «При моей профессии это лучшее место в мире». Вена позволяла ему раскрыться. Она терпела его слабости – азартные игры и грубовато-вульгарный юмор, – как не стал бы терпеть тихий Зальцбург. Более того, Вена обеспечивала счастливые встречи, возможности совпадения и стимулы для творчества.
Быть может, думается мне, не случайно бильярд был его любимой игрой. Он отражал венскую жизнь: композиторы рикошетили друг от друга, и эти столкновения меняли их скорость и траекторию, зачастую непредсказуемым образом. Результат всех этих рикошетов и поворотов находится перед моими глазами: книги в кожаном переплете, заполняющие целую полку в кабинете Моцарта.
«Здесь все его работы», – сообщает Голос. Впечатляюще много для человека, который умер трагически рано – в 35 лет. Подобно Шэнь Ко и Пикассо, он был на редкость плодовит: за день мог сочинить шесть листов музыки. А работал постоянно, без четкого графика. Иногда жена заставала его за фортепьяно в полночь или на рассвете. Моцарт трудился до самых последних дней жизни: даже на смертном одре пытался закончить «Реквием» и сам пел партию альта.
То, что отвлекало бы других, для гениев вроде Моцарта становится творческой пищей. Из Милана, где он занимался в консерватории, Моцарт писал сестре: «Над нами живет один скрипач, под нами – другой, рядом с нами – учитель пения, дающий уроки, а в комнате наискосок – гобоист. В такой обстановке сочинять забавно. Дает много идей». Лично мне это дало бы сплошную головную боль. Но не Моцарту: для таких гениев, как он, обстановка, даже не очень приятная, всегда служила источником вдохновения.
Более того, иногда Моцарт писал музыку среди полной сумятицы – скажем, уходил в свои мысли во время карточной игры или обеда. Посторонний человек сказал бы, что композитор замечтался. На самом деле он сочинял музыку. А потом просто записывал ноты на бумагу. Кстати, это объясняет, почему ноты Моцарта выглядят такими чистыми – никаких пометок и зачеркиваний, свойственных бумагам других сочинителей. Дело не в том, что Моцарт не писал черновики, – очень даже писал. Но он делал это мысленно.
Одним из самых важных для Моцарта слушателей была его жена Констанция. Незримая помощница, она оказала колоссальное влияние на его творчество (пусть и не всегда сознательно). Второй из шести струнных квартетов, посвященных Гайдну, Квартет ре минор, выделяется среди прочих. Он менее мелодичен и более пикантен. Один из тогдашних критиков поморщился: «Слишком остро». Получив партитуру, итальянские музыканты вернули ее в Вену, решив, что та испорчена «опечатками». Но нет: так написано специально. Музыковеды долго ломали голову над этим странным и неожиданным для Моцарта произведением.
А между тем у странности есть причина. Моцарт написал этот квартет в тот вечер, когда Констанция… рожала их первого ребенка. Заметьте: не до и не после родов, а во время. (Хорошо хоть, сначала позвал акушерку и уже потом уселся за фортепьяно.) Впоследствии Констанция подтвердила: квартет содержит несколько отрывков, отражающих ее мучения; особенно это касается менуэта. Моцарта, как и всех творческих гениев, вдохновение могло посетить в любой миг. Оно приходило даже в такие минуты, которые большинство из нас сочли бы наименее уместными для музыкального творчества (да и вообще почти для чего угодно). Казалось бы, что может выбить из колеи сильнее, чем роды жены? У меня бы это убило все творческие импульсы на корню. А что делает Моцарт? Сочиняет музыку!
Чем объяснить способность Моцарта творить в таком бедламе? Интересную гипотезу растормаживания разработал покойный Колин Мартиндейл, психолог из Университета Мэна. Он многие годы изучал творчество с позиции нейронауки, опираясь при этом не на анкеты или словесно-ассоциативные тесты, а на фМРТ-сканирование головного мозга и ЭЭГ. Свое внимание он сосредоточил на «кортикальном бодрствовании». Когда мы сильно концентрируемся, мозжечок активируется, что усиливает сердцебиение, учащает дыхание и повышает бдительность. Мартиндейл заподозрил, что кортикальное бодрствование может быть связано с творческим мышлением. Но как именно?
Чтобы разобраться в этом, он подключил группу людей – креативных и не очень – к электроэнцефалографам и дал им серию тестов на творческое мышление. Результаты оказались удивительными: в ходе выполнения тестов более креативные участники выказали меньше кортикального бодрствования, чем менее креативные.
Мартиндейл сделал вывод: более высокая степень кортикального бодрствования полезна, когда мы занимаемся балансом чековой книжки или прячемся от тигра, но не тогда, когда пытаемся сочинить оперу, пишем роман или изобретаем новую интернет-технологию. В этих случаях нам понадобится то, что Мартиндейл назвал дефокусированным (или рассеянным) вниманием. Человек в таком состоянии не рассеян в обычном смысле слова. Это своего рода отрешенная привязанность, сродни буддийской: человек одновременно рассеян и собран.
Но почему, спросил Мартиндейл, одни люди выигрывают от дефокусированного внимания, а другие нет? Креативные личности не более способны контролировать свое кортикальное бодрствование, чем все прочие. По мнению Мартиндейла, творческие достижения основаны не на самоконтроле, а на «нечаянном вдохновении».
Нечаянное вдохновение? Что это такое? Мартиндейл, скончавшийся в 2008 г., так и не раскрыл смысл этого понятия. Однако у меня волей-неволей возникает мысль: а вдруг оно способно объяснить неугомонность многих творческих людей? Меняя обстановку, они бессознательно пытаются снизить уровень кортикального бодрствования и дефокусировать внимание.
Как бы то ни было, у Моцарта все получалось. Он снова и снова совершал настоящие чудеса в музыке: писал симфонии за то время, которое у большинства из нас ушло бы на заполнение налоговой декларации. Говорят, он сочинил увертюру к своей опере «Дон Жуан» за вечер до премьеры. И все же – и это существенно – он совершал эти чудеса, когда этого кто-то требовал (обычно покровитель). «Когда он садился за работу, вдохновение брало свое, но это вдохновение чаще было вызвано полученным заказом, необходимостью написать новое произведение или сделать подарок другу», – пишет биограф Моцарта Питер Гей. Просто так Моцарт почти не сочинял. Лишь время от времени он создавал куски, еще не зная точно, когда и в какое произведение включит их. Подобно Леонардо да Винчи, Моцарт заканчивал не все, что начинал. После него осталось около сотни музыкальных фрагментов: это либо вещи, к которым он утратил интерес, либо (чаще) произведения, заказ на которые был отменен.
