Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Я вспоминаю, как ответил Дональд Кэмпбелл, когда я спросил, что он любит в Эдинбурге. Что удерживает его здесь? Он подумал, а потом коротко ответил: «Душевность». Ответ был для меня неожиданным, но, когда я услышал его, что-то «щелкнуло». «Теперь я понимаю всё», – подумал я. Обители гениев не только густо населены: они отличаются душевной атмосферой, а душевная атмосфера всегда подразумевает определенную степень доверия. Греческие философы и поэты, собиравшиеся на пиры, доверяли друг другу. Тем самым устанавливалась душевная обстановка. Верроккьо доверял ученикам заканчивать работы, порученные ему. В наши дни наибольший творческий расцвет наблюдается в тех городах и компаниях, где высок уровень доверия и душевности.
А нам тем временем втолковывают, что творчество стимулируется плотностью населения. Почему? Потому что ее легче измерить. Возьмите городской квартал, сосчитайте жителей – и готово. Душевность же не измеришь. Но это все равно что потерять ключи в темном переулке, а искать их на освещенной автостоянке, поскольку «там лучше видно». Нет, если мы хотим разгадать тайну творческих мест, надо вести поиск в темноте…
«Давайте встретимся у меня в офисе», – предлагает голос на том конце провода. Я соглашаюсь, и собеседник называет адрес старого медицинского факультета. Мне кажется это странным: ведь он историк, а не врач. Но еще рано, да и вообще: после нескольких недель в Эдинбурге я перестал удивляться кажущимся несообразностям.
Я уже собираюсь повесить трубку, как вдруг слышу: «Кстати, вы найдете меня на этаже номер полтора».
Я послушно записываю эту последнюю инструкцию и лишь позже, основательно накофеинившись, внимательно смотрю на листок бумаги – и не верю своим глазам. Этаж номер полтора? Уж очень напоминает платформу 9¾ у Роулинг. Впрочем, почему бы и нет? Ведь именно в этом городе писательница создавала книги о Гарри Поттере. Она не могла работать дома, поэтому каждое утро уходила с ноутбуком в местное кафе.
На этаже номер полтора меня ждет Том Девайн – историк, смутьян, а согласно лондонской Times, еще и самый яркий пример шотландского национального барда. («Живого национального барда», – уточнит он позже.) Девайн поглощает историю страны, как многие поглощают старый скотч: медленно, со вкусом и чуть ли не благоговейно. В последние годы он затратил множество интеллектуальных усилий на осмысление загадки, которую представляет собой шотландское Просвещение.
Тяжелое здание напоминает замок (чем не Хогвартс!). Я поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь между первым и вторым этажами. На миг появляется иррациональное беспокойство: а вдруг меня ждет портал в пространстве и времени? Но увы: между этажами пролегает самый обычный коридор, освещенный самыми обычными люминесцентными лампами, какие бывают в учебных заведениях. Мое облегчение смешано с разочарованием.
Том Девайн – приземистый человек с ироническим огоньком в глазах. Он склонился над письменным столом и что-то увлеченно записывает, не замечая моего присутствия. Затем, не поднимая головы, громко и уверенно произносит:
– А вы знаете, что цейлонский чай изобрел шотландец?
Произношение его отличается самым сильным шотландским акцентом, какой я когда-либо слышал.
– Нет, профессор Девайн, не знаю.
– Однако это так[47].
Горазды же шотландцы вскользь упомянуть лестный для себя факт. Это своего рода еврейская география. «Знаете ли вы, что такой-то был евреем? Я вам точно говорю». Играя в эту игру, шотландцы, как и евреи, бывают склонны к преувеличениям. Наверное, на глубинном уровне они не ощущают себя в безопасности и хотят что-то доказать миру. Мол, «мы маленький народ, почти незаметный, но мы повсюду и творим чудеса».
– Это загадка. – На сей раз Том имеет в виду шотландское Просвещение. По тому, как он смакует слово «загадка» (riddle) – добавляя слоги, дифтонги и всякие фонетические изыски, – видно, что ему нравится, поистине нравится наличие загадки.
Загадка доставила бы удовольствие и одному из самых знаменитых выпускников Эдинбургского университета, Артуру Конан Дойлу. Она состоит не в том, «кто это сделал» (здесь все понятно), а в мотиве и методе. Почему заштатный городишко пережил «самую веселую интеллектуальную пирушку в истории» (как выражается, без преувеличения, мой путеводитель)? Головоломка не из легких – в самый раз для людей вроде Тома Девайна.
Одним из факторов, которые сделали Эдинбург рассадником гениев, – сообщает Том с хитроватым видом, словно выдавая государственную тайну или раскрывая смысл жизни, – был разговор. В Эдинбурге, как и в Афинах времен Сократа, любили поболтать. Беседа за беседой – а там и до гениальности недалеко.
Звучит красиво. Возможно, Сократ и согласился бы. Но мне что-то не верится. Уж очень незамысловатый рецепт: возьмите умных людей, добавьте еды и выпивки и кипятите, помешивая, до появления блестящих идей. Потом дайте остыть и подавайте на стол.
По-моему, это красивый вымысел. Умные люди и разговор не обязательно в сумме дадут гениальность. Ее совершенно точно не удалось испечь в ходе закрытых совещаний президента Кеннеди с самыми близкими и толковыми советниками: результатом стало непродуманное вторжение на Кубу – операция в заливе Свиней (1961 г.). Из бригады кубинских эмигрантов, подготовленных ЦРУ (ее численность составляла около 1400 человек), почти все попали в плен или были убиты. Куба же еще прочнее закрепилась на советской орбите. Это был один из величайших внешнеполитических просчетов за всю американскую историю. Казалось бы, столько выдающихся экспертов предпринимают совместные интеллектуальные усилия – а вот поди ж ты…
Лет десять спустя воспоминания о совещаниях, предшествовавших злополучному вторжению, попались психологу Ирвингу Дженису. Он объяснил, что основная проблема состояла не в глупости, а в особенностях человеческой природы. Когда сплоченная группа, изолированная от альтернативных взглядов, пытается убедить сильного лидера, результатом становится решение, устраивающее всех, даже если каждый представитель группы в отдельности считает его ошибочным. Ирвинг назвал это «эффектом группомыслия».
Группомыслие – противоположность коллективному гению и тревожный сигнал всем, кто восхваляет достоинства коллективного разума. Это коллективная глупость, и ей подвержена каждая культура. Однако возникает вопрос: почему некоторые эпохи в этом смысле уязвимее? Почему в одних случаях собрание талантливых людей дает взлет гения, а в других – группомыслие?
Простого ответа на этот вопрос не существует, но, по мнению психологов, многое определяется готовностью группы терпеть иные взгляды. Исследования показали: больше идей (причем хороших идей) генерируют группы, открытые для плюрализма. Дело обстоит так даже в тех случаях, когда альтернативные взгляды полностью ошибочны. Само наличие иного мнения (пусть неверного) улучшает творческие возможности. То, как мы разговариваем, значит не меньше, чем то, о чем мы разговариваем. Конфликт не только допустим в местах, где расцветает гений, – без него не обойтись.
Как это проявилось во время шотландского Просвещения? Прежде всего, объясняет Том, люди разговаривали не обо всем подряд. Тема должна была считаться достойной обсуждения («обсуждаемой», как сказал Юм). А в остальном границ не существовало.
– Были допустимыми словесные дуэли – flyting.
– Даже так? Никогда не слышал.
– Да, ритуальное унижение оппонента путем словесного насилия.
Я содрогаюсь:
– Звучит так себе.
– Да уж. – Глаза Тома делаются еще более озорными. Шотландцы – большие спорщики, объясняет он мне, и в его словах слышна национальная гордость, прорывающаяся сквозь академическую сдержанность. Если вы ищете словесное насилие, Шотландия – место для вас. И все же, что существенно, после хорошей порции ритуального унижения оппоненты отправлялись в местный паб хлебнуть пива. Ничего личного.
Вообще говоря, чтобы получить удовольствие от flyting, необходимы оба аспекта: и ритуальное унижение, и последующая выпивка. Без первого разговор превратится в занудный обмен банальностями, а без второго все разругаются.
Еще недавно в Шотландии вешали «ведьм», а тут терпимость наполнила жизнь свободой. Писатели вовсю нападали на церковь, государственных мужей и прочих священных коров, и ничего им за это не было – разве что, по словам историка, «мелкие неудобства и булавочные уколы». Более всего уважался «человек независимого ума» (выражение поэта Роберта Бернса).
Впрочем, все хвалят терпимость, но не все скажут, что это. По словам Тома, терпимость терпимости рознь (как и гений гению). Чаще всего можно встретить терпимость пассивную: некоторые нарушения обычаев дозволяются, хотя и не всегда одобряются. Эдинбург был снисходителен к своим эксцентрикам и гениям (зачастую это были одни и те же люди). Как сообщает современник, Адама Смита нередко видели на улицах «увлеченным разговором с невидимыми собеседниками и улыбающимся им». В каком-нибудь ином городе такого чудака могли бы и изолировать от общества. А тут – пожалуйста, на здоровье.
