Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Стивенсон лучше многих понимал, что творчество связано с открытием. Открытием – то есть снятием покрова и вуали, извлечением сокрытого на свет. Когда это случается, человек удивляет не только других, но и себя. Писатель вдруг замирает, восхищаясь изяществом и сочностью языка, прежде чем осознать, что смотрит на слова, написанные им самим много лет назад. Когда композитор Йозеф Гайдн впервые услышал, как исполняется его оратория «Сотворение мира», он был потрясен. «Я этого не писал!» – вымолвил он со слезами на глазах.
Как бы мне хотелось глубже исследовать взаимосвязь между удивлением и творчеством! Сейчас бы распить пиво с Робертом Льюисом Стивенсоном, но увы… он остался в том дальнем краю, который мы именуем «прошлое». Поэтому я звоню Дональду Кэмпбеллу. Кто лучше его знает Эдинбург прошлого и настоящего! Эссеист и драматург, он написал книгу под названием «Эдинбург: культурная и литературная история». Она не слишком большая, но отлично передает дух города. Взявшись ее читать, я сразу понял: с этим человеком нужно познакомиться.
…Отыскать его было нелегко, но я упорствовал («эффект Зейгарник» в действии) – и вот я сижу в его маленькой гостиной в центре Эдинбурга. На улице холодно и пасмурно, – весна подразнила и ушла, – и свой чай я потягиваю не спеша, по замечательному китайскому обычаю, пытаясь усвоить вещь, только что сказанную Дональдом: Эдинбург столетиями не только допускал неожиданности, но и специально устраивал их. Как же это?
– Понимаете, – Дональд делает паузу, чтобы долить мне чаю, – я живу в Эдинбурге много-много лет. И все равно то и дело встречаю вещи и места, о которых и не подозревал. Нет-нет да и наткнешься.
Однажды был такой случай. Дональд гулял неподалеку по Грассмаркету и вдруг заметил заведение (вниз по переулку да вверх по лестнице), оказавшееся рестораном, причем очень приличным.
– Абсолютно ничто не указывало на то, что там ресторан. Даже вывески не было. Они не дали никакой рекламы. Можно подумать, люди прячутся.
А вот какой разговор у него был с приятелем-драматургом, рекламировавшим свою новую пьесу.
– Звонит он мне и говорит: «Спектакли начинаются в следующие выходные, только никому не говори». – Кэмпбелл весело смеется: как забавно, что пьесу рекламируют, запрещая рассказывать о ней!
Я делаю долгий глоток чая, надеясь, что его испытанные лечебные свойства помогут мне разобраться в ситуации. Есть две возможности. Одна состоит в том, что шотландцы немного не в себе, а все эти разговоры о шотландском Просвещении – приманка, эдакая Несси для умников. Но есть и другая: за этим что-то стоит. Я настроен благодушно (компенсаторно, скажете вы) и останавливаюсь на втором варианте. Быть может, шотландцы давно интуитивно догадались, что мы лелеем сокрытое больше, чем явное. Не случайно ведь Бог изобрел фантики и женское белье.
Внезапная радость открытия глубоко присуща творчеству. Архимед кричал: «Эврика!» Физик Ричард Фейнман, услышав фразу о возможной природе распада нейтронов, вскочил с воплем: «Теперь я понимаю всё!»
Копнем глубже. Как мы видели, гений начинает с наблюдений. Он отличается от талантливого человека не знанием и умом, а умением увидеть. Немецкий философ Артур Шопенгауэр сказал: «Талант попадает в мишень, в которую никто не может попасть, а гений – в цель, которую никто не видит». Мишень сокрыта, как ресторан, найденный Дональдом Кэмпбеллом. Она подобна «театральным трюкам», о которых писал Роберт Льюис Стивенсон. Все это – перевернутый мир, в котором сходится несовместимое.
Психиатр Альберт Ротенберг говорит о «гомопространственном мышлении». Это способность совместить в одном ментальном пространстве противоречивые идеи. Для ее изучения Ротенберг провел любопытный опыт. Он собрал две группы испытуемых из числа художников и писателей. Одной группе были показаны изображения, которые представляли собой наложенные друг на друга фотографии, причем совсем разного плана. Скажем, снимок французской кровати под балдахином был наложен на снимок солдат, укрывающихся от вражеского огня за танком. Второй группе были показаны те же изображения, но не совместно, а по отдельности. А затем участников попросили создать творческий продукт: писателей – придумать метафору, а художников – сделать рисунок пастелью. Наиболее творческой оказалась продукция первой группы – той, что смотрела необычные изображения. Ротенберг сделал вывод: «Творческая образность активируется притоком сенсорных чувствительных сигналов, которые случайны или как минимум необычны». Можно добавить к этому: и сокрыты.
Многие художники интуитивно развивают гомопространственное мышление, хотя никогда не слышали о нем. Сюрреалист Макс Эрнст придумал технику под названием фроттаж («натирка»). По его словам, он пришел к ней, рассматривая неровности старого пола: «Меня изумило внезапное усиление моих визионерских способностей и галлюцинаторная череда противоречивых образов, наложенных друг на друга». Такие творческие места, как Эдинбург времен Просвещения, как раз и поощряли невероятные сочетания.
Пока Дональд Кэмпбелл снова ставит чай, я размышляю о значении этой культуры неожиданности, прошлой и настоящей. И вдруг осознаю, что о городе можно многое сказать по тому, как он относится к неожиданному. Радуется ли он маленьким жизненным сюрпризам или избегает их? Оставляет ли место для неожиданного? Одним словом, дозволены ли в нем чудеса? Ибо, как замечает писатель Роберт Градин, «ничто не удушает дух открытия сильнее, чем предпосылка, что чудес не бывает».
Быть может, вы считаете эту мысль странной до нелепости. Быть может, крайне скептически относитесь к возможности чудес. Я и сам скептик. Однако не будем забывать: все всплески гениальности, от изобретения колеса до «Реквиема» Моцарта и Интернета, сопричастны чудесному. В мире, где возможны чудеса, не только интереснее жизнь – в нем намного вероятнее творческие прорывы.
Самое большое чудо Эдинбурга состоит в том, что он вообще существует (при такой-то топографии и погоде!). Случайный солнечный луч внезапно пронзает гостиную, и я высказываю Дональду свои соображения.
Да, все так и есть, отвечает он. Творческим местом Эдинбург сделало не изобилие комфорта, а наличие трудностей.
– Быть шотландцем здорово, поскольку все время надо бороться. Не использовать готовые условия, а идти против течения, предпринимать экстраординарные усилия.
По-моему, это относится не только к Эдинбургу, но и ко всем городам, в которых расцветала гениальность.
Я пешком возвращаюсь в гостиницу. Еще в Афинах я усвоил, что прогулка способствует мышлению. К тому же по дороге узнаешь много нового. Разделенное «я» существует не только в шотландском сознании, но и на шотландских улицах. Две стороны «я» отражены в двух частях города – Старом городе и Новом городе. По выражению историка, они олицетворяют «изящество и грязь, человечность и жестокость»[46].
В самом деле, Новый город элегантен, современный (читай: рациональный) вкус находит шахматную планировку его кварталов органичной. Однако, должен признаться, мне милее зигзаги, изгибы и хаос Старого города. Здесь легче представить себе, какой была жизнь в разгар шотландского Просвещения, как гении жили буквально «друг у друга на ушах» – богачи и бедняки в одном здании.
Здесь мы упираемся в запутанный вопрос о том, какую роль играет плотность населения. Есть мнение, что в ней кроется ключ к творчеству. Среди урбанистов немало любителей порассуждать на эту тему (особенно Ричард Флорида). Мол, «в городах происходит секс между идеями». Лозунг красивый. Но так ли это?
Прежде всего разберемся, что за ним стоит. А стоит за ним вера в определенный сценарий. Дескать, возьмите умных людей, обеспечьте жильем в густонаселенном городе, добавьте суши-бары, экспериментальные театры и толерантность к геям, – и от гениев отбоя не станет. Но… гладко было на бумаге. Никто не объяснил, как из пункта А (плотность населения) попасть в пункт Б (творчество). Сторонники теории ссылаются на «возможность взаимодействия». В самом деле, если творчество подобно столкновению молекул, то чем больше взаимодействий, тем лучше: растет вероятность, что родится нечто блестящее.
По-моему, это замки на песке. Начнем с того, что не все взаимодействия одинаково полезны (как и не все идеи одинаково хороши). Тюрьмы переполнены, так что взаимодействия там хоть отбавляй – а вот творчества негусто. В трущобах также живут очень плотно. Их обитатели могут проявлять творческий подход в быту, но обычно не получают Нобелевские премии и не изобретают литературные жанры. А значит, дело не только в плотности населения.
Я вспоминаю, как ответил Дональд Кэмпбелл, когда я спросил, что он любит в Эдинбурге. Что удерживает его здесь? Он подумал, а потом коротко ответил: «Душевность». Ответ был для меня неожиданным, но, когда я услышал его, что-то «щелкнуло». «Теперь я понимаю всё», – подумал я. Обители гениев не только густо населены: они отличаются душевной атмосферой, а душевная атмосфера всегда подразумевает определенную степень доверия. Греческие философы и поэты, собиравшиеся на пиры, доверяли друг другу. Тем самым устанавливалась душевная обстановка. Верроккьо доверял ученикам заканчивать работы, порученные ему. В наши дни наибольший творческий расцвет наблюдается в тех городах и компаниях, где высок уровень доверия и душевности.
