Юрий Штридтер - Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя
Картуш, как и Каин – историческая фигура. Луи Доминик Картуш, родившийся в 1693 г., подобно Ивану Осипову-Каину, который был примерно на два десятилетия моложе, наводил страх на столицу Франции собственными действиями и акциями своей банды, пока он не было арестован и 27.11.1721 казнен в Париже. Его слава уже при жизни разбойника вышла за границы страны, и во Франции Картуш стал воплощением «гениального» преступника. Череп этого мертвеца стоит сегодня, после того, как он и ранее уже выставлялся на обозрение в качестве раритета[553], символизируя образец черепа преступника, рядом с черепом философа Декарта в Парижском Musee de l'Homme (Музее человека. – Франц., прим. пер). И, подобно Каину, вскоре после осуждения Картуша «жизнеописание» преступника начинает появляться в печати. При этом точно так же, как и применительно к Каину, отмечаются две различные формы литературного изображения: сообщение анонимного автора (написанное в третьем лице) и мемуары, написанные от первого лица якобы самим Картушем[554].
Уже благодаря своей общей композиции как авантюрного жизнеописания мошенника, которое сам этот мошенник и рассказывает, «Мемуары» подобны рассказу Каина от первого лица. Но параллели имеются и в деталях. Начало скупо и без прикрас. Затем следует изображение первых мошеннических проделок, подобное тому, как пишет Каин. Картуш, как и Каин, обстоятельно рассказывает об отдельных действиях, превращая эти рассказы в остроумные авантюрные повествования в стиле шванка, причём точно называются имена людей, местные детали и т. д. Мошенничества служат здесь и доказательством изобретательности, сноровки и находчивости мошенника. Для сообщения Картуша характерно, что рассказчик явно старается расхвалить и «героизировать» сам себя. Он бесстрашен и внушает страх, он становится главарем большой банды, состоящнй из многих «бригад», и гордо рассказывает, что слава обогнала его, дойдя до Англии (куда он временно перенес свою деятельность)[555]. Не менее горд он своими успехами у женщин, о чём часто и обстоятельно сообщает[556]. Не зря название одной из позднейших изданий таково: «Les amours et la vie de Cartouche, ou Aventures singulieres et galantes»[557]. Покаяние или намерение морального увещевания чужды этому рассказу от первого лица. Прицепленный к заключению безличный «Conclusion» (Вывод. – Англ., прим. пер.) устанавливает не более чем несколько морализирующий акцент, обрисовывая наказание и добавляя, что жизнь Картуша – доказательство того, как плохо он использовал свои большие дарования, которые, пойди он иной дорогой, могли бы сделать его подлинно великим человеком.
В противоположность «аморальному» рассказу от первого лица безличная версия, очевидно, имеет моральный оттенок. Правда, и здесь сохраняются предпочтение остроумного плутовства и тенденция к «героизации» (с точки зрения как преступной, так любовной), но анонимный автор постоянно присутствует в качестве морализирующего комментатора. Он хочет дать не только интересную историю импонирующей фигуры, но одновременно увещевающий и устрашающий моральный пример. При этом ещё сильнее подчёркивается характер исторического документа. Позднейшие издатели или редакторы уже в названии указывают, что их сочинение основывается на судебных актах, «мемуарах» и других надежных свидетельствах и придает сделанному ими впечатление «исторической картины»[558].
Обе редакции – отказывающийся от морали рассказ от первого лица, этим же лицом и сочиненный, и и моралистски-документальная безличная информация – существовали рядом и сообщали материал, постоянно менявшийся в ходе его передачи. Также в Германии в XVIII и XIX столетиях известны многие, отчасти очень различные переводы, обработки и продолжения[559]. На русский язык была, однако, переведена только одна редакция безличного и морализирующего текста. Её напечатали в 1771 г. (за четыре года до первого напечатания истории Каина), которая в 1777 г. (в год издания версии «Жизни») издается во второй раз[560]. На неё позже ссылаются авторы или редакторы истории Каина, а впоследствии она издается даже в прямой связи с историей Каина. В противоположность этому редакция «Мемуаров» от первого лица осталась в России неизвестной[561].
Следовательно, между жизнеописаниями французского разбойника Картуша и русского разбойника Каина существует своеобразная литературная параллель. Если задаться вопросом о том, как были использованы литературой биографии обоих персонажей, то, как представляется, русская традиция Каина точно следует французскому прообразу. Ведь и в истории Каина образуются друг рядом с другом две различные основные формы. При этом жизнеописание, сочиненное им самим, соответствует мемуарам Картуша, им самим и составленным, безличная «краткая» редакция и тем более безличная, морализующая и «документальная» обработка Комарова (которая будет рассматриваться только в дальнейшем) – многочисленным биографиям Картуша, вышедшим из-под пера анонимных или известных по имени авторов. Но, если задаться вопросом о возможностях прямой литературной зависимости, то в России учитывается только ответвление традиции Картуша, а именно безличное, склоняющееся к морализаторству и героизации. И от такого рода биографии преступника решительно отличается рассказ русского мошенника Каина от первого лица.
Следовательно, эту близость нельзя переоценивать при всем тематическом родстве. Как сильно окрашенная в документальные тона обработка биографии преступника, вошедшего в историю, жизнеописание Каина ближе жизнеописаниям Картуша и Уайлда, чем собственно плутовскому роману. Прямое сравнение версии «Жизни» с несколько ранее переведёнными на русский историями Уайлда и Картуша показывает, что она в различных существенных пунктах не соответствует обеим этим биографиям разбойникам, но, в противоположность им, обнаруживает характерные признаки подлинного плутовского романа.
Решающим пунктом является форма изложения от первого лица. Что эта форма является литературным вымыслом и в рассказе Каина (как обстояло дело и в жизнеописаниях плутов, якобы ими самими и сочиненных), можно предположить уже потому, что Каин был неграмотным. Сам рассказ обнаруживает в этом отношении противоречия. С одной стороны, в названии определённо говорится, что история Каина – это история, «писанная им самим». Каин рассказывает также в связи со своим побегом от Филатьева, что на воротах во двор он «написал» издевательский стишок[562]. С другой стороны, он к концу рассказа признается советнику Казарину, что не умеет писать[563]. Теперь «написанное» на воротах во двор легко объясняется как эпическая схема, ибо в подобных ситуациях точно так же герои народных сказаний и сказок имеют обыкновение «писать» или «читать» высказывания, хотя их и не спрашивают о вероятности и «достоверности» такого умения. Но и ответ Каина Казарину можно столь же легко истолковать как отговорку мошенника по отношению к представителю власти. По меньшей мере представляется недопустимым считать неграмотность Каина однозначно доказанной только на основе этого ответа (как делает, например, Шкловский[564]). Напротив, из документов явствует с несомненностью, что Каин не был даже в состоянии подписаться своим именем[565]. Может быть, анонимный автор говорил с Каином, мог узнать детали прямо от него, но, во всяком случае, сам текст не принадлежит перу Каина[566].
Второе бросающееся в глаза различие между французской и английской «Биографиями разбойника», с одной стороны, и рассказом Каина от первого лица – с другой, состоит в отказе Каина от всякого самовозвеличивания, от какой бы то ни было «героизации» собственной персоны. В противоположность Картушу Каин не показывает себя донжуаном. Ему приходится принуждать противящуюся женщину к согласию только с помощью обмана и насилия. В противоположность Картушу он и не герой, незнакомый с каким бы то ни было страхом. Напротив, он повторно признает, что должен сначала «принять» для храбрости[567]. В то время как из документов следует, что Каин при аресте в 1745 г. остался тверд, даже несмотря на пытки и, в отличие от своих сообщников, ничего не признал[568], это обстоятельство остается неупомянутым в рассказе, а в другом месте недвусмысленно говорится, что Каин уже при первой угрозе кнута, «испугавшись», признал всё[569]. Вообще сравнение с документами показывает, что рассказывающий о Каине непрерывно склоняется скорее к умалению, нежели к возвеличиванию собственной персоны. Исторически несомненно, что Каин, точно также, как и Картуш, был главарем банды и сыграл важную роль уже предложением своих услуг в качестве сыщика. Рассказчик, однако, очевидно стремится приуменьшить значение этого обстоятельства. Каина не характеризуют как предводителя до начала его деятельности в качестве агента. Сказано только: «После этого собрались мы человек с пять: Жаров, Кружинин, Метелин, Курмелин и я»[570]. При описаниях взломов вместо единственного числа «я» предпочтительно применяется множественное число «мы». Рассказчик неоднократно приписывает решающие идеи и дела не самому себе, а другу Камчатке. И на Волге Каин даже как простой член разбойничьей банды Зари лишь послушно выполняет приказы «атамана» и «есаулов»[571]. Рассказ отказывается от стилизации Каина в бесстрашного главаря разбойников и «героя зла».
