Гуго Фридрих - Структура современной лирики. От Бодлера до середины двадцатого столетия
Любопытно, что наблюдения над современной живописью приводят к довольно аналогичным результатам. В. Хафтман в своей книге «Живопись в XX веке» апеллирует к сформулированной Кандинским оппозиции «великого реального» к «великому абстрактному». Кандинский говорит о «высшем плане» этих противоположных тенденций. Художественные признаки его «великого реального» поразительно напоминают отмеченную нами чувственную ирреальность Рембо; «великое абстрактное» вполне ассоциируется с чистой напряженностью лирики Малларме, уничтожающей объективный мир. По Хафтману, эти обе «провинции крайних противоположностей» зачастую совпадают в ментально-визуальном опыте, ибо они взаимозависимы и родственны. Структурное единство современного дикта, о котором мы столь долго рассуждаем, очевидно, вообще свойственно современному искусству. Отсюда стилистические аналогии между лирикой, живописью, а также и музыкой. Чисто внешнее и, однако, любопытное тому подтверждение – многочисленные личные контакты поэтов и художников в занимающую нас эпоху: к примеру, тесное общение Бодлера и Делакруа, группа – Анри Руссо, Аполлинер, Макс Жакоб, Пикассо, Брак, дружба Гарсиа Лорки и Сальвадора Дали. В манифестах живописцев и музыкантов часто использовались идеи и термины из литературных программ, и наоборот. Когда-то Дидро извлек немало удивительных выводов из анализа живописи. Исходя из нашей общей концепции, это можно считать предчувствием структурного единства поэтических и художественных поисков современности.
Испанская лирика XX века
Далее мы часто будем упоминать об испанской лирике. Здесь необходимо пояснение. С первого десятилетия XX века, не без влияния Рубена Дарио, поэта из Никарагуа, в Испании расцвела лирика такой полноты, качества и оригинальности, что отечественная критика заговорила о втором золотом веке своей литературы. В других странах ее также признали. Стихотворения Антонио Мачадо, Рамона Хименеса, Хорхе Гильена, Херардо Диего, Федерико Гарсиа Лорки, Дамасо Алонсо, Висенте Алейхандре, Рафаэля Альберти – возможно, ценнейшее в европейской лирике первой половины столетия. Испанцы любят утверждать, что их современная лирика свободна от чужих влияний. Если это проблематичное мнение и справедливо, нельзя тем не менее пренебрегать связями структурного порядка не только с французской, но с английской и американской поэзией. В 1925 году Ортега-и-Гассет расположил новую испанскую поэзию в сфере влияния Малларме. Это, безусловно, преувеличение. Однако необходимо признать, и это признается даже испанской критикой, что отмеченные Ортегой авторы так или иначе следуют тенденциям лирики европейской, особенно французской, не жертвуя при этом духом и традицией своей страны.
Изменение стиля началось в Испании на рубеже столетий. Сказалась перенасыщенность поэзией декламаторской, сентиментальной и натуралистической. Этому изменению помогла отечественная традиция, в частности фигура Луиса де Гонгора (1561–1627). Столетиями непризнаваемого поэта вдруг оценили именно за те качества, за которые его всегда ругало классически ориентированное литературоведение. Внешним поводом для занятия творчеством Гонгора послужило трехсотлетие с года смерти, внутренним – близость его искусства с принципами нового лиризма. В Гонгора открыли ментально-фантастическую трактовку отдаленных отношений между актами или объектами природы и мифа: его язык стали воспринимать как постоянную систему трансформации явлений в «метафорические эллипсы» (Диэго); восхищались его намеренно темным стилем, неистощимостью в креации поэтических контрмиров; удивлялись строгости его поэтической техники, особенно способности достигать высокой степени напряжения синтаксическими инновациями и смягчать смысловые трудности фасцинацией просодии. Заслуга открытия Гонгора принадлежит преимущественно поэтам. В память того года их стали называть поколением 1927, причислив к оному, кроме вышеназванных имен, аналогично мыслящих историков литературы [81] .
Так под влиянием Гонгора свершилось событие в испанской поэзии. Однако это произошло из тех же основ, что и во Франции, и преследовало те же цели. С помощью новых художественных средств лирика пыталась возвратить тайну и духовную субтильность, вытесненную позитивистским наступлением. Соответственно, поэтическая тематика и техника в известной мере приблизилась к французской. Многие стихотворения и стихотворные циклы проявились в лучевом пространстве Рембо, Малларме и их последователей, сохранив тем не менее испанское своеобразие. Последний момент весьма интересен. В Испании новый дикт приобрел темный, эзотерический оттенок. Но для испанского восприятия граница эзотерического обозначена в ином месте, нежели для остальных европейцев. Она обозначена выше. Возврат к отече-ственной традиции привел не только к поэзии Гонгора, но и к народной поэзии, романсеро в особенности. Этому виду испанской лирики был всегда свойствен темный стиль, полный аллюзий и лаконизмов, с пристрастием к странным предчувствиям и нелюбовью к логически обусловенным сюжетам. Современная лирика адаптировала этот стиль. Испанское ухо слышит в таинственных строках Гарсиа Лорки, к примеру, или Альберти знакомое звучание романсеро, тогда как иностранец воспринимает лишь малодоступную вербальную загадку. У некоторых интеллектуальных лириков (Гильена, прежде всего) испанец ощущает эзотерическую темноту. Знаменательно, что испанцы XX века заимствовали смутный, более эвоцирующий, нежели называющий, язык из своей народной поэзии, из цыганских песен Андалузии. Подобный язык присущ современному лирическому стилю вообще – темному и отважному из многих соображений.
Два размышления о лирике: Аполлинер и Гарсиа Лорка
Со времен По и Бодлера лирики стали развивать соответствующую поэтико-теоретическую рефлексию. Отнюдь не из дидактических соображений. Скорее здесь сыграло роль новое убеждение, что поэтическое действо есть авантюра самосозерцающего духа и размышление над действом усиливает творческую интенсивность. Мнение о непригодности такого размышления для человека творческого потеряло смысл, равно как выражение «твое дело, художник, рисовать, не рассуждать». Почти все великие лирики XX века предложили свою поэтику, разновидность системы собственного дикта или дикта вообще. Эти теоретические рассуждения не менее стихотворений характеризуют современный лирический процесс. Кроме того, они поддерживают и утверждают мысль, возникшую на заре XIX века и развитую затем Верленом и Малларме (в ранних теориях видов непривычную), мысль о том, что лирика – чистое и высшее проявление поэтического. Современное отчуждение поэтов отражается в закономерной идее: с холодной и одинокой вершины лирики нет путей к пологим склонам литературы. Новые поэтики акцентируют бесконечную дистанцию лирики от повествовательных, драматических, на фактах и логике основанных текстов. «Лирика – искусство анахоретов», – сказал Готфрид Бенн.
Мы хотим коротко сообщить о двух поэтико-теоретических рефлексиях. Из каждого ясно, сколь много положений XIX века перешло в XX.
Программное эссе Гийома Аполлинера «L’esprit nouveau et les poètes» [82] было опубликовано в «Mercure de France» в 1918 году. Из несколько запутанных предпосылок проступает следующая главная идея: «новый дух» есть дух абсолютной свободы. Свобода в поэзии ведет к неограниченной рецепции любых данных независимо от их иерархии. Поэзия вспыхивает в звездных туманах и океанах, но также в падающем носовом платке и в чиркающей спичке. Из объектов влиятельных или жалких выскальзывает неслыханное, превращаясь в будоражащий сюрприз, «в новые радости, пусть даже мучительно переживаемые». Самая невзрачная вещь может послужить трамплином в «неведомую бесконечность, где мерцают огни разновидных значений», но также и в сумрак бессознательного. Абсурдное и героическое имеют равные права. В новой поэзии учитываются новые реалии технической цивилизации – телефон, телеграф, самолет, вообще «машины, рожденные мужчиной без участия матери». Поэзия насыщает подобные объекты свободно изобретенными мифами, где все разрешено, особенно абсолютно невозможное. Цель – «синтетическое стихотворение». Оно должно напоминать газетную полосу, где всякая всячина одновременно бросается в глаза, или фильм, нанизывающий образ на образ. Никакого описательного, украшательного или ораторского стиля, никакой пейзажной мишуры, только жесткие формулы, обнимающие комплекс максимально точно. Поэзия должна приближаться к точной механике и функционировать с максимальной отвагой. И еще раз: поэты, «словно алхимики», должны углубляться в «редкие исследования и формулы», поэзия должна стать «лирической алхимией». Поэзия, как вообще «новый дух», полна опасностей и несчастий: это рискованный эксперимент, где надо полагаться не на удачу, а на мужество. И главное в поэзии – сюрприз. Здесь, в сюрпризе, в направленном против читателя агрессивном драматизме текста видит Аполлинер основное отличие новой поэзии от старой. И поэт, ищущий неизвестного, дабы выказать это в анормальном языке, необходимо должен быть одинок, осмеян или оклеветан.
